Она поняла, что все кончено.
Она встала перед фургоном, который собирался спуститься в туннель против движения, заставив того притормозить, потом сама побежала вниз. В подземной части все машины остановились. Облако дыма и запаха жженой резины висело между сальных стен. Асфальт, начиная от бампера внедорожника, был забрызган кровью. Каца отбросило на десять метров дальше, к ногам Гаэль, которая в спешке чуть было о него не споткнулась.
Она коротко вскрикнула, почти икнула. Фигура психиатра, по-прежнему затянутая в подпоясанный плащ, никогда еще не казалась такой хрупкой. Одна сторона его затылка была как-то странно деформирована, шейные позвонки явно сломаны.
Она опустилась на колени. Водители выходили из машин и подходили ближе, и она слышала, как позади приближаются полицейские, наверняка с оружием на изготовку. Секунды падали как тяжелые удары, сминавшие ее сердце, мысли, жизнь. Нарушая все принципы оказания первой помощи, она просунула руку под затылок психиатра – липкий от крови, до странного легкий – и приподняла его голову.
Кац попытался заговорить, но только выплюнул красноватую слизь. Гаэль вспомнила первые сеансы на улице Николо. Свою зарождающуюся любовь к загадочному врачу. Хитрости, чтобы его завлечь. Приступы тоски, вызванные его холодностью. Она горько плакала.
Полицейские, водители, Одри со своими сбирами теперь образовали круг, но никто не осмеливался подойти.
Кац продолжал что-то лепетать. Его рот превратился в темный провал с разбитыми зубами. Гаэль склонилась ниже и уловила только последние слова:
– Человек-гвоздь не умер…
72Всю середину дня Эрван провалялся в прострации.
После апокалипсиса у хуту Морван взял его за шиворот, привычно сунул в пуленепробиваемый жилет, служивший заодно и спасательным, и закинул в пирогу. На борту находился бандитского вида чернокожий и колосс, вооруженный до зубов, – первые местные лица, на которых Эрван не прочел ни страха, ни безумия. Он скорчился на дне лодки и замкнулся в себе. Языки пламени лизали борта, река корчилась в тщетных конвульсиях, ливень бил барабанным грохотом, а он просто ждал, когда конец света поглотит их.
Рулевой рванул вперед, Морван остался на носу, готовый пустить еще несколько очередей по выжившим, желающим свести с ними счеты. И речи не может быть, чтобы взлететь из этого района, залитого огнем и кровью. По словам отца, следовало вернуться прямо на север, в загадочную зону рудников, где Чепик – пилот самолета, как понял Эрван, – согласился приземлиться.
Потом – никаких воспоминаний. Без сомнения, солнце появилось после полудня. Без сомнения, он спал. Он ничего не видел и ничего не слышал. Когда он снова открыл глаза, то заметил только одно: своего отца на носу с автоматом на изготовку, совершенно неподвижного. Белый воитель в черном мире – никогда еще Старик не казался ему таким настоящим, таким соответствующим обстановке.
В шесть вечера – светомаскировка. Темнота с ее странной мягкостью сразила их, как тайная болезнь. Эрван по-прежнему ждал, когда его сознание выползет из своего закутка. Пока что ему оставались только вспышки паники в мозгу и судороги во всем теле.
– Спать будем здесь, – объявил отец, пока лодка подходила к темному берегу. – Мы на полдороге.
– На полдороге куда? – с трудом выдавил он, словно натужно отхаркался пересохшим горлом.
– К посадочной полосе. Название не важно. Кстати, у той забытой дыры его и нет. Если все пойдет по плану, будем там завтра в полдень, и Чепик нас заберет. Кончен бал, мой мальчик.
Падре приказал своим людям разбить лагерь на берегу, рядом с лодкой. Он выдал сыну новую одежду и достал папку из его рюкзака. Быстро пролистал ее, потом бросил в реку, и она камнем пошла на дно.
У Эрвана даже не было сил воспротивиться. Он больше не был следователем, он стал нищим, вымаливающим правду, как подаяние. И отныне примет то, что ему согласятся дать.
– Пошли! – велел Морван.
Двое чернокожих разожгли костер под прикрытием листвы – вечерние ливни уже начались.
– Мы не останемся с ними?
– Пошли, я сказал!
С трудом разогнувшись, он двинулся за отцом: Старик взял с собой только то, что нужно, чтобы разбить вторую стоянку в лесу. VIP-квартал, очевидно. Они остановились на укромной лужайке. Морван отошел собрать сухих дров, а Эрван съежился у подножия мангрового дерева, инстинктивно приняв ту же позу, что и в предыдущую ночь. Вокруг сжимал свое кольцо все тот же неотступный дождь.
Имена и лица всплывали с необыкновенной четкостью. Мертвый Сальво в вихре долларов, Мефисто, убитый за правду, которой уже сорок лет, Понтуазо, пытающийся прикончить его по неизвестной причине и взрывающийся в полете, все безымянные раненые, сгоревшие в бидонвиле, облитые керосином. Великим победителем в этой битве стал сам Морван. Его прошлое отныне принадлежало только ему.
Эрван открыл глаза. Падре разжег костер и поставил в очаг кастрюлю без ручек. Теперь он вываливал туда томатный соус из консервной банки. Чистый сюрреализм.
– Что будем есть? – спросил Эрван без всякой иронии.
– Обезьяну. Но придется проварить ее минимум полчаса, чтобы мясо стало мягким.
Морван принялся резать лук. И снова Эрван испытал уверенность: джунгли стали для отца естественной средой обитания. Все ошибались на его счет, приписывая ему сложные честолюбивые устремления и хитроумные расчеты. Макиавелли с площади Бово[82], вот еще. Старик был диким зверем, хищником, который любил одиночество, просторы и сиюминутность животного существования. Выживать – да. Вспоминать – нет.
Главный кашевар задал единственный стóящий вопрос:
– Что ты на самом деле хочешь узнать?
От Эрвана остался только бесплотный голос в темноте, исходящий из-под капюшона:
– Кто убил Катрин Фонтана?
– Я.
Разочарование. Уже давно он догадался, что именно свирепая необузданность отца – та, что отравила жизнь ему, брату, сестре, а главное, матери, – стоила жизни медсестре. Но он предполагал нечто неизбежно более замысловатое.
Словно ощутив его сомнения, Морван продолжил:
– Я был орудием преступления, но задумали его Мэгги и де Пернек. Они использовали мое безумие, чтобы добиться своей цели. – Он подложил в костер еще веток, потом до смешного театральным жестом глянул на свои руки, отливающие алым в отсветах пламени. – Все равно: именно эти грязные лапы убийцы сделали всю работу…
Эрвану захотелось рассмеяться, но голосовые связки болели – слишком много кричал в шахтерском поселке, слишком много грязи в горле, слишком много дыма вдохнул.
– Де Пернек был молодым психиатром, которому нечего было делать в Лонтано, – продолжил Морван. – Я так и не узнал, с какой стати он очутился в этой дыре, но, по-моему, у него уже были проблемы в Бельгии. У него был очень своеобразный подход к профессии. Эффективный, но взамен он ждал оплаты – и не обязательно деньгами: властью, женщинами, кровью. Научные результаты тоже были его целью: мы все служили ему подопытными крысами. Он держал в руках Лонтано: признания жен, которые трахались направо и налево, мужчин, страдающих мегаломанией, угрызения совести или ненависть к черным, невротики всех сортов, психопаты, маньяки… Он собирал откровения каждого, прибегал к легкому шантажу, копил деньги и приобретал немалое влияние. Он контролировал и молодое поколение – особенно «Саламандр», которых снабжал психоделическими наркотиками: изготавливал их он сам в подвалах клиники Стенли и раздавал иногда бесплатно, разыгрывая доброго дядюшку-психиатра и принимая постельные услуги от тех признательных пациенток, которые были согласны их оказать. Но сладкое-то запретный плод. У этого козла встало на Мэгги, а у той в голове был только я…
– А ты как раз встретил Кати…
Морван не ответил, целиком уйдя в свои мысли, потом прочистил горло и продолжил:
– Об этом позже. Итак, ситуация складывалась следующая: Мэгги хотела меня, де Пернек хотел Мэгги, а я полностью зависел от психиатра. Ты представить себе не можешь, в каком я был тогда состоянии: страдал галлюцинациями, слышал голоса. Тот май 1968-го выбросил меня, как бешеную собаку. В Габоне я немного успокоился, но когда встретил Кати, приступы возобновились пуще прежнего. Я больше не осознавал, что делаю. Я бил ее, хотел изуродовать шрамами, душил. Я и любил ее, и ненавидел. Много раз в Порт-Жантиле Ди Греко приходилось вмешиваться, чтобы не допустить худшего.
Ди Греко: Эрван почти забыл старого призрака. А ведь он на свой лад тоже был жертвой этой истории.
– Человек-гвоздь обеспечил мне выход. Я собрал чемоданы и сбежал в Конго, чтобы обрести покой и уберечь женщину, которую любил. «Саламандры» принесли мне облегчение. Появилась Мэгги, потом де Пернек: его пилюли, его умение слушать… Даже расследование, которое никак не продвигалось, отвлекало меня от собственной болезни: убийца занимал все мои мысли, заставляя забыть о собственном безумии. До кануна нового, 1970 года.
