– Тётя Лида, я себя отлично чувствую, а у вас дела, приём. Может, я пойду уже?
– Подожди скакать козой. Нормально ей. Сейчас обезболивающее отпустит, тогда и посмотрим, как тебе – нормально или не очень. Надеюсь, ты не на машине? – подозрительно прищурилась тётя Лида.
– Нет! Что я, совсем дура, что ли? – беззастенчиво соврала Женька, чувствуя себя окончательной и полной дурой. «Хорошо, что за углом оставила, а не на стоянке перед ЖК. А то ещё провожать пойдёт».
– Дура не дура, а знаю я вас. Ладно, если не за рулём – вообще отлично. Приём у меня сегодня в десять, так что по рюмке под рассказ от тёти Лиды мы с тобой выпьем. Хотя, конечно, никому из обычных пациенток я бы не рекомендовала пить коньяк сразу после такой процедуры. А тебе рекомендую. И даже сама налью. В качестве спазмолитика. И не вздрагивай ты так. Никаких поучений не будет. Мне, знаешь ли, тоже иногда хочется просто выговориться. Идём!
Тётя Лида всегда была потрясающим рассказчиком, что называется – душой компании. За праздничными столами все обычно внимали открыв рот и затаив дыхание, боясь перебить, если в голову ей приходило рассказать о чём-или о ком-нибудь. Она была не лишена актёрских талантов и всегда умело пользовалась интонациями, мимикой, жестами. Возьмись она рассказывать детскую страшилку, наверняка бы все обделались от ужаса в тот момент, когда пресловутая чёрная-чёрная рука… При том что на работе её все считали железной леди, а родная дочь – унылой клушей, Женька в жизни своей не встречала более задорного и живого человека, чем Наташкина мать. И втайне, чего греха таить, страшно завидовала подруге. Со своей матерью Женька почти не общалась. И не потому, что помощи не дождёшься, а потому, что поучений а-ля «я тебе говорила!» не оберёшься. Иногда лучше пообщаться со стенкой. Она, по крайней мере, не вспоминает, «сколько для тебя сделала».
– Так вот, – начала тётя Лида, чуть ли не насильно уложив Женьку на кушетку после пятидесяти грамм хорошего маслянистого коньяка. – Давным-давно, тридцать с лишним лет назад, жила-была девочка Лида. Рассказывая о ком-то, всегда удобнее называть его своим именем. Это делает персонаж живее и ближе. Ты проникаешься к нему чем-то очень личным, чем-то выше личного, чем-о ещё, что не позволит тебе слишком уж макать его в грязь, боль и стыд. Не так ли?
Женька молча кивнула головой.
– Имя – вообще неотъемлемый атрибут любви. А любовь – имени. Вот, скажем, наша девочка Лида терпеть не могла имя Иван. А потом повстречала мальчика Ваню и полюбила всей душой и телом не только его самого, но и прекрасное русское имя. «Иван. Ваня. Ванечка», – всё время смаковала про себя юная Лида. «Ванюша», – шептала она бессонными ночами, вертясь на узкой панцирной койке в общаге медицинского института. Впрочем, тогда наша Лида была стройной и никакие койки не были ей узки. И, как это и случается в давних историях, мальчик Ваня тоже полюбил девочку Лиду. Год они бегали друг к другу в комнаты, урывками занимаясь нехитрой любовью, пока соседи на занятиях. В августе, накануне
второго курса, они поженились. У них была скромная, но очень весёлая свадьба. Только жених был немного угрюм, но он всегда был такой, и Лида успела за год привыкнуть к его характеру… Как ты себя чувствуешь?
– Спасибо, тётя Лида, хорошо. Только можно я сяду?
– Ты боишься уснуть? Это ничего. На самом деле я рассказываю это не тебе, Женя, а себе. Исповеди можно просто произносить вслух. Стенке. Но мне, как и большинству глупых людей, нужен духовник. Ты вполне подходишь. Потому что ты чистое и невинное создание.
– Да вы мне только что сделали аборт, и вообще я…
– Я знаю, что говорю. И твои аборты, сексуальные похождения и всё, что с тобой происходило и ещё произойдёт, тут совершенно ни при чём! Садись, если тебе так удобнее, и слушай! Я, пожалуй, налью себе ещё, если позволишь. – Тётя Лида выпила, с минуту молча смотрела в окно, вздохнула и продолжила: – Любимого мужа с любимым Лидой именем Иван, как только они начали жить вместе, всё стало раздражать. Он старался не показывать этого, но ведь любящим и не надо ничего показывать или говорить – они и так всё знают и чувствуют. Даже если не признаются себе в этом. Лида призналась и постаралась отказаться от всего, что было для неё важным. От весёлых посиделок с подругами. От походов в кино и кафе-мороженое. От вечерних прогулок по бульварам. Пять долгих лет она просто любила Ивана в тишине их общей семейной комнаты в общаге, выделенной им сразу после свадьбы. За стенами комнаты бурлила жизнь. Внутри Ивана жизнь мерцала. А Лида была ни там, ни там. Она осунулась, посерьёзнела и стала тихой и печальной. И ещё она решила, что достаточно повзрослела для того, чтобы стать матерью. Лида была девушка неглупая и прекрасно отдавала себе отчёт в том, что Иван никогда не будет полностью её. Он любит, но принадлежать не будет. А ей, как любой женщине, хотелось чёго-то своего. Исключительно и только своего. Иногда женщины бывают ужасно глупы и считают, что ребёнок – вот это уж на самом деле что-то, принадлежащее только ей. Забывая о том, что это «что-то» на самом деле «кто-то». Кто-то, кто чувствует иначе, думает по-другому, отличается от неё характером и цветом глаз. Но тогда Лида так не думала. Она хотела что-то своё, в чём есть частичка Ивана. И уж вот этой частичкой она будет владеть безраздельно. Властвовать во веки вечные. Чушь, да?
– Наверное, нет. Я не знаю.
– Ты хочешь детей? Когда-нибудь.
– Наверное, хочу. Не знаю.
– Но от Миши ты их не хочешь.
– Нет.
– Потому что ты его не любишь.
– Я его вообще не чувствую.
– Вот! А наша молодая женщина Лида прекрасно чувствовала Ивана. А он её – нет.
– Мишка меня тоже не чувствует, – перебила Женька.
– Я знаю, милая. Я знаю. У вас – взаимная нелюбовь. Это куда лучше любви невзаимной. Оставим пока твою несчастную семейную жизнь, кажущуюся всем посторонним наблюдателям праздником, и вернёмся на тридцать с лишним лет назад.
Итак, наша Лида забросила нехитрые предохранительные мероприятия и погрузилась в пучину детосоздания. Чем немало, прости, подзатрахала и без того не по дням, а по часам остывающего к ней супруга. Каждые неизбежно приходящие вовремя месячные она оплакивала, как мертворождение. Оплакав, она высчитывала самое благоприятное для зачатия время и бралась за дело с яростью штурмующего неприступную крепость. В состоянии подобной «войны», где эфемерные надежды на победу сменялись реальными поражениями, Лида провела год. Иван молчал. Он вообще молчал. Нет, ну конечно, они обменивались стандартными фразами за завтраками и ужинами, обсуждали врачебные новости – к тому времени они уже были молодыми специалистами, распределёнными в небольшую центральную районную больницу. Им даже выделили небольшую квартирку со всеми удобствами. Но за рамки обсуждения оплаты коммунальных услуг и удачно заваренного чая их разговоры не выходили. Пока однажды вечером Лида не спросила:
– Как ты думаешь, кто из нас… виноват?
– Не знаю. Скорее всего – ты, – равнодушно ответил Иван и прикрылся развёрнутой газетой.
В те времена ещё было принято полагать, что чаще всего виновата женщина. В центральной районной больнице толком не обследуешься, и Лида, взяв отпуск, покатилась в тот большой город, где училась в институте, и прошла все мыслимые и даже немыслимые по тем временам обследования. Она была совершенно здорова и пригодна к зачатию и вынашиванию, как малороссийский чернозём для взращивания пшеницы. Лида молча положила все заключения, все результаты анализов перед Иваном на стол вместе с очередным утренним чаем. И тут он впервые в жизни проявил хоть какие-то эмоции. Как ты думаешь, Женя, что он сделал?
– Расплакался? Наорал? Признался в какой-нибудь страшной тайной болезни?
– Нет. Мексиканский сериал начнётся чуть позже. Тогда же он назвал её лгуньей, а затем медленно, методично, совершенно спокойно тщательно порвал все бумажки и, молча осыпав ими жену, покинул помещение, аккуратно прикрыв за собой дверь. Два дня Лида терпеливо ждала его возвращения, не замечая многозначительных взглядов коллег и среднего медицинского персонала. Полагаю, тебе не надо объяснять, что такое небольшая районная больница, если у нас и в огромном монстре все всё друг о друге знают.
– Не надо, – криво усмехнулась Женька, представив, что начнётся, если она решится уйти от Миши или кто-то узнает об аборте.
– И поскольку Иван трудился в хирургическом отделении, Лида, не выдержав, на третьи сутки просто спустилась на один этаж из своей гинекологии и, заглянув в ординаторскую, спросила, где её муж. Врачи, стыдливо отводя глаза, сказали, что не знают. Вроде он на пару дней отпросился. Окрылённая дурочка Лида подумала, что, может быть, он поехал в их большой город, чтобы обследоваться. Она пела и плясала под глупую пластинку в одинокой квартире, заранее простив ему всё. Потому что любила его и его имя. А вечером к ней пришёл на чай неожиданный гость. Заведующий хирургическим отделением.
