С начала войны Марк Зоркий ушел комиссаром, начальником политотдела ополченческой дивизии Красной Пресни. В последний раз комиссара Зоркого видели с развороченным животом — мина легла рядом. В те наихудшие дни, когда почти вся дивизия ополченцев погибла, и сам я чуть не оказался в плену.
— Это случай под Мосальском, о котором ты упоминаешь в «Сталин умер вчера»?
134. Мой несостоявшийся плен
— Да. В Мосальске развертывалась армия — прибыл штаб, все будто спокойно, все хорошо. Мы едем, тут шофер говорит мне — что-то с машиной не в порядке, вода кипит. Остановились, кроме нас никого. Мосальск наверху, мы снизу, прямо перед нами лесок. Тишина звонкая, удивительная и прекрасный осенний день — солнечный, голубизна неба. По обочине красноармеец бредет. Приостановился, я его спрашиваю: ну, как там? А он показывает — в том леске немецкие танки.
Я ему не поверил! Водителю говорю: с ума сегодня все посходили. В прежние дни сплошных бомбардировок поверил бы, а тут — тишина! Солдатик побрел дальше, он уже был без винтовки.
А снизу вверх — вот он, Мосальск. Вот тенистый лес, там меня ждут свои, где-то рядом речка. Ладно, говорю, поехали. Едем. Вижу, стоят спинками к нам автобусы какие-то, странной формы. Что за непонятный день, говорю — объезжай их! Мы объезжаем, а из-за них два автоматчика — немцы! Приехали!
«Пистолька есть?» — меня спрашивают. Вывели, шофер остался в кабине. К стеночке дома отвели. Провинциальный городишко, дома одноэтажные. У стены летчик лежит раненый с простреленной ногой, немец рядом стоит. Рогатки вдоль рокады — главная лавина немецкой техники шла к Москве. Летчику было плохо, а рядом солома — я взял соломы и ему подложил под голову. Подкладывая, заодно избавился от бумажника. В нем у меня партбилет, паспорт с обозначением национальности и документ: Михаил Гефтер является начальником спецотдела района полевого строительства Главоборонстроя СССР. Полный расстрельный набор. Бумажник, пока солому подкладывал, я прикопал немножко, немец не заметил. Видать, боец из охранения трассы.
Пока заторможенность действовала, документы закапывал совершенно спокойно. Есть моменты, когда нервная система тормозится и возникает внешний рисунок спокойствия. Татарин шофер все сидит в несчастной машине, рядом с другими. Вдруг подлетел немецкий мотоциклист с пулеметом, и автоматчики к нему повернулись, разговаривают. Тогда я, одним скачком перелетев через плетень и кювет, побежал через поле.
Выстрелы сзади слыхал, но не знаю, может, и не в меня. По пути в домишко заскочил — спрячьте, товарищи! Слава богу, те отказались. Идя дальше, в лесу наткнулся на штаб армии, который только развертывался, — майоры, полковники, подполковники… А я им — в городе немцы! Они были потрясены.
— Повезло же тебе. А вот генерала Власова немцы догнали. Или он сам прибежал к ним.
135. Власов, несостоявшийся маршал СССР. Стратегическая патология сталинского ума
— Не думаю. Власов до плена человек безукоризненный. Мы не вправе предъявить ему профессиональных претензий, нет и оснований искать наклонность к измене. Командир очень сильный, отступая, прошел с войсками всю Западную Украину. Командовал армией, которая мужественно и умело отстаивала Киев, и не его вина, что Киев пал. Один из знаменитых командармов битвы за Москву: в ряд с Жуковым не поставлю, но с Говоровым и Рокоссовским основания поставить есть. Они и на тогдашних фотографиях вместе.
Пойди дальше так, как началось, мы бы видели маршала СССР Власова на параде Победы 1945 года. Ан нет: Волховско-Новгородский котел, мясорубка в скученной местности, раздробленные войска, масса солдат среди местных людей и скота, все перемешалось. Армию надо спасать, но люди мешают войскам, полная обреченность и плен.
— Да, но что руководило Власовым далее в плену?
— Говорят, что смесь трусости и честолюбия, а я не верю. Вероятно, иллюзия, что с помощью победоносного вермахта он осуществит русскую национальную идею. Такие иллюзии в годы войны бродили по Миру. Египет, Индия, когда к той подходили японцы, — попытки самоосвободиться с помощью чужой побеждающей армии. Иллюзия овладела и Власовым. Он решил, что противоречия между вермахтом и нацистской партноменклатурой при его лавировании позволят сделать что-то свое.
Власов-генерал не заслужил снисхождения — армия не политическая партия, война не выборы. Генерал должен до конца выполнить свою долю. Но Власов еще и человек, а сейчас не 1945 год. Всюду, где испытания ведут к падениям, возникает вопрос о шансе человека встать и распрямиться. Был ли у Власова такой шанс? Одну его фразу я не хочу считать лицемерной. Незадолго перед казнью он сказал, что в заслугу себе ставит то, что его действия сохранили жизнь десяткам тысяч советских военнопленных. Это правда. Как человек, прошедший войну и потерявший друзей на войне, в 1945 году я бы сказал, что такая фраза мало чего стоит. Сегодня я к ней прислушиваюсь.
Власова, перешедшего на сторону Гитлера, стало быть, предателя, я не прощу. Но и повешенный Власов мне не чужой. Были просчеты и ошибки хуже власовских измен. Возьми стратегическую патологию Сталина, который нагнал несметное множество войск вплотную к границе и подвел их под удар вермахта.
Как такое вообще случилось, что это — полное непонимание природы современной войны? Нет, тут нечто другое. Свой подлинный замысел Сталин таил от всех, и правило недоверия привело к тому, что мы потеряли в 1941–1942-м миллионы жизней. Когда Сталин придвинул Красную армию к границе под удар немецкого вермахта, — это не был только просчет! За этим генеральный сталинский принцип, что его подлинный план войны был неизвестен ни верхушке советского генералитета, ни командующим фронтами, ни начальнику генерального штаба. Доверие к советским людям у Сталина вырвал лишь ход войны — Жуковым ли, массовым ли «Василием Теркиным», другой разговор. Его недоверие к людям чуть не похоронило в 1941-м СССР и Европу. Если урок Сталина не разобрать, то чего, собственно, ворошить прошлое, вынося повторные приговоры Власову и другим ушедшим людям?
Все тот же вопрос об асинхронности сталинизации. Если воображать, что сталинщина изначально одна и та же, лишь набирая темпы и силу, — один разговор. А если разглядеть, что сталинизм асинхронен по существу, целостным стал лишь под конец и сразу этой целостностью вошел в агонию — другая история.
136. Выход из войны. Победа — праматерь зла. Сталинский победительный плебс
— Годы после войны для тебя — это сплошная эпоха или со своим переломом?
— Для меня время это было трудным. Вышел из войны искалеченный, семья в Крыму уничтожена. Настала подвешенность, я никак не мог самоопределиться — чем заниматься? После войны мы вообще с большим трудом приходили в себя. А тут переход к новой жизни. Кто больше к ней подготовлен, кто меньше, но нет уже той россыпи мест и вариантов устройства, что была до войны. Начались трудности. Несколько лет были ужасны по тяготам жизни, хотя, с другой стороны, начался взлет хорошей литературы. Она сразу о себе дала знать. Но так же быстро пошел распад. От каждой победы бывает производно некое зло. Но от этой, 1945-го, зло было неизмеримо большим.
— В 1945-м тебе ведь так не казалось?
— Еще бы! Настолько грандиозным представлялся триумф, особенно после успехов Гитлера, которых, строго говоря, могло не быть вовсе. Масштабом Победы все прежнее отодвинулось. И был очень быстрый вход в холодную войну. Обезоруживающе, ошарашивающе быстрый. Инициатором холодной войны выступил Запад, для защиты от сталинской экспансии. Поначалу сталинизму для сохранности холодная война была полезней, чем западной стороне. Но далее она вела к переменам, которые обрекли советскую систему на вырождение и агонию.
Помню «Литературную газету», которую лично придумал Сталин. Всякий раз для созревшего в нем сценария он заводил особый орган. В конце войны он завел журнальчик — «Война и рабочий класс», где печатались антисоюзнические выпады. А тут он решил возродить «Литературную газету», и Ермилов стал редактором.
— «Орган советской общественности».
— Орган общественности, да. Дизайн изменили, газета стала больше. И в первом же номере на второй странице, три колонки слева — Борис Горбатов, «Ма льчик в коротких штанах» — о Трумэне. Заказанная статья; событие — был официальный протест от Госдепа. Вскоре появилась знаменитая «Культура и жизнь» — газета, которую делали прямо в здании ЦК, где была ее редакция. Редактором поставили Александрова, и газету называли «Александровский централ». Кошмарная, каждый номер открывали с дрожью — кто следующий? Вдруг в один прекрасный день газетенке дали по морде. По капризу Сталина, он и повод выбрал — оперу «Борис Годунов» в Большом театре. «Культура и жизнь» напечатала статью о постановке, изругав Большой театр за сцену под Кромами — та непатриотически изобразила слепоту народа, пошедшего за наймитом иностранцев. Как так? Народ никогда не ошибается!
