— Он знаком с ними, — убежденно предположила Адельхайда, осторожно тронув пальцем горелку с остывшим и словно закаменелым фитилем. — И работает на них. Или (как знать) они — на него. Алхимик — стриги; вполне логичный союз.
— Имперская шпионка — стриг — инквизитор, — возразил он. — Куда уж нелогичнее. Однако этот союз мы в наличии имеем.
— Взгляните-ка сюда, — оборвал их фон Вегерхоф, и Курт покривился, подойдя к дальней полке, уставленной стеклянными банками, плотно закрытыми и залитыми воском. — Весьма умело заспиртованные органы. У обладателя этого сердца явно был врожденный порок… печень любителя выпить… Похоже, в свободное от изготовления подделок время господин Штайн и впрямь интересовался лекарскими вопросами.
— А это что?
— Таким ты был месяца в три — в утробе матери.
— Какая гадость, — пробормотал он, всматриваясь в существо за неровным стеклом. — Наверняка в нем что-то не так, раз уж он на одной полке с больными органами. Думаю, я выглядел все же получше.
— Ну, разумеется, — согласилась Адельхайда язвительно. — И уже с Печатью.
— Откуда такие познания? — поинтересовался Курт, не ответив, и стриг пожал плечами, перейдя к низкому шкафу у другой стены:
— Жизнь долгая, Гессе. Чему только не научишься со скуки.
— Книги, — оживился он, шагнув следом, и, помедлив, снял с полки первую в ряду, укрытую толстой кожаной обложкой. — Среди прочих в лавке не стоит, значит… Вот так так…
— Что?
— А вы послушайте. «Не должно думать, что человек является древнейшим или последним властителем Земли, или что привычный ход жизни и сущность невозможно разделить. Старейшие были, Старейшие существуют, Старые не будут пребывать в тех местах, которые известны нам, но между ними Они ходят безмолвные и изначальные вне измерений, и нам невидимы»… Прелюбопытнейшие литературно-философские увлечения у нашего доброго доктора… «Каков Их облик, не может знать никто, подобия Их — в тех, кого Они сами породили на земле; и таких существует множество видов — от тех, кто полностью повторяет образ человека, до тех, чья форма незрима и неосязаема, что и составляет Их сущность»…
— Это о чем речь? — уточнила Адельхайда, нахмурясь, и он захлопнул книгу, водрузив ее на место.
— Даже не знаю, — мстительно вздохнул Курт. — Возможно, вас и не следует подпускать к этой полке; быть может, ваш ранг этого не дозволяет. Наверное, мне надлежит отправить запрос касательно вашего допуска…
— Напомню, что мой ранг дозволяет приказать вам покинуть этот дом вовсе, майстер Гессе. Без всяких запросов.
— Хватит, — повысил голос фон Вегерхоф. — Довольно. Вот что я вам скажу, друзья мои: то, что происходило здесь сегодня, это не специальная операция, а бродячий цирк, причем дешевый, бездарный балаган, chapiteau, pardon за мой французский. Я ожидал некоторой легкомысленности от Гессе, но ты, Адельхайда… Расслабилась? Давно сидишь без работы? Или его общество на тебя плохо влияет? Если бы так, как вы сегодня, себя вела зондергруппа, зачищавшая пражское гнездо, там полегла бы не половина — полегли бы все. И если бы сегодня здесь были те, кого мы разыскиваем, мы отсюда не вышли бы. Мы бы сюда даже не вошли. Вы, оба. Вы понимаете, о чем я говорю, или все это звучит в пустоту?.. Надеюсь, понимаете, — кивнул тот, когда в ответ не донеслось ни слова. — А теперь слушать меня, уж коли вы сами не в силах должным образом организовать работу. En premier lieu[100]. Быстро и по возможности осторожно осматриваем подвал — осмотреть осталось немного, в основе своей все и без того ясно. En second lieu[101]. Адельхайда — после этого ты уходишь. Гессе остается здесь и ждет дорогого доктора для задушевной беседы. Я остаюсь с ним на случай, если его увлечение неправедными книжками простирается дальше исследовательского интереса и граничит с практическими умениями. Завтра встретимся снова для обсуждения. Ясно всем? Согласны — все?
— А возражения примутся? — уточнил Курт и, перехватив взгляд холодных прозрачных глаз, пожал плечами: — Разумеется, все согласны… Так что же — подпускать ее все-таки к полке или не стоит?
Глава 14
Свой уговор с фон Вегерхофом ульмский канцлер исполнил точно и добросовестно — ожидать возвращения хозяина пришлось не менее полутора часов. Окно за ушедшей Адельхайдой снова затворили, и помещение лавки теперь пребывало в темени, ничуть не разбавляемой узкими лезвиями света, проникающими в щели ставен, сработанных по старинке — без стеклянных вставок. Курт сидел у стола, скучающе подперев голову ладонью, стриг стоял чуть поодаль, скрытый от глаз стенкой полки, прислонясь к стене, и, скрестив на груди руки, с увлечением рассматривал рукав. По временам горящий кошачий взгляд вскидывался к двери, неподвижно замирая и через мгновение вновь опускаясь; поначалу Курт всякий раз приподнимал заряженный арбалет, лежащий на колене, потом лишь сжимал ладонь на прикладе, а спустя час и вовсе отложил оружие на стол.
— Ты вообще не устаешь? — недовольно выговорил он, в очередной раз переменив позу; фон Вегерхоф передернул плечами:
— Почему. Устаю. Но сейчас усталость ни при чем; ты на обедне стоишь дольше, чем мы ждем в этой комнате. Просто я уже привык к скуке, а твоя натура в бездействии чахнет, потому ты и ерзаешь, точно на пыточном стуле.
— «Привык к скуке»… Я-то полагал, что уж у тебя жизнь насыщена событиями, делами, встречами — вон даже твоя домовая мышь постоянно в недовольстве, что у тебя нет на нее времени; а ты — «скука».
— «Жизнь удивительна и увлекательна»… Ерунда. Загруженность и насыщенность — не одно и то же. Ничего нового не происходит, Гессе; все где-то когда-то уже было, и чем дольше живешь, тем все больше скуки. Tout est vieux[102]. Одни и те же женщины, одна и та же пища, одни и те же города, люди, дни, годы, одна и та же жизнь.
— Ты зануда, — покривился он. — Воображаю себе ваших в возрасте лет трехсот. Наверняка снобье еще то.
— Высокомерное снобье, — уточнил стриг. — Словом, ты бы с ними столковался.
— Благодарю.
— Aux armes[103], — предложил фон Вегерхоф равнодушно, кивнув в сторону порога. — Наш доктор возвращается.
— Уверен?
— Его шаги. Не спутаю… Только без горячки, — предупредил тот, когда Курт подобрался, направив арбалет на входную дверь. — Скорее всего, старичок в себе ничего, кроме знаний, не таит.
— Вскрытие покажет, — отозвался он хмуро, уложив арбалет на колено и пристроив палец на спуск.
Ключ заскрипел в замке спустя полминуты, и в растворившуюся дверь Штайн прошел, глядя под ноги и бурча себе под нос едва слышные порицания — наверняка в адрес городских властей в лице исполнительного канцлера. Сидящего у стола человека он увидел, уже прикрывая створу за спиною, и, увидя, вскрикнул, подпрыгнув на месте и схватившись ладонью за грудь.
— Доброго дня, — поприветствовал Курт, указуя заряженным арбалетом в сторону. — Закройте дверь и войдите. Негоже топтаться на пороге в собственном жилище.
— Силы небесные… — пробормотал тот едва слышно, поколебавшись на месте, словно решая, не стоит ли немедленно выскочить прочь. — Что вам нужно в моем доме?..
— Войдите, господин Штайн, — повторил он настойчиво. — Тогда побеседуем.
— Не знаю, что тут происходит, юноша, — чуть осмелев, повысил голос тот, — однако вы, я вижу, понимаете, что находитесь в чужом доме, чем посягаете на мою собственность…
— Этот город начинает действовать мне на нервы, — оборвал Курт раздраженно. — Едва ль не всякая блоха готова судебным порядком отстаивать право на свою собаку… Повторите снова, господин Штайн, что не понимаете происходящего и не знаете, кто я — и я всажу в вас болт. Наверняка о том, что терпение инквизиторов коротко, как последних вздох, вы наслышаны. Желаете испытать это опытным путем, до которого вы такой охотник?
— Я не понимаю… — начал тот и взвизгнул, не по-стариковски резво отпрыгнув от стальной стрелки, со стуком вонзившейся в пол подле его ноги.
— Продолжайте, — пригласил Курт дружелюбно, и Штайн, помедлив, опасливо косясь на направленное на него оружие, притворил дверь, погрузив комнату в темь. — Не надо открывать ставен, — продолжил он в прежнем тоне. — Не то с вашей прытью, как я вижу, наша беседа вполне может прерваться, не начавшись; лучше зажгите светильник и присядьте к столу.
Подрагивающие руки справились с указанием не с первой попытки, и ненадолго Курт всерьез испугался, что старика сейчас хватит удар, и наполненная маслом плошка, увенчанная трепещущим лоскутом огня, выскользнет из его пальцев и разлетится по полу. От установленного посреди стола светильника он чуть отодвинулся, пристроив руку с арбалетом на столешницу, и хозяин лавки нервно мигнул, тоже сдвинувшись в сторону.
