перехватить — нет ни у кого. Возьми в пай, Борис. Я бы мог тайком кабана добыть, да тебя подведу.
Борис кивнул на старика.
— Твоя лицензия — ты хозяин, — и торопливо поправился: — Уговорю старика, он поймет. Бегал я к Вакаренко, говорит, все лицензии роздал. Заказал, пришлют. Поедем и старика возьмем.
— Ты на чем?
— На мотоцикле. Вот ночью натрясло-о! Я было пошел к лодке, вижу ваши следы. — Тревожно спросил: — Может, вы уже взяли?
— Нет.
— Фух, — облегченно вздохнул и тут же засмеялся: — Обалдел совсем, люди зазря пропасли свиней, а я рад.
Завозился Богдан Савельич, посоветовал:
— Бери в пай, Борис. Раз такое дело — надо уважить.
— Спасибо, Богдан Савельич. Понимаешь, сын приезжает, а у меня хоть шаром покати. Никогда так не было. Он не писал, что приедет, ну и моя старая растранжирила деньги. Что-то купила! Запасов я сейчас не держу, вот… Что, кабан не ушел на лежку?.. Тогда можно идти. Моряна уже пошумливает, самый раз подходить.
— Пожалуй, можно, — старик сел. Пожаловался: — Бывало, чуть вздремнул — и беги. Борис, сколько мы придавили? Три часа? Ого, а тело гудит, кости ломят. Старость — не радость, пришибить некому.
Мильшин быстро развязал сумку, достал хлеба и вареную утку. Разломил на части.
— Берите.
Перекусив, взялись за сигареты и трубку. Возбуждение у Мильшина спало, и он подремывал.
Вскоре охотники услышали: кабан пасся в чакане. Попытки скрасть его не удались, зверь бывал в переплетах и вел себя осторожно. Мильшин, хорошо зная эти места, предложил взять зверя гоном: одному сесть у тропы, а двоим гнать. Наметив, кто и что должен делать, разошлись.
Борис отыскал в камышах три тропы, сходившиеся в одну. Выбрал место, удобное для стрельбы, и громко прокричал, как орлан. Так же ответив ему, старик и Мильшин пошли в загон.
Умело обойдя кабана, охотники осторожно и неторопливо отжимали зверя к камышам. Тот, временами продолжая пастись, отходил. Когда он ступил на тропу, Мильшин сбросил сапоги и остался в одних шерстяных носках. Приподнял на ружье фуражку, знаками пояснил старику: куда пойдет сам и куда следует податься Богдану Савельичу, чтобы точно нагнать кабана на Бориса. Тот отсигналил, что все понял.
Стоя на тропе, Борис долгое время слышал лишь одного кабана. Тот останавливался, коротко ковырялся, иногда поохивал. То и дело пищал коршун — это загонщики давали знать о себе друг другу. Вскоре Борис понял, что зверь попадает на левую боковую тропу, и выдвинулся на развилку. Кабан вошел в камыши, его шаги еле прослушивались. Борису показалось, что Мильшин заходит на правую тропу. Борис выдвинулся вперед.
Кабан затаился. Нигде никаких звуков, кроме шелеста камышовых листьев. Вдруг Борис подумал, что он ошибся тропами и там, где, по его расчетам, должен идти кабан, крался Мильшин. Если бы стоял на прежнем месте, все было бы хорошо. Откуда ни появись кабан, он показался бы на главной тропе. Сейчас можно оказаться между ним и Мильшиным, и если тот выстрелит, может срезать пулей. Надо поскорее вернуться на старое место. А может, подать сигнал? Цокнешь камышовкой — еще больше насторожишь кабана, а пискнешь коршуном — остановишь старика. Борис осторожно раздвинул камыш.
Из глубины правой тропы грянул выстрел. Качнувшись от удара, Борис выронил ружье. Нестерпимо обожгло поясницу, подломились в коленях ноги. Раскинув руки, он ткнулся лицом вниз, подминая камыш.
Увидев Бочарова, улыбающийся Мильшин оторопело отшатнулся, широко раскрыл глаза. Крепко зажмурил их и вновь открыл. Мгновенно побелел, ухватился за голову. Борис встал на колени, попытался зажать рану. Кровь залила руку. Посмотрел на Мильшина, тоскливо спросил:
— Что ты наделал?
Мильшин отшвырнул ружье и дико, с подрывом закричал:
— Са-ве-лич! Сю-ю-да-а! — захлебнулся и, широко открывая рот, что-то беззвучно зашептал.
— Перевяжи, — протянул Борис.
Мильшин опустился рядом. Бестолково тыкаясь трясущимися руками, бередил рану. Богдан Савельич, увидев и сразу поняв, что случилось, пошел с кулаками на Мильшина:
— На шорох ударил?!
Тот попятился, упал и, качая головой и руками, закосноязычил:
— Ка-а-ва-на в-ви-дел.
Старик замахнулся на него прикладом. Мильшин, беззвучно открывая и закрывая рот, обреченно ожидал удара.
— Перевяжите! — закричал Борис.
Старик отбросил ружье, наклонился и осмотрел Бориса. Вместе с лоскутами одежды пуля вошла с одной стороны поясницы и вышла с другой. Вытащив тряпки из раны, Богдан Савельич разорвал нижнюю рубашку и принялся бинтовать. Ему пытался помочь Мильшин, но пальцы у него не гнулись. Он отстранился и, не моргая, стал смотреть на белое лицо Бориса.
— Куда же ты целил? — вдруг зло спросил старик. — Высота — больше метра!
— В п-п-позвоно-чник, не-не п-по-бежит. — И, отклоняясь назад, Мильшин замахал руками, закричал: — Нет, нет! Что вы?! Нечаянно, что вы! Борис, ты же не тут должен был стоять!
Тот, обмякая, потерял сознание.
— Подымай, несем на лодку! — приказал старик.
От боли Борис пришел в себя, попросил:
— Помогите, сам пойду. — Закинул руки за плечи Мильшина и старика, опираясь на них, попытался шагнуть. Не смог. Посмотрел вниз и, будто не о себе, спокойно сказал: — Не идут ноги. Отбил ты их мне, Мильшин.
Тот присел. Старик навалил ему на спину Бориса, помог взяться за плечи. Подхватив раненого под колени, Мильшин торопливо пошел по тропе. Безразлично перешагнул через свое ружье. Старик поднял его, отер от грязи, повесил рядом с разбитым ружьем Бориса.
Подогнав лодку к берегу, осторожно уложили Бочарова на одежду. Мильшин глухо сказал старику:
— Останешься тут.
— Ну, ну, — Богдан Савельич настороженно оглядел Мильшина.
— Груз меньше — косы обойду ближе. Мотоцикл около Шиклуновской тропы. Сумеешь — поезжай домой, может, моторку вышлешь.
Влез в лодку. Старик помог поставить парус, развернуть лодку. Мильшин встал на корме и принялся работать шестом. Оставшись один, Богдан Савельич заплакал.
Бочарову в лодке стадо покойнее, рану не бередили толчки. Он перестал стонать, забылся в полудремоте.
Шли быстро, свежая моряна хорошо тянула парусник, его ход убыстрял Мильшин, часто и сильно толкаясь шестом. Вскоре лодка зашуршала дном по песку. Борис очнулся. Забыв о ране, резко приподнялся, чтобы посмотреть: где они находятся. Вскрикнул и осторожно прилег. Слушая скрежет под днищем, сказал:
— Мористее бы надо.
— Пройдем. — Мильшин спрыгнул в воду, побежал за облегченной лодкой.
Когда она остановилась на перекате, Мильшин закинул за плечо якорную цепь и потащил бударку. Волок ее, пока поскребывания не стали короче и реже. На глуби пошли быстрее. Мильшин подумал: в больницу они попадут только к вечеру. Если бы задержался хирург! А то бежать к нему домой далеко, а телефона нет. Показалось, что неопасно ранил Бориса, тот перестал стонать, спит. У Мильшина то и дело тоскливо ныло сердце: старик не верит, что выстрел был
