Почему каялись, примирялись и внутренне капитулировали вчерашние враги и оппоненты? Почему непартийный интеллигент пошел за Сталиным? Это не только миф могущества — распоряжения миллионными множествами людей, в кратчайшие сроки меняющих место и образ жизни. Это еще особая персона человека, якобы способного вывести себя и других из любых бедствий!
По этому персональному признаку я объединяю троих: Рузвельта, Гитлера и Сталина. Но как распорядятся персоны и их режимы спасением от катастроф, вселяющим сакральное отношение к власти? Власть разная, и природа властей обернется различием формы выхода и его последствий.
Конечно, задним числом во всем, что делал Гитлер, видна авантюра. Он верно рассчитал, что западные демократии не могут рисковать новой мировой войной, когда еще не выветрилась память о первой — «Великой». К 1939 году он добился почти всего, чего можно было добиться, не проливая немецкой крови. Ликвидируя версальскую систему и вернув Германии статус великой державы. Как писал немецкий публицист-антифашист, если бы Гитлер умер к этому времени, он вошел бы в галерею национальных святых. Но такова ли была природа его режима?
Фашистскому режиму нужно постоянно обновляемое поприще риска, выигрышей и успешных авантюр для удержания народной массы в очарованном подчинении. А это требует все новых сенсаций, волшебных по воздействию на умы. Ставки только растут, снизить их нельзя. Это не пробел в стратегии, а природа режима и его лидера. Человек, который путем чудес вывел немцев из социального отчаяния, нуждается в следующих чудесах. Только обновляя ситуацию крайнего риска, он всякий раз заново подтверждает и наращивает сакральный фундамент единоличной власти. Расизм на это тоже сработал, но был далеко не так важен, как думают.
Номинально спор идет о «данцигском коридоре» и территориальных приращениях за счет Польши. Хотя после наглейшего поглощения Чехословакии общественное настроение в Англии переменилось, но, не исключаю, Лондон бы пошел на еще одну, последнюю умиротворяющую уступку. Но теперь уже самому Гитлеру не нужен был второй Мюнхен. Теперь ему нужна настоящая война, с настоящей и тоже волшебной военной победой.
Но примешивается новый момент: Гитлер эту свою войну с гарантированной победой не мог устроить без СССР! Отсюда начинается его путь к Сталину, и тут оказывается, что Сталину тоже нужна война.
Никогда Сталин не был настолько силен и популярен. Он рассматривался всеми как победитель и лидер умиротворения. Всякий шаг, касался ли он деревни или его знаменитой фразы «дети за отцов не отвечают» — связывали с его именем. Сталин мог пойти по этому пути, но для него это значило потерять самого себя.
— Но почему? Чего может опасаться победитель в момент полной победы?
— Потерять эту ситуацию нужности. Необходимость в нем лично зиждилась только на чрезвычайных, исключительных ситуациях. Которая придавала загадочный и сакральный характер власти. У Гитлера в 1934-м был момент выбора, когда он должен был принести в жертву революционный нацизм. И для Сталина настал такой же момент.
Где-то весной 1938-го последним большим процессом Бухарина, Рыкова, Ягоды, Крестинского и других Сталин наконец решил внутреннюю задачу. Он сделал свой выбор, но теперь выбор, им сделанный, предстал как мировая сцена. Пустое пространство, простор отсутствия — чем заполнить? Каким собственным сталинским действием? Прежнее действие террора успешно, но должно быть продлено чем-то новым — и Сталина позвало за пределы Союза. Неистовой устремленностью к большой войне Гитлер открывал ему новое поле игры. Возможность совершить то, что самому Гитлеру удалось при ревизии Версальского договора с 1933 по 1939 год.
Используя, как он верил, Гитлера, Сталин добился территориальных приращений немногой кровью: Прибалтика, Западная Украина, Западная Белоруссия, Буковина, финские земли. А Гитлер, используя разгаданного им Сталина, начал свою войну. Мировую.
129. После Дюнкерка. Гитлер или Сталин — кто был опасней для СССР?
— В моей жизни 1940 год — очень глубокий рубеж. Я был очень тогда ортодоксален, очень. Трещинки, которые появлялись, имели глубоко запрятанный, как будто побочный характер. Но договор с Гитлером 1939 года был для меня шоком.
По законам советского поведения я искал всему объяснение, удовлетворяющее меня. Мы жили в студенческом общежитии, и в нашей среде впервые возник раскол. Рассорились так, что перестали разговаривать друг с другом.
Главное, я стал англофилом. Сопротивляющаяся Гитлеру Англия была для антифашиста спасением, я ее полюбил. У нас на историческом факультете университета работал Абрам Яковлевич Гуральский. Человек с очень сложной судьбой, был некогда секретарем у Зиновьева в Коминтерне. Не знаю, какой ценой остался жив в 1937 году, в то время он был резидент Коминтерна в Латинской Америке. В сороковые годы он работал с пленными немецкими генералами. Паулюс — это его работа. После и сам был в лагере, а когда вернулся, через несколько дней погиб. У меня с ним были хорошие отношения.
Я никогда не забуду этот день — мы с ним встречаемся, а накануне как раз был Дюнкерк. И Гуральский говорит: Дюнкерк означает, что вчера Гитлер проиграл войну. Это я запомнил стенографически точно. Есть моменты в жизни, где я помню не только слова, но и цвет неба даже. И эту фразу помню — «Гитлер проиграл войну». Между прочим, насчет Дюнкерка Гуральский был совершенно прав.
Сегодня сосчитано, сколько комкоров было уничтожено и сколько командармов… И все же Красная армия и после всех обезглавливаний могла прекрасно сражаться. Но страшная опасность теперь была в самом Сталине, в изменениях, которые 1937–1939-е внесли в его личность. Вот где таилась погибель 1940 года. Перестав ощущать сопротивление, Сталин превратился в солипсиста, и Мир стал ему тем, чем он его втайне воображал. Надо понять состояние сознания человека — в 1940 году он достиг высшей точки власти. Убит Троцкий, с которым он в тиши на языке ненависти заочно разговаривал каждый день. Для Сталина убийство Троцкого было триумфальным миропереворачиванием — он остался единственным в Мире! Правда, человек, которого он больше всего тайно ненавидел, был не Троцкий, а Ленин. Но и тут Сталин считал себя в плюсе: почти не пролив крови, присоединил к России столько, сколько Ленину в 1920 году не удалось именем мировой революции. Если, конечно, верить, что Ленина когда-либо волновала геополитика.
130. Ерусалимский и Молотов в кабинете Сталина. Как редактировали геополитику
— Я впервые расшифровал для себя сталинский сороковой год, когда слушал рассказ профессора Ерусалимского о его встрече со Сталиным осенью 1940-го.
Ерусалимскому заказали предисловие к мемуарам Бисмарка, и по просьбе Молотова он написал текст, полный геополитических намеков. Когда книга была напечатана и уже в переплете, вдруг нашелся читатель, который решил все отредактировать сам, — Сталин. Напечатано: «Предисловие» — Сталин зачеркнул и написал: «Бисмарк как дипломат». Кое-где ему показалось, что нужно соединять абзацы, — он их соединил. Жданов на своем экземпляре слово «великий юнкер» обвел и написал: «Надо ли нам так его называть?» Сталин «великого юнкера» не тронул, а вот «провинциального юнкера» вычеркнул — нет, пускай юнкер остается великим. Надо сказать, редактура Сталина литературно всюду вполне оправданная. Но тенденция его вычерков и снятий курсива заключалась в том, что Сталин повычеркивал все те места, которые заказал Молотов. У меня была в руках одно время сама эта книга, с пометками Сталина. Первого ее читателя и редактора.
Вычеркнул Сталин главное — то, что Бисмарк завещал не нападать на Россию, чтобы не воевать на два фронта. Это было выделено курсивом, и все это Сталин жирно вычеркнул. Сталин вызвал Ерусалимского, и у них был разговор, на котором присутствовали Молотов, Жданов (кроме Ерусалимского) и Юдин, который тогда заведовал ОГИЗом.
Молотов и Жданов молчали (они в таких случаях привыкли молчать), а Ерусалимский робко, но спросил Сталина — разве не в этом главный смысл задания? На что Сталин ему сказал очень-очень тихим голосом: зачем их пугаете? Пусть попробуют. Ерусалимскому мешало слушать Сталина шумное горячее дыхание Жданова в затылок, а Сталин почти шептал.
В чем смысл истории? Будучи сценаристом и автором личной биографии, которую он всякий день мысленно пересочинял, Сталин не мог обойтись без эффекта внезапности для ближних сотрудников. На этом у него все держалось. Те не могли угадать его реакций и потому никогда не могли заранее приспособиться. Он вел их намеренно извилистым, тяжким для них путем, с полной потерей ими себя в итоге.
