Но вскоре мы увидим Бетховена в новом облике.
IX
Бетховен получает официальное признание
8 декабря 1813 года венская публика приглашена прослушать Седьмую симфонию в концерте, устроенном в большом зале Университета Иоганном Непомуком Мельцелем. Этот своеобразный человек поселился в Вене в 1792 году в качестве учителя музыки и впоследствии стал известен своим метрономом; но уже и теперь его знают как изобретателя автоматов (кукла, играющая на трубе, кукла-шахматист). С 1808 года венский Вокансон носит звание придворного механика. Он придумал также нечто вроде оркестриона — «пангармонион». Мельцель сблизился с Бетховеном, для него он выделывает слуховые рожки.
Концерт 8 декабря 1813 года был дан в пользу австрийских и баварских воинов, раненных в сражении при Ганау. В Теплице Россия, Австрия и Пруссия заключили союз, получивший одобрение Англии. Бернадотт командовал северной армией коалиции. Наполеон потерял всех своих союзников. Мюрат предал его. Жалкие остатки Великой армии отступают за Рейн. Друо сумел пробить им дорогу лишь после того, как батарея из пятидесяти пушек сразила вражескую кавалерию, открыв огонь на расстоянии пятидесяти шагов. 5 декабря последние наши Войска переправились через реку; тиф опустошал их ряды. Куанье рассказывает, как каторжники, под угрозой картечи, взваливали груды трупов на телеги и увязывали их веревками, точно копны сена. Пришла пора жатвы мести. Еще до битвы у Ганау поражение при Лейпциге, дезертирство саксонцев и вюртембержцев, недостаток боеприпасов сокрушили французское владычество в Германии и уничтожили Рейнскую конфедерацию. Везде раздавался призыв к освобождению. В программе концерта, состоявшегося благодаря хлопотам Мельцеля, была «Победа Веллингтона при Виттории» (соч. 91), посвященная Бетховеном английскому принцу-регенту, будущему королю Георгу IV. Теперь модный герой дня — Вельсли, победитель Жюно и Мармона, также великолепный солдат; Франция дала ему военное воспитание; однако, прославленный победами в Индии, подобно Бонапарту в Египте, он превратил Португалию и Испанию в могилу для наших армий. Разгром французов в России предопределил наступление, которое позволило ему после битвы при Виттории перейти через Пиренеи. Для этого солдата-джентльмена, чей холодный и надменный облик верно передал Лоуренс, Бетховен соорудил свою военную симфонию; при первом исполнении Сальери и Гуммелю доверили партии пушек, Шуппанциг был концертмейстером первых скрипок, Бетховен дирижировал. Когда его спросили, доходят ли до него все детали произведения, он ответил: «Я хорошо слышу большой барабан». Довольно посредственное сочинение по характеру своему льстило самолюбию венской публики, и она не поскупилась на одобрения, бисируя Andante и требуя вторичного исполнения. 27 февраля 1814 года Бетховен снова дал концерт (на этот раз в свою пользу) и благодаря успеху «Победы Веллингтона» обеспечил себе некоторый доход. Это было очень кстати: он не получал ни единого крейцера из своей пенсии. К сожалению, партитура «Битвы при Виттории» явилась причиной долгих препирательств и временного расхождения между Бетховеном и Мельцелем; произведение сперва предназначалось для «пангармониона», и механик потребовал свою долю прибыли. Обе стороны обменивались бранью, последовали грубые выходки, дело даже перешло в венский суд и уладилось лишь в 1817 году. Английский король не соблаговолил заметить, что Симфония была посвящена ему. «Он мог бы хоть уплатить мне расходы по переписке», — сетовал Бетховен.
Какая жалость! Бетховен, до тех пор услаждавший своими бессмертными творениями лишь немногих избранных, стал пользоваться общепризнанным успехом, едва лишь согласился обратиться к жанру, наименее привлекательному среди любых других, — к музыке «на случай», проникнутой политической тенденцией. Шиндлер осмелился написать, что это был «решающий момент для его славы». Эффект оказался захватывающим, добавляет он. По обе стороны зала маршировали войска сражающихся сторон; собиралось до пяти тысяч слушателей. Однако триумфы не смягчили характера композитора. Фарнхаген фон Энзе вновь встретился с Бетховеном в это время; о его выходках он рассказывает во втором томе «Denkwurdigkeiten»[68]. Князь Антонин Радзивилл — автор «Жалобы Марии Стюарт» и нескольких вокальных квартетов для «Liedertafel»[69] Цельтера — писал музыку к «Фаусту» Гёте, отрывки из которой исполнялись в берлинской Певческой академии в 1810 году. Он хотел встретиться с Бетховеном; последний же, глохнувший все больше и больше, отказывался принимать посетителей, особенно из высшего общества. Чтобы преодолеть это препятствие, ему напомнили, что Радзивилл — шурин Луи-Фердинанда Прусского, принца-музыканта. Бетховен согласился на встречу, но не пожелал отправиться к Рахель. «Впрочем, — указывает Фарнхаген, — его имя, хотя и известное, окруженное уважением, не обладало еще тем обаянием, которого достигло впоследствии. Венская разношерстная публика откровенно предпочитала итальянскую легкость и грацию немецкой серьезности». По случаю вступления союзников в Париж Фридрих Трейчке написал пьесу «Добрая весть», поставленную в театре «Кернтнертор» 11 апреля 1814 года. Бетховен сочинил к ней хор «Germania, wie stehst du fest im Glanze da!»[70] (солирующий бас, хор и оркестр). Ему хотелось получить оперное либретто от Кернера; однако немецкий Тиртей в 1813 году оставил службу в венском придворном театре, чтобы вступить в полк волонтеров-стрелков Люцова. 26 августа 1813 года в одном из сражений в Мекленбурге ядро сразило его насмерть; только в следующем году вышел его знаменитый сборник боевых песен «Лира и меч». Как-то грустно становится, когда думаешь, что и Бетховен присоединился к общему ликованию по поводу капитуляции 31 марта и бедствий Франции. Александр, Фридрих-Вильгельм и Шварценберг, представлявший австрийского императора, совершили триумфальный въезд в Париж. По правде говоря, народ наш сохранял свое достоинство, но богатые завсегдатаи бульваров и Елисейских полей приветствовали победителей Мармона. Маркиз де Мобрей разъезжал по Парижу верхом, привязав к хвосту своей лошади орден Почетного легиона; виконт де ла Рошфуко тщетно пытался разрушить Вандомскую колонну, а публика в Опере устроила Александру и Вильгельму такую же овацию, как и венцы в Придворном театре. Талейран принимал у себя монархов и союзных дипломатов.
Европа перевела дух, поверив в свое освобождение. Падение Наполеона потрясло другого гениального художника, во многих отношениях заслуживающего сравнения с Бетховеном. Франсиско Гойя примкнул к Жозефу Бонапарту. Конечно, не из раболепства; вся история его жизни, его характер, его добровольное изгнание (впоследствии), конец его жизненного пути свидетельствуют против такого подозрения. Но, подобно венскому мастеру и, быть может, еще в большей степени подобно многим европейцам, да и его собственным друзьям — Ховелланосу, Олавиде, Моратину, — Гойя проявлял враждебность ко всем догмам, глубоко переживал бедствия народа, был верен своему скромному происхождению арагонского крестьянина. Он восторженно принимал революционные идеи и верил в их осуществление Наполеоном; если его пристрастие кажется более пылким, чем у Бетховена, то лишь потому, что более вопиющи злоупотребления, которые, как он надеялся, будут уничтожены. Разве не с натуры нарисовал он аутодафе в Севилье, разве не видел он, как сожгли женщину, уличенную в колдовстве? Признавая Жозефа Бонапарта как короля, он не приемлет ни насилия, ни деспотизма; это доказывают его полотна в Мадридском музее — «Второе и третье мая», трепещущие отвращением, которое внушают ему зверства оккупации. И наибольшее доказательство — могучий цикл «Ужасы войны».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
