– Так точно, проверили, – ответил Власов, – есть такой Худяков, учится в школе в десятом классе, с матерью живет, безотцовщина.
– Без отцов только у лягушек дети бывают, – покачав головой заметил генерал, и поглядев на услужливо подложенную ему справочку из паспортного отдела Ульяновской милиции, сказал – - Вы его, как этот Худяков школу закончит, давайте, отправляйте его в армию, в Афганистан, пускай его там на всякий случай убьют, лады?
2.
Они шли по узкой тропинке, желто-серою каймою вившейся повдоль крутого и высокого берега широкой русской реки.
Ее красивые изящные туфельки иногда зарывались каблучками в песок, а иногда ступали на траву, потравляя плоские листья подорожника и желтые цветы приземистых одуванчиков.
Марыля не могла и не умела одеться по-спортивному, по-туристски. Она и на загородную прогулку одевалась, как на званый вечер с коктейлями – то в длинное платье с открытой спиною и глубоким разрезом сбоку, открывающим ее стройные балетные ножки, то в узенькое petit robe noir, придававшее ее стройной точеной фигурке вкус какой-то трогательной девчоночьей беззащитности..
На самой высокой точке обрыва было так привольно, что даже затянувшееся молчание не казалось им тягостным. И очнувшиеся от первой летней жары крупные слепни, которые все так и норовили прилипнуть то к ноге, то к шее, даже они – не могли испортить захватывающей дух радости, которая вместе с вольным воздухом бескрайней голубизны волжского простора переполняла их бронхи и груди.
Ольгис снял фуражку и расстегнул две верхние пуговички своей генеральской гимнастерки. От бесконечных крутых подъемов и спусков по тропинке, что то ныряла в овражек, то взмывала вверх, взмокла спина. Ольгис достал из кармана галифе белоснежный батистовый платок и аккуратно обтер им кожаный внутренний ободок своей фуражки.
– Устала? – спросил он Марылю.
– Устала немножко, – ответила она мягко, на польский манер произнося звуки "л" и "ж".
Ольгис сломал ветку, примостившегося на самом краю обрыва ивового куста, и протянул ее Марыле.
– Merci bien, – по-французски поблагодарила Марыля и тут же принялась обмахиваться подаренной ей веткой, отгоняя назойливых слепней.
Ольгис остановился.
Похоже было, что они достигли самой высокой точки на берегу.
Обрывистый берег, сложенный из плотного красного песчаника, был местами испересчен черными дырками – гнездами ласточек-береговушек. Далеко внизу – вдоль самой воды протянулась полоска пляжа – то песчаного, тоиногда – каменистого из серой речной гальки, по которой в местах схода оврагов, тут и там весело и игристо струились воды впадавших в Волгу ручьев.
А если повернуться к реке спиною, то глаз радовала поросшая редким и низким леском – широкая равнина, вся переливавшаяся всеми оттенками зеленого, по мере того, как волжский ветерок шевелил и причесывал высокую полевую траву.
– Хорошо здесь, – подытожил Ольгис, – хорошо и красиво.
– Да, милый, – согласилась Марыля, положив свою узенькую ладошку Ольгису на плечо.
Ему очень нравилось, как она выговаривала это слово.
Ми-вый.
Не Милый с твёрдым русским "эл", а ми-вый… Совершенно по польски.
И была она такая тоненькая, нежная, его балеринка Марыля из Варшавского театра балета. Девушка в светлых кудряшках с ярко-красным ртом и огромными голубыми глазами.
– А где наши друзья? Где Джон, где Маша? – без смысла, а так, для порядка спросил Ольгис.
– Не знаю, потерялись где-то, Ils ont ete perdu, – прикрывая веками затуманившиеся глаза и прижимаясь к Ольгису, ответила Марыля.
Их губы соприкоснулись.
– Хочешь, мы займемся любовью прямо здесь? – спросила она, – здесь так красиво…
– Хочу, ответил Ольгис и через голову стянул с себя свою генеральскую гимнастерку. …
Вечером на дальней даче у Сталина был большой сбор.
Ольгис привез хозяину кое-какие фильмы.
"Титаник" Оливера Стоуна, "Звездные войны" Джорджа Лукаса, "Амели" Жан-Пьера Жёне, а также "Брата" и "Жмуриков" Сергея Балабанова.
Собралась кое-какая публика.
Маршалы Ворошилов и Буденный, министры и члены Политбюро – Лаврентий Берия, Жора Маленков, Слава Молотов, Андрюха Жданов, Миша Калинин.
Перед кино Жданов сел к роялю и немного играл.
Генералы и министры приглашали дам и танцевали фокстрот.
"Титаник" Сталину сразу как-то не понравился и не досмотрев даже и половины, он попросил поменять ленту, затребовав из закромов вечно-беспроигрышную "Волгу-Волгу" с Любовью Орловой.
Официанты в белых пиджаках подавали грузинские вина, фрукты и конфеты.
Марыля выпила бокал белого полусладкого "Псоу" и скушала шоколадную конфетку "Белочка".
От груш и винограда она отказалась, шепнув Ольгису в ухо, что боится растолстеть.
Едва затихла в динамиках музыка Исаака Дунаевского с песней "Много песен про Волгу пропето", и едва свет в просмотровом зале начал плавно набирать свои люксы, Сталин поднялся из кресла и надтреснутым голосом пригласил всех мужчин пройти в зал для совещаний.
– Не скучай, – выпуская руку Марыли, шепнул ей Ольгис.
– Я поеду в гостиницу и буду там тебя ждать, – ответила Марыля, многообещающе прищурив глазки и вытянув губы в воображаемом поцелуе.
Когда тяжелые двери плотно затворились и вся обслуга с охраной осталась снаружи, Сталин, убедившись что все расселись и смотрят теперь только на него, принялся ходить вдоль длинного стола, каждый свой шаг сопровождая помахиванием руки с зажатой в ней трубочкой.
У него после полуночного просмотра кино всегда наступал пик работоспособности, длившийся до трёх часов ночи. Самое продуктивное время советской мозговой активности.
– Мы собрались сегодня здесь, не для того чтобы посмотреть плохую кинопродукцию загнивающего Голливуда, товарищи, – начал Сталин, – а для того, чтобы подвести некоторые первые итоги работы, проведенной нашим Политбюро с того момента, когда к нам присоединился товарищ Снегирев…
Все присутствующие машинально поглядели на Олега.
Он невозмутимо сидел между Вячеславом Михайловичем Молотовым и Лаврентием Павловичем Берией, единственный отличаясь от всех членов Политбюро тем, что на столе перед собой имел не блокнот, не кожаную папочку или портфель, а ноутбук с портативной выносной клавиатурой и оптической бескордовою мышкой.
– Мы попросим товарища Снегирева, – сказал Сталин, своею трубочкой показывая на новоиспеченного маршала, – мы попросим товарища Снегирева доложить нам в общих чертах о наших задачах и о перспективах новой войны, которую нам навязывают враги Советского Союза.
Олег встал, машинально проверил рукою, застегнуты ли все пуговицы на его маршальском мундире, и прокашлявшись в кулак, начал свой доклад, словно подсолнух вслед за солнцем, всем корпусом поворачиваясь вслед за Вождем, покуда тот, внимая докладу, ходил взад – вперед вдоль длинного стола.
– С получением международными террористами ключа доступа к временным переходам, борьба сосредоточится за захват и удержание ключевых пластов времени, товарищи, одним из самых важных, которым является именно этот наш, в котором мы сейчас живем и работаем.
– То есть, вы, товарищ Снегирев, хотите сказать, – прервал его Сталин, – что террористы рассыплются не по всем временным пластам, а сконцентрируются в тех, где происходит нечто особо важное?
– Совершенно верно, товарищ Сталин, – кивнул Олег, – во всех пластах времени существует только две точки, воздействие на которые может вызвать существенные изменения.
– Назовите эти точки, – попросил Сталин, остановившись прямо напротив Снегирева.
– Первая точка, это начало христианской эры, это Израиль времени Понтия Пилата и события связанные с распятием Иисуса Христа, – сказал Олег.
– А вторая? – спросил Сталин, глядя в глаза Олегу.
– А вторая, товарищ Сталин, это передел мира во Второй мировой войне, – ответил Олег, машинально вытягиваясь по стойке "смирно".
Сталин сделал мягкий жест сжимавшей трубочку рукой, показывавший, чтобы Олег расслабился и чувствовал себя более спокойно.
– Расскажите нам, товарищ Снегирев, как будут действовать террористы и какие действия нам следует предпринять, чтобы нарушить их планы?
– Прежде всего, товарищ Сталин, террористы попытаются осуществить временный переход-переброс своих агентов с целью выхода на глав стран основных участников конфликта, то есть они попытаются выйти на Гитлера, на Рузвельта и Черчилля, вбрасывая им технологическую, а так же политическую информацию и тем самым, пытаясь изменить ход и последствия Второй мировой войны.
– Но это не всё, – не спрашивая, а как бы утверждая, сказал Сталин.
Вождь стоял напротив Олега, их разделяли какие-нибудь двадцать или тридцать сантиметров пространства, и Олег чуял запахи ароматного табака и каких-то грузинских трав, то ли киндзы, толи кмели-сумели, исходившие от тяжелого с хрипотцой дыхания пожилого грузина.
