Наконец к ним вышел тощий доктор, так и не снявший зеленого бумажного халата. Он стянул хирургическую маску, явив вытянутое лицо с печальными глазами. Несмотря на осунувшиеся после многочасовой операции черты, от него исходила некая темная энергия, словно ее источником и были усталость и лихорадочная возбужденность.
– Мне очень жаль, – сказал он, доставая пачку сигарет, – все кончено.
– Он умер? – глупо спросила Гаэль.
Врач моргнул и принялся прикуривать сигарету.
– Сердце не выдержало. Кровотечение затронуло все органы. Мы попытались сделать невозможное, но все было заранее понятно.
– Он ничего не сказал перед смертью? – спросила Одри.
Хирург снова бросил косой взгляд – в его усталом лице была чарующая прелесть.
– Операция шла под наркозом.
Обе отступили, пропуская полицейские фургоны и кареты «скорой». Они уже собирались отправиться восвояси, когда медик окликнул их:
– Вы заполнили бумаги на поступление?
– Мы ничего о нем не знаем.
– Номер страховки? Семья?
– Говорим же, мы ничего не знаем! – вспылила Гаэль. – У меня просто была назначена встреча с ним сегодня вечером. Он запаниковал, по причинам, которые слишком долго объяснять, пустился бежать и попал под колеса внедорожника.
Врач шагнул к ней. На его приятном лице отражались все треволнения этой ночи.
– Вы что, издеваетесь надо мной?
– Как? – повторила Гаэль еще более взвинченным тоном. – С чего вы взяли?
Он пораженно уставился на них.
– Почему вы все время говорите «он»? – не отступал медик, прикуривая новую «Мальборо» от предыдущей.
Гаэль бросила взгляд на Одри, и ее словно озарило: они обе ничего не поняли в этой истории.
– Что вы хотите сказать?
Врач выдохнул дым вместе со скрытой горечью.
– Жертва, которую вы нам доставили, была женщиной.
74– Хорошо спал?
Шесть утра. Эрван попытался встать, но его зажало между корнями, которые послужили ему постелью – если не считать всепроникающей грязной воды и пуленепробиваемого надувного жилета, который образовал под плащом подобие панциря, вроде как у навозного жука. Наконец после нескольких попыток он умудрился высвободиться из зеленоватой вилки.
Рассветные дожди уже прошли. Если занять правильную позицию, можно высохнуть меньше чем за час. Он снял дождевик, жилет и потянулся. Было почти странно, что после вчерашних катаклизмов солнце вовремя появилось на небе. Свет, запахи, шевеление живности – все было на месте. В очередной раз с первым взмахом ресниц ты видел рождение мира.
Морван поддерживал огонь – такое ощущение, что он так и не дал ему потухнуть.
– Завтрак.
В памяти не сохранилось ни одного сна. Только услышанные накануне слова витали в сознании – признание отца, убийство в тени других убийств, одно безумие манипулирует другим… Морван готовил чиквангу, шарики из маниоки с затхлым запахом экскрементов, которые Эрван уже пробовал на баржах.
– Садись.
Эрван устроился на камне. Поляну пронизывали ослепительные полосы, в которых переплетались все нити лесной жизни: пыль, пыльца, насекомые… Вдали перекрикивались птицы и обезьяны, сливаясь в хор, от которого можно сойти с ума, если прислушаться.
– Я жду окончания истории, – бросил Эрван, отщипывая кусок чикванги и макая его в подогретый вчерашний соус: он и сам стал африканцем.
Морван улыбнулся. Лицо его было расслаблено, – казалось, исповедь принесла ему освобождение. Больше сорока лет он жил с этой тайной, и единственным способом высказаться были тумаки, которыми он осыпал супругу в память о старых добрых временах.
– Больше и рассказывать особо нечего, – ответил он, в свою очередь поднося кусок ко рту. – В ту ночь де Пернек сделал мне укол, и я заснул в машине Мэгги. Так, на заднем сиденье, я и проснулся на следующее утро у самой реки.
– Где именно?
– У де Крефов был лодочный сарай в трех километрах от Лонтано. Именно там Мэгги и де Пернек закрылись, чтобы изувечить тело.
– Мэгги тоже?
– Главным образом Мэгги. Де Пернек был трусливой душонкой. Он не выносил ни физической жестокости, ни вида крови. Могу тебя заверить, что именно она и сделала всю работу. Она втыкала гвозди, осколки стекла, вырвала печень и почки, разрезала вульву. Мэгги во всех подробностях знала, как действует Человек-гвоздь: благодаря мне она, можно сказать, сидела в директорской ложе.
– Ты думаешь… ну… она получила от этого удовольствие?
– У нее все трусики намокли, ты это хотел сказать.
Второй шарик маниоки. Только бы не сблевать. Эрван уже чувствовал, как под ногами глина нагревается и твердеет. К полудню она станет жесткой, как асфальт.
– А с де Пернеком она… сдержала обещание?
– Мэгги получила то, что хотела: они переспали в ту же ночь, на дне одной из лодок, стоящих в сарае, после того как бросили тело Кати недалеко от тропы. А в нескольких метрах оттуда в машине спал я, обколотый до ушей. Ну как, дружок, нравится тебе твоя семейка?
Эрвану следовало ужаснуться, но он чувствовал себя просто вымотанным. Зло – это как все остальное: выше определенного порога ты словно под наркозом.
– А когда проснулся, как ты среагировал?
– Мэгги выбрала себе прекрасную роль, утверждая, что просто загримировала тело, чтобы отвести от меня подозрения, но плевать мне было на ее план. Я хотел сдаться. А до того я решил повидать де Пернека, чтобы понять, как у меня могло до такой степени снести крышу. Когда я нагрянул к нему, он запаниковал и выложил всю подоплеку. Как он меня обработал, внушив уверенность, что смерть Кати станет для меня избавлением, как с помощью ключевого слова «катарсис» вложил мне в голову смертоносный приказ. Спасая свою шкуру, он признался и в том, что за всем этим стояла Мэгги: именно она спланировала смерть Кати. Я не поверил. Тогда он выложил детали: их секретный уговор, ночь, которую они провели вместе после того, как бросили останки в джунглях. Я избил его до полусмерти, но все же не прикончил. Я хотел долгого наказания, но не высшей меры. Я вернулся к Мэгги, чтобы устроить ей такую же взбучку. Она даже не защищалась. Потом я ушел в джунгли, брел куда глаза глядят. Моя жизнь пропала: я был обречен жить с угрызениями совести и вечной яростью… Хотел разделаться с собой, но у меня была миссия – арестовать Человека-гвоздя, настоящего. Никто, кроме меня, не смог бы его изловить. Уж это я обязан был сделать для жертв и даже для Кати. Покончить с делом, прежде чем покончить с собой. Я вернулся к расследованию, сделав вид, будто вписал и смерть Кати в чужой счет. Де Пернек исчез окончательно, а Мэгги попала в больницу, правда она скрыла это от всех. Я был в полном смятении, все время на таблетках, но самые серьезные проблемы поджидали меня со стороны де Крефов… Когда отец Мэгги узнал, в каком виде я оставил его дочь, он выдал контракт на мой отстрел. Я еще не описал тебе человека, который стал потом моим тестем, но фрукт был еще тот: жестокий садист, властный, сторонник умеренного инцеста во имя защиты расовой чистоты, убежденный в том, что черные стоят ниже обезьян на эволюционной лестнице, внедривший на своих землях жесточайшую феодальную зависимость… В общем, тот еще персонаж. Короче, с Белыми Строителями на запятках шансов у меня не оставалось. Это были охотники, вооруженные по самые помидоры, они знали джунгли почти так же хорошо, как чернокожие. Мои перспективы были яснее ясного.
Эрван слушал, как ребенок, завороженный сказкой, – продолжая машинально глотать куски, пахнущие навозом.
– И как ты выкрутился?
– У меня были две разменные монеты. Прежде всего, роясь в прошлом Белых Строителей, я обнаружил немало тайн, касающихся их семей: жестокости, о которых лучше было не распространяться, – эти сведения не предназначались ни для ушей Мобуту, ни для международной прессы. Вторым моим козырем было доскональное знание дела Человека-гвоздя. Пусть я его еще не вычислил, было очевидно, что я единственный, кто способен его поймать. Белые пощадили меня в обмен на два обещания: во-первых, уничтожить убийцу, когда я его найду; во-вторых, жениться на дочери де Крефов, когда дело будет закрыто. Публичное объявление о свадьбе будет написано кровью фетишиста.
Эрван перестал жевать: история, хоть и совершенно безумная, прежде следовала собственной логике, а тут шестеренки забуксовали.
– Почему они хотели, чтобы ты женился на Мэгги?
– Потому что она этого хотела, а для отца ее желание было законом. Возвращаясь к Человеку-гвоздю: потребовалось еще две смерти, чтобы я вычислил этого психа, который после каждой новой жертвы приходил делать прививку от столбняка. Убийство Кати привело Фарабо в бешеную ярость. Он начал убивать без разбора – Колетт Блох и Ноортье Эльскамп не принадлежали к семьям Строителей – и, если только такое возможно, с еще большей варварской жестокостью. Когда я оказался лицом к лицу с Фарабо в глубине джунглей, я не смог его убить. Солидарность бешеных собак, без сомнения. Мне стало жалко бедного свихнувшегося парня. Как и я, он был всего лишь брошенным мальчишкой, которого мучили и насиловали взрослые. По сути, я был не лучше его. Я сдал его властям Лубумбаши, чтобы избежать линчевания, и женился на Мэгги. Белые Строители отказались от своих планов расправы, когда узнали, что Фарабо ничего о них не расскажет. Или, по крайней мере, ему никто не поверит. Нганга будет казнен или заперт до конца жизни в психушке, что, в сущности, одно и то же. Оставалось только устроить пышную свадьбу.
