НИЧТО ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ И НАМ НЕ ЧУЖДО…
…В ШКОЛЕ
Однажды в компании, в которой находился польский композитор Ш. Юровски, зашла речь о знаменитом математике и физике Блезе Паскале, который в детстве, чтобы избавиться от головной боли, занимался исследованием геометрических свойств математической линии рулетты.
— А я, — вдруг рассмеялся Юровски, — поступал как раз наоборот. В школьные годы, чтобы избавиться от занятий геометрией, придумывал себе головную боль!
…В ИНСТИТУТЕ
Болгарский профессор Пенчо Райков, заведующий кафедрой органической химии Софийского университета, как-то раз заметил, что его лекция нисколько не интересует студентов. Это в конце концов настолько вывело его из себя, что он яростно рявкнул:
— Кому не нравится, может убираться вон!
Но аудитория полностью игнорировала его слова и продолжала заниматься своим делом. Тогда разгневанный профессор обидчиво добавил:
— В ваши годы я бы первым последовал подобному совету.
…НА РАБОТЕ
Американский физик-экспериментатор Роберт Вуд начинал свою карьеру служителем в лаборатории. Однажды его шеф зашел в помещение, наполненное грохотом и лязгом насосов и оборудования, и застал там Вуда, увлеченного чтением уголовного романа. Возмущению шефа не было пределов.
— Мистер Вуд! — вскричал он, распаляясь от гнева. — Вы… вы… позволяете себе читать детектив?
— Ради бога простите, — смутился Вуд. — Но при таком шуме поэзия просто не воспринимается.
…В НАУКЕ
Как-то раз английского астронома Артура Эддингтона спросили:
— Сэр, правду ли говорят, что вы один из трех человек в мире, которые понимают теорию относительности Эйнштейна?
Наступило неловкое молчание — ученый явно затруднялся с ответом. Тогда спрашивающий поспешил исправить положение:
— Может быть, сэр, я что-то не так сказал? Мне, видимо, сэр, следовало бы догадаться, что вы, сэр, при всей вашей скромности, сочтете мой вопрос несколько бестактным. В таком случае, сэр, позвольте…
— Ничего… ничего… — благодушно прервал его Эддингтон. — Просто я задумался, пытаясь вспомнить, кто же этот третий.
КАК ШЕЯ ЖИРАФА
В 1928 году французскому микробиологу Шарлю Николю (1866–1936) вручили Нобелевскую премию за открытие переносчика сыпного тифа: им оказалась платяная вошь.
Прослушав речь ученого в Стокгольме, корреспондент одной английской газеты сказал:
— У нас в окопах, где я вдоволь насиделся в годы войны, тиф называли «окопной лихорадкой», и каждый солдат догадывался, что он разносится вшами. За что же, собственно вам присудили премию?
Шарль Николь усмехнулся:
— Я тоже догадался об этом на войне. Но на другой. Уже в 1909 году я читал лекции врачам и фельдшерам об опасности вшей на солдатской одежде. Это грозило эпидемиями и они разразились в первую мировую войну повсеместно, ибо к моим советам тогда не прислушались… Судя по всему, эту премию мне присудили по ходатайству санитаров, ибо во всей мировой медицине до сих пор не нашлось человека выше их рангом, кто поверил бы в мое открытие. Следовательно, нужно еще признание фельдшеров, врачей, академиков. Цепочка длинная, как шея жирафа…
Действительно, идеи Шарля Николя восторжествовали лишь накануне второй мировой войны.
«ХИМИЧЕСКАЯ» НАСЛЕДСТВЕННОСТЬ
Если бы Анна Дмитриевна Глики прожила подольше, она может быть, еще больше изменила бы судьбы отечественной химии. В самом деле, совсем юной девушкой, обучаясь в частном московском пансионе Кноль, она полюбила молодого учителя физики Александра Фомича Чугаева. Однако родители были против этого брака и заставили ее выйти замуж за пожилого состоятельного человека Н. М. Ипатьева, от которого она вскоре родила сына Владимира. Но горячая любовь к Чугаеву пересилила: через несколько лет Анна Дмитриевна переехала к Чугаеву, и вскоре у них родился сын Лев. Три года спустя скончалась от чахотки женщина, давшая миру двух выдающихся химиков: Владимира Николаевича Ипатьева (1867–1952) и Льва Александровича Чугаева (1873–1922).
Первый из них стал академиком, основал в Ленинграде Институт высоких давлений и прославился исследованиями в области катализа, с помощью которого провел ряд блестящих органических синтезов. С 1930 года работал в США, в частности, над решением проблемы высокооктановых бензинов. Второй стал профессором, основал в Ленинграде Институт по изучению платины и других благородных металлов, прославился работами по химии терпенов, вошел в историю науки как основатель отечественной школы по химии комплексных соединений.
СПАСИТЕЛЬ ЭЙФЕЛЕВОЙ БАШНИ
Эйфелева башня в 1889 году торжественно отпраздновала свой вековой юбилей. А ведь его могло бы и не быть, ибо по договору с городскими властями инженер Александр Гюстав Эйфель (1832–1923) должен был в 1909 году разобрать башню и продать на слом.
Парижскую достопримечательность спас майор Жак Феррье — пионер радиодела во французской армии. Явившись к отцам города в парадном мундире, он молча выслушал их доводы, а потом вдруг гневно затопал ногами и разразился яростной речью, самыми мягкими словами в которой были «недотепы» и «недоумки». В конце концов обескураженные чиновники уяснили, что радиотелефонная техника позарез нужна французской армии, что башня — идеальная антенна и что армия категорически настаивает на ее сохранении…
В 1918 году, когда с помощью башни было принято радиосообщение о капитуляции кайзеровской Германии, полковник Феррье, принимая поздравления коллег, сказал:
— Господа! Использовать башню в качестве антенны Эйфель предложил за несколько лет до меня. Поэтому моя заслуга совсем в другом. В 1909 году я еще не умел по-настоящему ругаться. Делая вид, что внимательно выслушиваю чиновников, я тем временем мучительно вспоминал ругательства, которыми пользуются мои солдаты…
МОСТ ТОРЧКОМ
Когда Эйфель предложил построить на Марсовом поле в Париже «башню в виде стрелы», осторожные отцы города выразили свое сомнение:
— Вы утверждаете, что высота «стрелы» достигнет 300 метров! Возможно ли это? Ведь башня будет выше пирамиды Хеопса…
— Да, вдвое, — уточнил инженер. — Но по конструкции она будет именно пирамидой.
— Башня. Стрела. Пирамида… Однако же не из камня вы собираетесь ее строить?
— Нет, — ответил инженер. — Выбран самый надежный материал — железо.
— Гм… Из ваших документов видно, что вы до сих пор строили лишь мосты. А лучшие мосты — каменные…
— Да, вы правы, — ответил инженер. — Но это касается коротких мостов. Длинные можно строить только из железа. Моя башня и будет длинным мостом, как бы поставленным на попа…
Когда в 1889 году башня вознеслась над Парижем, журналисты, в свое время поддержавшие Эйфеля, ликовали:
— Башня, стрела, мост… Какая разница? Главное — инженер оказался прав.
ПОБУДЬ НА МОЕМ МЕСТЕ!
Как-то раз заместитель председателя Совета Министров СССР А. И. Микоян (1895–1978) посетил крупный горный комбинат. Его директор, надеясь получить какую-нибудь пользу от визита, заранее приготовил список фондов и оборудования, позарез необходимых комбинату. Но едва он, улучив подходящий момент, заикнулся об этом, как Микоян подошел к директорскому столу, поднял его владельца с кресла, уселся сам и сказал:
— Ты Микоян, а я директор. Я у тебя прошу грузовики, трубы, экскаваторы, моторы…
Директор вдруг построжал, резко выпрямился и сухо отрезал:
— Нет, Анастас Иванович, и не уговаривайте, ничего вы от меня не получите!
ВОТ И ПОГОВОРИЛИ…
Одно время, в бытность министром угольной промышленности А. Ф. Засядько (1910–1963), произошли сбои в поставке угля на ряд промышленных предприятий. Этим-то и решили воспользоваться его недруги, асы закулисных интриг: на заседании правительства подготовленные выступавшие дружно стали обвинять Александра Федоровича во всех смертных грехах, припоминая ему что придется. В зале заседаний только и слышалось: «мы же говорили», «говорили же мы»… Когда министру наконец предоставили ответное слово, его речь была чрезвычайно кратка:
— Говорить-то вы говорили, да только ни хрена не понимали!
А МЕНЯ ЛЮБИТЬ — НЕ ОБЯЗАТЕЛЬНО…
Друзья корили стратега Алкивиада (ок. 450–404 гг. до н. э.), который, в частности, прославился тем, что сначала организовывал военные экспедиции Афин, а потом против Афин, сначала поддерживал олигархическое, а потом демократическое правительства.
— Ну что ты нашел в этой гетере Лаисе, зачем путаешься с ней? Ведь она не любит тебя!
— Вино и рыба меня тоже не любят, но мне они все равно очень нравятся, — отвечал Алкивиад.
