В 1811 году Бетховен пишет музыку к пьесе Коцебу «Развалины Афин» для открытия немецкого театра в Пеште, впервые исполненную 9 февраля 1812 года (соч. 113), а также музыку к «Королю Стефану» (соч. 117). Но наиболее крупное произведение, позволяющее проникнуть в богатейший внутренний мир его поэзии, — Трио для фортепиано, скрипки и виолончели (соч. 97), посвященное эрцгерцогу Рудольфу; рукопись датирована 3 марта 1811 года, первое публичное исполнение состоялось 11 апреля. «Чудо ансамблевой музыки, — изрекает Ленц, — одно из тех цельных творений, какие извечно встречаются во всех искусствах». При всей своей верности, подобные определения не могут нас удовлетворить. Композитор любил это произведение так нежно, что и на ложе страдании, чуть ли не за несколько дней до своей кончины, говорил о нем с Шиндлером; беседа эта волнует не только величием упоминаемых в ней литературных образов (Гёте, Эврипид, Аристотель); чувствуется, насколько Бетховен озабочен верным раскрытием особенностей основной идеи при исполнении этой музыки; ему хотелось бы разъяснить для будущего смысл этого сверхчеловеческого вдохновения. «Первый эпизод говорит о счастье, о причудливых фантазиях, о веселом нраве, об упорстве (разумеется, в бетховенском духе), не так ли? Во второй части герой достиг вершины счастья; в третьей — счастье преображается в волнение, страдание и сожаление. Я считаю Andante наиболее совершенным идеалом святости и блаженства. Слова здесь бессильны; они плохие прислужники для слова божьего, выраженного музыкой». Кстати, это последнее бетховенское сочинение, игранное самим автором с Шуппанцигом и Линке на одном благотворительном концерте.
И в самом деле, этот трехголосный хор передает поэтичность музыки с наибольшей выразительностью, когда-либо достигнутой Бетховеном. Искренние и мечтательные мелодии Allergo moderate, пылкие и в то же время нежные, развиваются без риторики, без лишнего красноречия. Скерцо искрится остроумием, весельем, изящной грацией. Но уже в отдельных фразах скрипки и виолончели заметна глубина чувства: не к этому ли источнику придет утолять жажду Шопен? Что за юные девушки ведут на лужайке радостный хоровод под веселые призывы свирелей? Расцветает Andante, и фортепиано скандирует жалобу, которая исходит из глубины человеческого сердца; она развивается в гармонических построениях, настойчиво, но без декламации повествуя о горестях; никакая речь не могла бы передать это чувство так волнующе; музыка становится еще трогательнее, когда, словно шепотом, убеждает нас. От первого и до последнего такта настроение выдерживается без малейших отклонений. Прекрасный источник мелодий изливается перед нами; этот волшебный поток, поток звучащих волн, то стесненный, то свободный в своем течении, дает нам услышать самую волнующую из своих песен — и впадает в финальное Allegro. Никогда еще жизненная сила и духовное начало не сливались в столь тесном и возвышенном единстве. Седьмое трио отмечает высшую точку, которой может достигнуть музыкальная выразительность; это чистейшая поэзия, освобожденная от всего материального. Проблема, над которой тщетно трудились наиболее изощренные мыслители, без усилий была здесь разрушена. Трио си-бемоль мажор, посвященное эрцгерцогу, навсегда останется среди величайших шедевров, созданных человеческим разумом и чувством.
К несчастью, контракт, который Бетховен подписал со своими покровителями, не уладил его денежных затруднений. Из-за военных событий Кинский выполнил свои обязательства по первым взносам только летом 1811 года в Теплице. Эрцгерцог Рудольф и Лобковиц проявили щедрость и возместили убытки, причиненные композитору падением денежного курса. Кинский разбился, упав с лошади, и вскоре умер; его наследники лишь после долгих проволочек согласились выплачивать пособие, да и то в уменьшенном размере. Большие потери, понесенные состоянием Лобковица, заставили его нарушить свое обещание. Начиная с 1804 года Австрия переживала очень тягостный финансовый кризис. Звонкой монеты не хватало. Так долго благоденствовавшая Вена увидела, что дела приходят в упадок, а население разоряется. В 1809 году австрийским гражданам пришлось сдавать в казну серебряную посуду и драгоценности в обмен на обесцененные бумажные деньги. В 1811 году государственный долг превысил полтора миллиарда франков, и банковые билеты потеряли десятую долю их стоимости. Чиновники и все, живущие на определенное жалованье, голодают. Указом от 20 февраля 1811 года граф Валлис низвел золотое обеспечение бумажных денег до одной пятой части их номинальной стоимости. Замечательный фатализм истории: великие войны приводят к одним и тем же финансовым последствиям. Испытывая кризисы, поразительно сходные с кризисом 1811 года, мы имеем веские основания понять его.
В мае 1812 года, судя по надписи на манускрипте, Бетховен закончил Седьмую симфонию ля мажор. Кажется, первые наброски произведения были сделаны им до 1811 года. Вспомним, что из-за глухоты Бетховен стал в эти годы, по выражению его друзей, почти недоступным для общения; вспомним, что он отказался от Терезы и потерпел неудачу, задумав жениться на юной Мальфатти; тем более — после безмятежного вступления — изумляет внутренняя мощь, неудержимо увлекающая в развитие Vivace весь оркестр целиком, — на мотиве флейты, на восторженно-радостной танцевальной теме. Быть может, произведение это было задумано среди ночного разгула, когда, стремясь уйти от неотвязного недуга, он хохотал так же неистово, как и рыдал на следующий день. Бетховен сам предупреждает нас об этом: внезапно он переходит от опьяняющей радости к отчаянию. Седьмая симфония в точности передает резкие смены душевных настроений, излияния души, подобной тем, которые Стендаль любил восхвалять за «недостаток благоразумия». Скорбь Allegretto контрастирует с порывом этого хоровода, так же как и с «подскакиванием» Presto. Кларнеты и фаготы излагают восхитительную по нежности и меланхоличности фразу; сопровождение валторны придает ей романтический колорит в немецком вкусе. Таинственный пейзаж открывается перед нами: в лесу, тронутом осенним золотом, затихают последние отголоски промчавшейся охоты. И снова возобновляется вакханалия, порой грубоватая, успокаивающаяся лишь для того, чтобы вновь разразиться с какой-то неистовостью, чтобы взорваться в финальном crescendo. Ряд смелых находок в фактуре, и в частности диссонанс, внесенный партией литавр, неприятно поразили дилетантов, но Бетховен отказался изменить хотя бы мельчайшую деталь. Вебер объявил, что отныне автор вполне созрел для сумасшедшего дома. Еще пятнадцать лет спустя Кастиль-Блаз рассматривал финал произведения как «музыкальное сумасбродство», а Фетис считал его одним «из тех непостижимых творений, которые могли возникнуть лишь как порождение возвышенного и больного ума». Долгое время публика и критика упорствовали в своем стремлении наслаждаться одним лишь Allegretto. Более справедливые и лучше осведомленные в наши дни, мы отказываемся отделять друг от друга различные части этого произведения, безусловно, намного опередившего современную музыку, глубоко романтического — в немецком значении этого слова, свободного и не тривиального, неровного, подобно характеру его автора, изобилующего могучими яркими образами, овеянного волшебством. Наряду с Берлиозом, Вагнер судил о Седьмой симфонии лучше всех, несмотря на неуместные каламбуры и злоупотребление мифологией. «Бетховен, — пишет он, — снова бросился в беспредельный Океан, в море своего необъятного желания. Но это бурное плавание он предпринял на прочно построенном гигантском корабле; твердой рукой схватил он могучий руль; он знал цель, путешествия; он решил ее достичь… Он хотел измерить самые границы Океана, открыть землю, которая должна была находиться по ту сторону водной пустыни!» Цельность Седьмой симфонии, ее устремленность, ее жизненная сила, вызов, брошенный привычным канонам, оправдывают эту смелую характеристику.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
