Вступив в права законного наследника, Павел повел себя странно. Складывалось впечатление, что он свихнулся. Для начала стал спать днем, а ночи проводить в спальне Полины, при слабом свете свечей разговаривая с собственноручно написанным портретом любимой тещи. Затем обследовал подземный ход, вырытый еще при жизни деда покойного тестя с целью временного сокрытия от врагов и разбойников. В принципе, разницы между ними не было никакой – и те, и другие убивали и грабили, либо сначала грабили, потом убивали. Недостатком подземного хода было то, что он не имел второго выхода наружу – только через покои дворца. Результат обследования подземелья для прислуги оказался ошеломительным: хозяин, заставив крепостных кое-что в нем подправить, обзавелся черным монашеским одеянием и по собственному почину туда переселился. Вместе с портретом Полины.
Иногда барин появлялся во дворце, давал разгон дворне, пару дней жил нормальным человеком, затем впадал в дикое состояние и вновь уходил в подземелье. Обеспокоенная его слишком долгим отсутствием челядь как-то решилась проведать хозяина, надеясь что он позволит осмотреть себя прибывшему врачу. На крайний случай отлупит доброхотов, но это дело привычное. А как иначе? Прислуга без тумаков, как без пряников. К их великому удивлению, помещение кельи оказалось пустым. Куда делся Павел, так и осталось непонятным. Но иногда по ночам случайные люди видели его в черном монашеском клобуке, гуляющим около родника или сидящим рядом со скульптурой коней, благодаря мастерству скульптора выглядевшим как живые. Дворяне любили и ценили лошадей. Впрочем, тогда их любили все – и знать, и простолюдины.
Слухи о призраке Черного монаха обрастали леденящими душу жуткими подробностями. Его пытались ловить, но парочка бесстрашных ловцов, найденная мертвыми, быстро отбила охоту. Пользуясь безнаказанностью и движимая страхом основная часть дворцовой прислуги разбежалась. Порядок в доме был восстановлен только новым наследником – отыскавшимся дальним родственником графа Кочеткова-Турчанинова, который первым делом замуровал вход в подземелье. Далее в книге шло нравоучительное наставление читателям, главный смысл которого – почитать Бога и родителей, неуклонно соблюдать Закон Божий. А между последней страницей и обложкой лежал небольшой листок из блокнота с перечнем имен, дат рождения и дат смерти людей, являвшихся их обладателями. Эти записи, особенно первая и последняя, поразили меня не меньше, чем само содержание книги. Причем до такой степени, что я неосознанно дала пару кругов по комнате, натыкаясь на все, на что нормальному человеку просто невозможно было наткнуться. Например, на закрытую дверь. Но она, по крайней мере, не сопротивлялась, в отличие от Наташки, которой приспичило стоя выразить свое удивление моим поведением. Не отдавить ей ногу было просто невозможно.
– Киселя разбудишь! Что ты носишься, как ожившая скульптурная группа лошадей на водопое?! – встряхнув меня за ворот рубашки, зашипела она. Жест традиционно мужской, могла бы и за плечи потрясти – мне много не надо, чтобы прийти в себя. А когда твоя физиономия насильственным путем наполовину уходит в вырез блузки, накрепко зажатой в знакомый, но все-таки чужой кулак, и там застревает, в большей мере ощущаешь, что своя рубашка и вправду ближе к телу. Ничего, кроме желания устранить препятствие, не возникает. Дальнейшее развитие событий в неблагоприятную сторону пресек проснувшийся Кисель.
– Я сейчас отвернусь, – прохрипел он. – Все, можете переодеваться.
– Да? – удивилась Наташка, разжимая кулак и выпуская мою рубашку и физиономию из капкана. – А у тебя с голосом явный прогресс. Сипеть перестал. Быстро идешь на поправку.
– Давайте не будем переодеваться. – От волнения я едва не глотала слова. – Нам надо к Веронике. Пока еще не поздно, потому что рано. Надо застать ее врасплох.
– Это уж вы без меня.
Кисель сел на кровати и насупился.
Я попыталась выдать издевательский смех, но сама испугалась результата и резко перешла к словесной части выступления:
– Ты не сказал нам главного. Каждый раз, когда Вероника исчезала из флигеля, она была одета в женское платье по моде XVIII века, в определенном месте ее ждала не только лошадь, но и Черный монах. Тоже верхом на лошади. Уезжали и возвращались они вместе.
Склоненная голова сидевшего Киселя опустилась еще ниже. Это опять причинило ему боль, но он даже не охнул. Медленно выпрямился, с усилием втягивая через плотно сжатые зубы воздух, и посмотрел на нас красными, в прожилках, глазами.
– Р-р-рез-зультат м-местного к-к-кровоиз-злияния… – проблеяла я, но меня никто не понял. Наташка, изучала потолок, Киселев изучал меня.
– Милицию бы сюда… Повязали бы Веронику, а с ней и Черного монаха вместе с лошадью… Нет, лошадь не за что. Она скотина подневольная. Можно повязать без лошади. Ясное дело, Вероника не будет долго скрывать соучастника-убийцу. Кисель… в смысле, Андрюша, ты просто обязан пойти с нами. Именно тебя они пытались убить, кстати, не первого. Нам-то что, просто посадят вместо убийц. За Иркин синий платочек и прочие прибамбасы. Эта комната вообще очень удобна для собирания улик совершенных преступлений.
– Не платочек, а шарфик! И с каких это пор он посинел?
– А заодно со своей жертвой. Ир, не отвлекай по мелочам, а? Андрюша, любовь, еще быть может, в твоей душе угасла не совсем, но пусть она тебя уж не тревожит. Со временем перейдет в ненависть. Неужели не понимаешь, насколько Вероника опасна?
– Зачем ей все это? Она же не сумасшедшая.
Я сразу засуетилась:
– Хочешь знать ответ на этот вопрос, узнаешь на месте.
Окончательно сломив сопротивление Киселева, мы отправились к Ольге раньше времени трубить подъем.
5
Дверь нам открыла хорошо выспавшаяся и благоухающая ароматом свежего арбуза Мухатская. Это были Ольгины духи. Бесцеремонно покрутив пальцем у виска, ясновидящая дала понять, что мы не вовремя.
– Да ладно! – отмахнулась Наташка. – Что значит «не вовремя?!» Ольга будет отсыпаться, а мы – ждать, как верные псы… вернее, психи… Нет, пёсихи! Ждать, когда она соизволит проснуться? Андрюша, заходи!
И подруга ловко запустила меня в комнату, заставив Мухатскую отступить. У ясновидящей при этом взгляд затуманился. Не сразу удалось понять, что туману она напустила не при моем появлении в качестве «Андрюши». Киселев, первоначально прилипший к стене, а посему невидимый, плавно оторвался на Наташкин призыв, но так как я первой подвернулась ей под руку, он вытер со лба выступивший пот – свидетельство стихийно возникшей слабости и присел у порога. Наверное, выходцы с того света выглядят краше. Мухатская тут же присела рядом.
Экономя время, Наташка решила не отвлекаться на это досадное недоразумение и прошлепала в Ольгину спальню, откуда сразу же раздались возмущенные голоса. Один Натальин, другой Лилианы Сергеевны из Копенгагена. Родственницы долго спорили, кто из них меньше спал в последнее время, но выкатились они из спальни вместе, уже жалея конкретно друг друга и всю планету вцелом. За это время Мухатская и Кисель успели оклематься, мы даже выпили по чашечке кофе (лично я – наслаждалась вторым бокалом), при этом Андрей явно мучился от каждого глотка. Аромат кофе напрочь забил арбузный запах и заставил прибывших в обнимку родственниц хищно принюхаться.
Остерегаясь длительной задержки, я торопливо вскочила:
– Ну, все. Понюхали и ладно. Я так понимаю, Ольга у себя не почивала?
– Я думаю, она нигде не почивала, – отрешенно заметила Ляна, следя за тем, как Мухатская смакует остатки кофе. – Она у Черновых. Фиктивная шведская семья разбирается с вопросом о том, как им дальше жить. Минут сорок назад я покинула их общество, поскольку мои железные нервы не выдержали и заржавели от той бодяги, в которой погрязла моя подруга детства. Она слишком дорожит своей репутацией, чтобы отбить Чернова у «законной жены».
На минуту я забыла о цели нашего нашествия:
