– А что дядя Паша говорит по поводу всего этого?
– Дядя Паша святой человек, как ты сама теперь окончательно убедилась. Он говорит, что всё будет хорошо, потому как быльём поросло и нигде ничего не выплывет. Но какая-то тоска сквозит в его глазах, когда он всё это бодро произносит.
– Я даже не знаю, тётя Лида, что вам посоветовать… – проблеяла Женька.
– Я не совета у тебя, девочка, прошу. Мне просто надо было исповедоваться, понимаешь? Может, кабинет заведующей женской консультацией и не место для таких экзерсисов… Хотя я тут столько чужих историй слышала, что могу позволить себе роскошь раскрыть в конце концов мою маленькую тайну глупой испуганной Женьке, у которой всё будет хорошо. Если она, конечно, не будет трусливой тряпкой.
– А вообще-то как это всё неправильно. Вы любили Ивана. Павел Алексеевич любил вас. И ведь у людей почти у всех так. Или любовь невзаимная, или вообще живут по привычке. А так хотелось бы, чтобы та легенда о половинках… – торопилась высказаться Женька, потому что тётя Лида уже начинала посматривать на часы.
– Счастье взаимной любви не сказка. Просто редкость. И, наверное, не одну сотню лет, а то и тысячелетий тасует Бог наши души, чтобы в конце концов выпала та самая комбинация, которая встречается с вероятностью… А может быть, это зависит от чего-то ещё? Не знаю, Жень. Не знаю. Для меня уже всё проще. Я хочу уберечь свою дочь от эксгумации слишком жестокой правды, которую мы с Пашкой похоронили давным-давно. В общем, давай дуй домой. Сегодня любовью не заниматься, ванну не принимать. В общем, сама эти слова пациенткам сто раз говорила, знаешь. Всё, дорогая, целую. Мы будем хранить наши маленькие тайны друг друга.
– Без вопросов, тётя Лида! – возмущённо сказала Женька.
– Я старая больная женщина, мне можно простить любую обиду.
– Спасибо вам.
– И тебе спасибо.
– Жень! – позвала тётя Лида. Женька обернулась. – Для меня Наташка всегда была тем самым только моим. С тех самых пор, как я увидала её испуганные безразличием окружающего мира глаза, мне было абсолютно всё равно, что она не мой «генетический продукт». Я даже никогда и не пыталась приклеить её к той медсестре. И то, что я любила её как ту самую неотделимую от меня частицу, и принесло ей столько неприятностей. Наверное, надо было меньше её опекать. Пашка ведь водил в школу её за руку чуть ли не до десятого класса. А первые курсы крался за ней, когда она возвращалась из анатомки. И наверняка надо было ей просто рассказать всю эту историю. Раньше. А теперь у меня просто нет на это сил.
– Я уверена, что даже если это какими-то немыслимыми бюрократическими лабиринтами проберётся на свет божий, то Наташка только сильнее будет вас любить. Вас и Павла Алексеевича.
– Спасибо, Женя. Удачи тебе. Когда Наташка уедет, ты будешь заходить к старикам в гости?
– На песни, пляски и болтовню? С удовольствием!
Женька закрыла дверь, протопала коридором, который уже заполнили женщины и беременные, и вышла на крыльцо женской консультации. Шумно вдохнула воздух, прислушалась к ощущениям в организме и закурила. «Дым подчиняется ветру… А что так причудливо гонит человеческие судьбы? Слов придумано много. «Рок», «судьба»… И что они все означают, скажите на милость? Ветер? Дыхание Бога? Дым от Его сигареты? Что-то ещё?…»
* * *
Меньше всего хотелось домой. Женька поехала в уютный маленький ресторанчик, где её хорошо знали и где с утра было всегда тихо, уютно и пусто.
«Ну, что? Примем спазмолитика?» – спросила она себя. «Собеседник» лишь укоризненно покачал головой. Ну, или что там у него было. «А! Иди в жопу! Вечно ты чем-то недоволен!» – отмахнулась Женька и заказала целую бутылку коньяка.
– Вы кого-то ждёте? – вежливо спросила официантка. – В смысле, сколько бокалов подавать? – попыталась она исправиться.
– Один, – равнодушно скользнула по ней Женька взглядом. – Впрочем, я могу из бутылки пить, но известна вам как девушка приличная, хоть и не без придури. – Девушка испуганно улыбнулась. – И по чашке кофе каждые полчаса. Сидеть у вас я буду долго.
– Конечно-конечно, сколько вам угодно! Что-то ещё?
– Порезанный лимон и… Как вы сказали?
– Конечно-конечно… – старательно начала повторять официантка.
– Нет! Вы сказали «что-то ещё?».
– Ну, я имела в виду, вы будете заказывать что-то ещё?
– Буду. Но пока не знаю, какое оно, это «что-то ещё».
«Не грузи девушку. Ей наверняка хуже, чем тебе. Так что не умничай. Пей свой коньяк!» – строго сказал ей внутренний голос. На сей раз Женька с ним согласилась.
– Не обращайте внимания, у меня небольшие неприятности. За это я оставлю вам щедрые чаевые, – улыбнулась Женька девушке.
– Спасибо. – Та мило улыбнулась в ответ. Не заискивающе и не формально. А как женщина, которая понимает, что у другой женщины небольшие неприятности. Женщины порой так хорошо понимают друг друга. Надпочечниками улавливают, что иногда «небольшие неприятности» – это не сломанный ноготь и не лишний килограмм, а, к примеру, отсутствие любви.
Женька достала блокнот, карандаш и написала посредине чистого листа:
ОСНОВЫ БЕСПОЛЕЗНОСТИ ЖИЗНЕДЕЯТЕЛЬНОСТИ
«И никто меня, горемыку, не пожалеет, кроме тёти Лиды. Да и той не до меня, если по-честному!» – подумала она и чуть не заплакала от жалости к себе. И тщательно вывела чуть помельче под первой строчкой:
ЖАЛОСТЬ
И стала изучать противоположную стену. На ней висели весьма искусные чёрно-белые фотографии скачек, каких-то дядек в деловых костюмах, пожимающих друг другу руки. Известный телеведущий в интерьере этого самого ресторана. Оформлено было со вкусом.
Спустя два бокала и одну чашку кофе Женькин карандаш заскользил по бумаге.
Открой глаза с утраи вспомни всё,то, без чего страданьяне продолжить…Чуть полежи, смакуядень вчерашний,может,в нём было, что потребуется ещёсегодня,чтобы этот деньпродолжить в традиций лучшем смысле,ведьс каких сторон ни посмотреть,а тело хочет просто жить —без мыслей,но это невозможно допустить —нельзя же счастьюпросто БЫТЬ!А как же смысл,простые вещи в жизни?Такие, как:коньяк, когда хочу,и interculler[89] лошадей на тысячу,чтоб все сказали мне,что я талант,любой причём,из списка (прилагается)желательно, чтоб письменно,а так…сойдёт вначалеи по телевизору…Ну, вот —на утро фон создав,теперь имеешь цель для жизни.Вставай – ещё чего-нибудь продав(или купив),ты сможешь пережить икризис жанрапепельной души,смердящую истому сердца чёрного,после пожараистолчённого архангелами служб 03,и радость ПРОСТО ЖИТЬ,отсутствие ЛЮБВИ,и пустошей ковыльнуюусталость…Дешёвый трюксо стороныВНУТРИ —себя кольнув посмачней,вызвать ЖАЛОСТЬ.
«Как это называется? Профессиональная деформация. «Архангелами служб 03». Женька захихикала. «Так, пожалеть мы себя пожалели. Теперь надо разобраться, чего мы хотим. Башмачков? Нищего учителя музыки с Вечностью во взгляде? Ни фига ты, Женька, не получишь! Стоп! Но жалость у нас уже была. Давай теперь наваяем что-то ещё. Что-нибудь о перевоплощениях души. Эх, зря я водки не заказала. Пей теперь, как дура, свой коньяк!»
– За дурость и перевоплощения душ! – сказала Женька довольно развязно искусственному цветочку в вазочке и, закурив, продолжила строчить в блокнотик.
УЛИТКА
Гадать о перевоплощениях души —Одно, что водки доверять разливСлепым по сути…
Замкнув пространство на себя, поверь,Ты не войдёшь ещё раз в эту водуИ не закроешь за собой плотнее дверь…
Души подержанная лира,Затасканная сотней рук и глаз,Средь прочих мегастворок мираУж не увидит нужный лаз…Застряв в стремнине, измеряя брод,На патину скорлуп вампираПластами тратит кислородЭфира мирового,ГлиныИз криков птиц,Слепившихся во тьме,Водоворот производяВоронкой смутных негИз прошлого…И векУсталыми шагами меряя…ПобегВозможен был во многих ипостасях —Как рост и как уход,Но, оставаясь просто несогласным,Ты плохо выучил практический урокМетаний рваных ран,Сомнений развлеченья…И, на беду свою, ты перевоплощенийНесносный груз тянулДо отвращения,До судорог…У ногСвернувшись мирового Гения,Мечтал калачиком…И им же занемог.Оброс, застыл в пространствеГрёзы зыбкой —Душа калачиком в скорлупке —Суть Улитка.Дешёвый трюк со стороны ума:«Пытался двигаться, да карма не дала…»
«Если я буду и дальше сидеть и пить, я просто лопну изнутри! Не застывать в пространстве! Я должна что-то сделать. Что-то ещё, кроме нытья, писанины и этих правильных безжизненных действий, которые они называют работой, домом, жизнью, судьбой… Не знаю что. Спеть в переходе, шататься по улицам, побродить по лесу… Разбежаться и удариться головой о ствол столетнего дуба… Просто погонять на машине. Может, меня остановят и отберут права. А если повезёт – посадят в «обезьянник». Мне надо что-то сделать! Разбить эту скорлупу из бронированного ничто». Женька махнула рукой официантке, мол, посчитайте! Внутреннее безумие нарастало лавинообразно. Боль, спазмолитики, анальгетики, коньяк, прошлая Женькина жизнь, когда она была вовсе не Женькой и сидела у рояля в пышном чопорном платьице и смешных «взрослых» башмачках, а нищий учитель музыки смотрел на неё так, как будто видел Вечность, скрутились в тугую спираль торнадо, внутри которой пребывала бесчувственная, как камень, и ранимая, как слизистые новорождённого, обычная женщина.
