Ее отец был явно обескуражен.
— Джен — хорошая женщина. Все утрясется, она все поймет. — Он встал. — Пойду, отнесу твои вещи наверх.
Комната располагалась на уровне середины лестничного марша рядом с ванной, единственное окно выходило на собачьи вольеры. Низкий подоконник был завален стопками журналов с поп-звездами. По обеим сторонам у стен стояли две узкие койки. На обеих валялись свитера, футболки, исписанные листы бумаги, очевидно, со школьными сочинениями, кассеты без футляров. На полу была разбросана одежда и еще журналы, на стенах красовались постеры звезд поп-музыки, приклеенные к окрашенной розовой поверхности синей изолентой.
— Вот твоя кровать. — Отец сдвинул валявшееся барахло в сторону и поставил ее чемодан на одеяло.
На полке стояли детская книжка в мягкой обложке и пузырек со спиртом, пробка была отвинчена, рядом валялся кусок использованной ваты. Кейт подняла с подушки черного плюшевого терьера в старых коротеньких брючках, с клетчатой ленточкой вокруг шеи и переложила на другую кровать.
— Да, — сказала она, не в силах подавить предательскую дрожь в голосе. — Спасибо.
— Тебе понравится Дениза, — сказал он, — когда ты с ней познакомишься. Хорошая девочка. В этом году она получит аттестат. Придет домой около четырех.
— Хорошо.
— Тебе нужно что-нибудь еще? — Он посмотрел по сторонам, она ничего не ответила. — Тогда я пойду. Нужно закончить работу. А потом сядем и наговоримся вдоволь, идет? Душу, так сказать, отведем. Располагайся… — Он уже спускался по лестнице.
Кейт не шелохнулась, чтобы открыть чемодан и выложить вещи. Она сидела на подоконнике, когда услышала лай собак и шум подъехавшей машины. Захлопали дверцы, раздались голоса.
Она посмотрела вниз. Мальчик, на вид лет пяти, должно быть, Том, бежал к резным деревянным воротам, отец как раз закрывал их. Том подбежал к нему и запрыгнул на грудь, обхватив ногами тело ее отца — его отца. Рой Доуни перевернул его кепку задом наперед, и они оба рассмеялись. Он понес Тома в дом.
Кейт выждала пятнадцать минут и хотела уже спуститься, как нарастающий шум голосов заставил ее остановиться. Она застыла на пороге, крепко сжав дверную ручку.
Отец говорил резко и отрывисто. Реплики женщины были короткими. Отец пытался ей что-то объяснить. Женщина ничего не хотела слушать.
Кейт приоткрыла дверь и услышала слова отца.
— …пройти через это. Я думал, мы обо всем договорились. У меня нет выбора. Она — моя дочь.
— Но не моя. Я не давала согласия. Это ты разговаривал с инспектором. Ты явно не в своем уме. — Джен говорила с мягким местным акцентом, Кейт обратила на это внимание.
— Джен, ради бога, потерпи недельку-другую. Пока я что-нибудь не подыщу.
— Как ты думаешь, сколько времени достаточно для того, чтобы… — Кейт не разобрала конец фразы, но нетрудно было догадаться.
— Не говори глупостей, дорогая. Ничего подобного не… Все позади…
По приближающимся и удаляющимся голосам Кейт определила, что отец ходит следом за Джен из комнаты в комнату.
— Вот что, — упрашивал он. — Возьми детей и поживи у матери до тех пор, пока…
— Выгнать меня из собственного дома? — Дверь хлопнула так, что задрожали стекла.
Кейт прикрыла дверь спальни, отыскала сумку и достала расческу. Из зеркала в розовой рамке на стене на нее смотрело бледное лицо, тени под грустными глазами, такой она себя не помнила даже в тюрьме. В этой детской она сама себе казалась старухой.
Она присела на край подоконника, ожидая дальнейшего развития событий. Ей и в голову не пришло спорить, или требовать, или умолять отца позволить ей остаться. Это был чужой дом. Эти люди были ей совершенно чужими.
Но дело даже не в этом. За столько лет она привыкла послушно принимать удары судьбы. Кейт посмотрела вниз на собак, сидящих в клетке. Она судорожно затрясла головой. Методично, незаметно для себя самой, она царапала руки ногтями, давая выход своему страданию.
Глава 23
«Буду восхвалять Тебя, Господь, — пели монахини. — Всем сердцем моим и славить имя Твое вечно…»
Солнечный свет струился сквозь витражное стекло, погружая собор в разноцветье бликов. Перед сестрой Гидеон висел крест с безвинно распятым Христом.
«…По Тебе томится плоть моя в земле пустынной и безводной…»
Сара не решалась поднять глаза на страдающее распятие над алтарем. Вид искалеченного тела, крови на лбу, его пронзенных ладоней и истекающих кровью пыльных ног доставлял ей физическое страдание — она мысленно переносила боль на свои руки. Не выдержав, она отвела взгляд и стала смотреть ка толстые церковные свечи; все здесь, даже пламя свечей, казалось, дышало вечной непреходящей любовью к Господу.
Задернутые занавески и зажженные свечи на именинном торте, который и для Сары, и для Кейт всегда пекли один на двоих. Очаровательные девчушки, читающие по слогам свои имена. Белые мышки и синие анютины глазки из окрашенной сахарной глазури.
Маленькая девочка по имени Сара решила, что раз Кейт увезли от нее, то именинный торт теперь будут печь для нее одной. Но когда настал ее день рождения, оказалось, что торт печь некому. Дом выставили на продажу, гулкое эхо пустых комнат навевало тягостные чувства. Маленький семейный мирок рассыпался в прах, они были навсегда потеряны друг для друга, котенка, и того нашли мертвым на лестнице.
Сестра Гидеон заплакала. Слезы стыда и сожаления, после стольких лет, почти позабытых ею, почти не меняли выражения ее лица. Одна за одной слезы вытекали из широко открытых глаз и катились по щекам. Она, казалось, их не замечала.
Сестра Гидеон оплакивала девочку, которую отняли у нее, и девочку, осиротевшую в одночасье. Оплакивала скоротечность своего детства и слишком раннее взросление, душевную пустоту и темноту одиночества.
«Ибо на час гнев Его, а благоволение на жизнь вечную…»
Вот уже несколько дней она чувствовала себя достаточно здоровой, чтобы самостоятельно одеться и присоединиться к монахиням в часовне.
Для нее было высшей радостью снова ощутить себя одной из них, частью единого целого. Присоединиться к сомну голосов, движений — коленопреклонения, шелеста монашеских одежд.
Ее мир некогда составлял другой человек. Не в буквальном смысле слова, другой человек — вторая половина ее собственного «я». Сестра-близнец, лучшая из них, центр ее вселенной.
На многие годы она выбросила ее из своей памяти. Выбросила из своих мыслей, из своего сердца. Но с каждым днем становилось все тяжелее мириться с потерей: связь между близнецами настолько крепка, что уничтожить ее может только смерть.
