— Да, это же так много! — удивленно воскликнул мальчик и показал рукой на танкиста с плоским, коричневым лицом и слегка раскосыми глазами. — Посмотри-ка, — толкнул он свою сестру, — с русскими и монголы есть!
— Да угомонись ты, наконец!.. — Мать дала сыну подзатрещину и кивком головы поблагодарила танкиста.
Тот, видимо, ничего не понял, он лишь улыбнулся во весь рот и сразу же исчез в люке башни, но через секунду снова показался с банкой консервов, которую он тоже отдал женщине.
— Спасибо, господин офицер! — по-немецки поблагодарила женщина.
По соседней улице, асфальтовое покрытие которой было изуродовано обгорелыми выбоинами, проходила длинная колонна самоходок. Широкие цепи гусениц гремели и бряцали. На броне самоходок сидели пехотинцы. Все они были в касках, а накинутые на плечи плащ-палатки развевались на ветру. Оставляя позади себя голубоватый шлейф выхлопных газов, проехал, несколько растянувшись, целый батальон. Сидевшие на броне солдаты казались бодрыми и отдохнувшими. Сбоку от дороги прошли связисты с большими катушками провода за спиной и полевыми телефонами в руках. Они тяжело ступали по земле и неспешно прокладывали тонкий провод.
Выпросив у солдат кусок черного хлеба, Джонни жадно проглотил его, а затем запил из фляжки сладким чаем. Он уже чувствовал себя в полной безопасности, как и в те дни, когда жил в советском медсанбате.
Как только Джонни узнал, что больший из бункеров имеет еще один выход, по всей вероятности с другой стороны, он распрощался с доброжелательными солдатами.
Он перебрался через огневую позицию немецкой артиллерии, все пушки на которой были разбиты в пух и прах, обошел советский танк, одна гусеница которого была разорвана. Экипаж занимался заменой поврежденного звена цепи. Тяжелые, металлические удары раздавались из-под тяжелого молота.
Тем временем группа пленных гитлеровцев так разрослась, что ее уже трудно было окинуть взглядом. Джонни увидел здесь формы самых различных цветов: защитные, серые, голубые, черные и несколько коричневых. Большинство пленных сидело на земле.
И вдруг Джонни остолбенел. Из ворот бункера выходила женщина, очень высокая и чрезвычайно худая. На ней было старое, черно-зеленое пальто. На голове у нее, как и у многих других женщин, была накручена шаль в виде тюрбана. Она осторожно, почти на ощупь, словно шла на ходулях, переставляла свои тонкие ноги. Женщина смотрела себе под ноги.
Мальчуган пошел за ней и наконец-таки догнал.
«Она ли это? Очевидно, так оно и есть?»
— Фрау Клат! — нерешительно позвал мальчик.
Женщина остановилась. Ее сухие пальцы впились в ручку старой хозяйственной сумки, которую она держала в руке, будто опасаясь, что ее кто-то может вырвать. Она тяжело дышала.
— Вы же фрау Клат?
— Что ты хочешь? — тихо прошептала она, а ее лицо начало как-то странно подергиваться.
— Я — Джонни. Иоганнес Бахман из флигеля. Нанни…
— Что с Нанни? — испуганно прошептала она, а ее глаза стали большими-большими.
— Успокойтесь. С ней ничего не случилось. У нее все в порядке, — поспешил успокоить ее Джонни.
Как оглушенная, женщина сделала еще несколько шагов. Джонни показалось, что она вот-вот может упасть. Он поспешил к ней.
Совершенно неожиданно фрау Клат опустилась на край тротуара и закрыла лицо руками. Озноб пробежал по ее телу.
«Это мать Нанни, — думал Джонни, — ее родная мать! — Но вскоре его радость сменилась грустью. — Сколько же забот доставил я своей матери? — мысленно спросил он себя. — Должно быть, и она выглядит нисколько не лучше?»
60
«Я не поверю этому!»
Фрау Клат кое-что знает.
Джонни отправляется на поиски матери.
— Я не поверю этому, — сказала вновь фрау Клат и сокрушенно покачала головой. — Нет, я не верю этому…
— И все же это правда, — настойчиво сказал Джонни и повторил, как он встретился с Нанни во дворе сгоревшего дома. Он рассказал о надписях на стене, о трудных и полных приключений хождениях по городу в поисках квартиры фрау Шнайдебах на Нойруппинерштрассе.
— Нойруппинерштрассе, это далеко отсюда?
— Нет, самое большее километра два.
Женщина решительно встала и заявила:
— Пошли, Джонни, сейчас же! Немедленно! Пожалуйста… — Она раскрыла свою сумку, порылась в ней. — Здесь, — торопливо продолжала она, — я берегла это для дочки. Возьми же!
Она протянула мальчику плитку шоколада. Он чувствовал, как женщина гладила его по волосам. Это было для него непривычным, но очень приятным.
«Как только это может быть?..» Он не окончил свои размышления. Он хотел было отказаться от шоколада, но женщина насильно запихала плитку в боковой карман его куртки.
— Что ты сказал? Ей остригли волосы?
— Да. — Мальчик кивнул. — Но не бойтесь: они уже отросли, красиво даже…
Только сейчас женщина заплакала.
Большая, перекопанная окопами и траншеями площадь перед бункером превратилась тем временем в самый настоящий боевой лагерь. То и дело подъезжали все новые танки и орудия, а позднее подошел гусеничный трактор-тягач с огромной пушкой на прицепе. Где-то рядом даже задымилась походная кухня.
— Фрау Клат… — тихо пробормотал Джонни.
Женщина утирала заплаканное лицо скомканным платком. Ее веки были красными, как при тяжелом воспалении.
— Что, мой мальчик?
Джонни подумал: «Пожалуй, она ничего об этом и не знает, ничего, но может же она, пожалуй, мне что-то сказать. Надо полагать, она мне все же что-то скажет!»
— Фрау Клат, где моя мама? Я тоже ищу свою маму. Я уже несколько недель не видел ее, — произнес мальчуган вслух.
Некоторое время женщина молчала.
— Бедное дитя, — пробормотала она после паузы, причем вид у нее был такой, что она вот-вот заплачет. Она крепко прижала мальчика к себе. — Да, все было так ужасно. Такой ужасный налет. Самый ужасный налет, какой только нам пришлось пережить. Ночью прилетели английские самолеты, утром — американские. Сначала они бросали на нас зажигательные бомбы, потом — фугасные. Я ничего не знаю о твоей матери, милый, я действительно ничего не знаю!
— Налет она пережила, в этом я убежден. Она оставила мне весточку на стене нашего дома. Но где она может быть сейчас?
Фрау Клат напряженно подумала, а потом нерешительно спросила:
— Скажи, а не работала ли она на вокзале?
— На вокзале?
— Да.
— Я об этом ничего не знаю.
— Собственно говоря, не на самом вокзале.
— Моя мама постоянно ездила в Обрешоненвальде, на небольшой завод!
— Там она теперь никак не может быть, это я знаю точно, — заметила женщина. — За несколько дней до этого ужасного налета я разговаривала с твоей матерью во дворе, правда, только накоротке, я как раз выбивала наш коврик. Выбивала коврик, так как после каждого воздушного налета почему-то появлялось ужасно много пыли в комнатах! Твоя мама тогда и рассказала мне мимоходом, что она больше уже не работает на заводе, так как его разбомбили. Она работала где-то в центре, у вокзала, на Фридрихштрассе или где-то совсем рядом. Она говорила мне о раненых и о том, что их становится все больше и больше. Работы у нее было столько, что она не всегда приходила домой. После этого я ее больше не видела. Наверное, она там и осталась…
— Возможно, она устроилась работать в лазарет? — пробормотал Джонни.
— Пожалуй, может быть, это был не настоящий лазарет, а скорее всего, пункт первой помощи. Помещение там не очень хорошее, так как твоя мама говорила, что в большом зале постоянно очень сыро. Поэтому в тот день, когда мы с ней разговаривали, она и пришла домой, чтобы взять с собой что-нибудь теплое из одежды. Кроме того…
— Что? — спросил мальчик и от волнения затаил дыхание.
— Я вспомнила, как она сказала: «У нас все время стоит такой шум».
— Что за шум?
— От поездов, которые проходили сверху,
— Над лазаретом?
— Да.
Джонни уставился глазами в землю. В этот момент в его голове проносились самые страшные мысли,
— Фрау Клат, — сказал он наконец.
— Что, Джонни?
— Фрау Клат, я не пойду с вами на Нойруппинерштрассе!
— Но почему же? — На худом лице женщины вдруг появилось выражение недоумения и растерянности.
— Идите, пожалуйста, одни. И скажите фрау Шнайдебах, что я приду позднее. Вы найдете в ее доме и других людей. Друзей. Передайте им привет от меня.
— Ты хочешь разыскать свою маму?
Мальчик кивнул.
— И ты уверен, что найдешь ее?
— Вблизи Фридрихштрассе. Лазарет должен размещаться под городской железной дорогой…
— Ты знаешь дорогу туда?
— Как только я выйду на Александерплац, а это недалеко отсюда, я уже не заблужусь.
— Но скоро стемнеет, Джонни, и, кроме того, сейчас же опасно…
