Митя посмотрел на нее осуждающе: светские дамы с их тонкой душевной организацией имеют на истерики право, но истерика у крестьянки, это, государи мои, как говорят англы an absolute casserole of nonsense[27]. Она бы еще в обморок упала!
Он фыркнул и зашагал по уходящей под уклон колее в сторону свечения и буханья. Первое становилось все ярче, а второе – громче. К нему добавились металлический стук, позвякивание, шум… Так что нарастающий еще и сзади стук и рокот Митя едва не проворонил. Смутный ореол света дотянулся из-за спины – даже не оглядываясь, Митя сгреб девчонку в охапку, и прыгнул в сторону. Покатился по невидимому в темноте склону… и с размаху врезался в очередной куст – весь из сплошных колючек!
Мимо вереницей прокатили паро-телеги. Фонари под крытыми парусиной кузовами болтались из стороны в сторону, облизывая светом пустую колею. Залегший в кустах Митя считал катящие мимо колеса.
«Одна пара… две… четыре… Пять паро-телег! Ого! У Штольцев всего одна была… Хотя это тоже не повод считать их непричастными…»
Их убежище снова погрузилось во мрак, подсвеченный только исходящим снизу мерцанием. Митя огляделся… хмыкнул… и запечатав лежащей рядом девчонке рот ладонью, сорвал завязанную на ее талии юбку из двух полотнищ. Наскоро обмотал ими руки… и принялся раздвигать колючий куст.
- Мог бы и свий сюртук взять, а не з дивчины останню плахту снимать! – зло прошипела Даринка.
Сюртук как у герцога Мекленбургского, почти под сотню рублей? Он зло фыркнул, надавил на торчащие колом колючие ветки – одна с треском сломалась, Митя замер испуганно – вдруг услышат? Наконец раздвинул «окошко» для обзора и замер, глядя вниз в абсолютном ошеломлении.
Куст торчал над краем хоть и неглубокого, зато обширного котлована. Видно все было совершенно отчетливо: тускло светились печи, мерцало расплавленное стекло, выстреливали оранжевыми языками пламени разложенные тут и там костры. У края котлована выстроились в ряд паро-телеги с открытыми кузовами – почему-то только четыре, хотя по промелькнувшим мимо колесам он насчитал пять. К ним, волоча какие-то ящики, тянулась вереница грузчиков. Котлован был забит людьми: работники то появлялись, то снова пропадали под небрежно натянутыми навесами на плохо обструганных деревянных столбах. Возились у печей, и возле ритмично бухающих прессов, и мерно вжикающих туда-сюда механических пил и… Бог весть чего еще! Посреди этой толпы он увидел Юхима – сторож неторопливо шел вперед, а старая мертвячка неотвязно ковыляла следом.
Крутился деревянный столб, разминая мерно чавкающую глину. Толкающий поворотный рычаг мужик в длинной белой рубахе вдруг споткнулся и… у него отвалилась нога. Полусгнившая нога в ошметках ветхого лаптя сама собой дергалась на земле, а мужик с тупым упорством продолжал цепляться за рычаг и судорожно толкаться уцелевшей ногой, пытаясь заставить механизм двигаться.
Подошедший сзади Юхим ухватил мужика за ворот, отдирая от рычага. Подтолкнул мертвячку вперед… та покорно налегла грудью, и пошла, толкая рычаг. Столб завертелся, глина влажно чавкнула. Юхим ушел, волоча обвисшего в его хватке мужика, точно ребенок тряпичную куклу. Уцелевшая нога скребла по земле. Тихо трепетал воздух над котлованом, наполненный едва слышным шепотом детских голосов:
- Мертвячки хороши – все довольны от души!
Митя почувствовал, как волосы у него на голове начинают шевелиться. Картинка внизу придвинулась близко-близко, будто Митя глазел в окошко «волшебного фонаря». Существо, загружающее в кузов паро-телеги отчетливо позвякивающий ящик, обернулось… Сквозь наполовину сгнившую щеку проглядывала голая кость. Отсветы от чанов с расплавленным стеклом озаряли темные силуэты – вот один из них наклонился, подбрасывая дров в пылающую топку. Язык пламени выметнулся из жерла печи, лизнул протянутую руку… рука вспыхнула, мгновенно занявшись темным дымным пламенем. Не переставая гореть, работник продолжал подкидывать дрова. Толпа внизу была не людской! Людей, кроме Юхима, там и вовсе не было! Тут и там, у чанов и рядом с пилами тащили, грузили, подливали, топили, помешивали – мертвецы! Мертвые руки вертели ворот, приводивший в движение прессы и пилы, мертвецы закладывали глину в форму, вылепливая кирпичи, мертвецы направляли бревна под пилы… Мужчины и женщины, старики и молодые крепкие парни, юркие девичьи фигурки и совсем маленькие, детские… А в воздухе плыл, шептал, подгонял, дрожал завораживающий мерный шепот, выпевая слова глупых детских стишков!
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
- Как… как это возможно? – прошептал Митя – ледяной пот катился по его лбу, заливая глаза, на миг лишая способности видеть жуткую картину внизу и давая надежду, что все это ему лишь привиделось. – Откуда… все эти мертвецы?
- Так с кладбища. – равнодушно ответила Даринка.
- С кладбища. – повторил Митя. – Но… Как же…
Мертвецы вставали – это случалось, для того и нужна была Кровная Моранина Сила, чтоб возвращать их обратно. Но… Кладбища целиком поднимались только в годину чудовищных бедствий, когда потревоженные Силы нарушали покой мертвых! А тут… ни войны, ни эпидемии, а мертвяков, сдается, пять, а то и шесть десятков… Митя почувствовал, как его внутренности скручиваются от ужаса и чудовищного отвращения. Мужики на пристани говорили, что надо работать, чтоб целую вечность потом не отрабатывать…
– А среди них… есть… - прошептал Митя – во рту стало сухо и кисло, как после рвоты, и говорить было трудно. – Должники… Бабайко?
Девчонка тихонько хмыкнула:
- Памятливый ты, паныч… Сообразительный…
Митя стиснул губы, понимая, что его сейчас и в самом деле вывернет. Смерть стирает обязательства. Смерть снимает долги. Но… так случалось… Когда прижизненный долг, неважно, перед родом, возлюбленным, государем, настолько силен и важен, что выдергивал даже из-за последней черты. Так и появлялись гонцы, сумевшие и мертвыми доставить весть. Матери, выбирающиеся из могилы, чтобы защитить детей. Воины, мстящие за погубленных соплеменников. Но кто-то… кто-то… сумел превратить в посмертный долг жалкие гроши в долговой книге деревенского богатея? И это был точно не Мораныч! Да все его предки Белозерские сами бы поднялись из могил, узнай они о таком! Ведь это… Хуже убийства. Это оскорбление!
- Как… они… посмели? – захлебываясь ненавистью и яростью, черными, как кладбищенская земля, прохрипел Митя. - Поднять кладбище… ради вот этого? Чтоб мертвецы… лепили кирпичи? – переводя взгляд на штабеля свеженьких, только вышедших из-под рамки кирпичей, выдавил Митя. – Всего лишь?
Девчонка изумленно поглядела на него:
- Кирпичный цех, да стекольный, да лесопилка, да винокурня ще… Машинерии – тьфу, ничего, за глину не платить, за песок, за лес, работники не пьют, не едят, не спят, днем и ночью работать могут. Да еще и податей вносить не надо: ни на земство, ни в казну! Ничого соби – «всего лишь»! Да ты хоть розумиешь, панычу, яки це гроши?
- Хорошо хоть, колбасного цеха здесь нет. – только и смог выдавить Митя.
Глава 36. Бегство для героя
Насчет денег Митя разумел побольше, чем глупенькая крестьяночка. Светскому человеку нужны деньги: на правильных портных, ювелиров, на Елисеев с его черной икрой, кофейни на Невском, балы, маскарады, на коней, живых и автоматических… Истинно светский человек не заботится о деньгах – деньги просто есть. Как трава по весне, как солнце, как воздух. А тем, кто вдруг лишился этого света и воздуха… Кровным, с их родовыми Силами, проще: они и разоряются редко, к тем же Велесовичам золото словно родовая чешуя липнет. Но даже случись с легкомысленными Лельевичами или буйными Перунычами такая оказия, для них всегда найдется государева служба, пусть тяжелая и порой опасная, но позволяющая достойно и без ущерба для чести выйти из неприятного положения. А служилым дворянам как быть? Или делать вид, что все в полном порядке, все глубже залезая в долги, или уезжать в имение.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Только кто из господ захочет затворяться наедине с нищетой и какой-то парой-тройкой слуг? Вот и приходится пускаться на всяческие ухищрения: Митя отлично помнил молодого дворянина, явившегося на детский бал к юным Огневнам, княжнам Огинским, короткими перебежками под проливным дождем, не имея денег даже на извозчика. Случайно заметивший это младший князь Волконский жестоко высмеял неудачника – Митя смеялся громче прочих, опасаясь, вдруг проведают, что сам он, немногим лучше, приехал на наемном извозчике. Да и приглашения на бал не имел, явившись с приятелями из Речного клуба. Сына полицейского сыскаря, будь он хоть трижды родичем Белозерских, иные Кровные Роды приглашениями не баловали.
