Этот африканец вернулся из мира мертвых благодаря его молитве. Беппе Трекка этой ночью был свидетелем чуда.
Он взял Библию, которую держал на тумбочке, и стал торопливо листать. Найдя нужное место, он читал, с трудом вглядываясь в мелкий шрифт:
"...Итак отняли камень от пещеры, где лежал умерший. Иисус же возвел очи к небу и сказал: Отче! благодарю Тебя, что Ты услышал Меня. Я и знал, что Ты всегда услышишь Меня; но сказал сие для народа, здесь стоящего, чтобы поверили, что Ты послал Меня. Сказав это, Он воззвал громким голосом: Лазарь! иди вон. И вышел умерший, обвитый по рукам и ногам погребальными пеленами, и лице его обвязано было платком. Иисус говорит им: развяжите его, пусть идет" [52].
"Точь-в-точь!"
Но какой ценой?
"Я должен буду отказаться от Иды".
Так сказал сам Беппе. И значит...
"И значит, я больше ее не увижу. Я дал обет".
Голова камнем упала на грудь, и ему показалось, что его вновь затягивает в черную дыру.
Он отдал свое сердце ради жизни человека.
"Откажусь от единственного, что есть прекрасного в моей жизни..."
С гримасой ужаса на лице он сжал под одеялом кулаки, и паника нахлынула на него, как волна на замок из песка.
188.
В дверях зала ожидания стоял высокий сухопарый врач и смотрел на него.
"Кого он мне напоминает?"
Кристиано Дзена задумался на несколько секунд, потом вспомнил. Доктор был как две капли воды похож на Бернарда, стервятника из "Попая-морехода" [53].
Прочистив глотку, врач решился начать разговор:
— Ты Кристиано, сын Рино Дзены?
Кристиано кивнул.
Ноги у доктора были длиннее, чем у Четыресыра, и Кристиано заметил, что носки на нем непарные. Оба были синего цвета, но один гладкий, а другой в рубчик.
Кристиано почувствовал к нему инстинктивную симпатию, которую тотчас же подавил.
— Я — Энрико Бролли, хирург, я оперировал твоего отца и... — Он не закончил фразу и, почесывая затылок, сунул нос в медицинскую карту, которую держал в руках.
Кристиано встал:
— Он умер. Чего там ходить вокруг да около.
Врач поглядел на него, склонив набок свою маленькую голову, как иногда делают собаки.
— Кто тебе сказал, что он умер?
— Я не буду плакать. Просто скажи мне это, и я пойду.
Бролли шагнул к нему и положил руку мальчику на плечо.
— Идем со мной. Я отведу тебя к отцу.
189.
Стоя под душем, Четыресыра поднял руки вверх, потом опустил их и поглядел на свои ладони.
Эти руки взяли камень и проломили голову девушке.
Горячая вода душа вдруг стала ледяной, подушечками пальцев он снова ощутил шероховатую поверхность камня и ноздреватый мох на нем, почувствовал, как камень завибрировал при контакте с лобной костью девчонки..
Голова закружилась, его качнуло на кафель, и он, как мокрая тряпка, осел на пол.
190.
Рино Дзена лежал на кровати с тюрбаном из белых бинтов на голове. Над изголовьем горела лампочка, и его умиротворенное лицо в овале мягкого света, казалось, плыло над подушкой, словно лик призрака. Тело было накрыто бледно-зеленой простыней. У изголовья расставлены мониторы и электронные приборы, тихонько пикающие и мигающие разноцветными лампочками.
Кристиано Дзена и Энрико Бролли стояли в паре метров от кровати.
— Он спит?
Врач покачал головой:
— Нет, он в коме.
— Но он же храпит?!
По губам Бролли скользнула улыбка.
— Иногда люди в коме храпят.
— Он в коме? — Кристиано обернулся к доктору, словно не понял его.
— Подойди к нему, если хочешь.
Бролли увидел, как мальчик неуверенно шагнул вперед, словно перед ним лежал усыпленный лев. Потом взялся за изголовье койки:
— И когда он проснется?
— Не знаю. Обычно требуется самое меньшее две недели.
Повисло молчание.
Казалось, мальчик не слышал того, что ему сказали. Стоял не шелохнувшись, вцепившись пальцами в изголовье, словно боялся упасть. Бролли не знал, как объяснить ему ситуацию. Он подошел к нему:
— У твоего отца была аневризма. Возможно, с самого рождения.
— Что такое... эта анев..? — не оборачиваясь, спросил Кристиано.
— Аневризма — это небольшое расширение артерии. Такой мешочек, наполненный кровью. Он не эластичный, как другие сосуды, и со временем может порваться. У твоего отца она разорвалась прошлой ночью, и кровь попала в суб... в общем, между мозгом и черепной коробкой, и проникла в мозг.
— И что при этом бывает?
— Кровь давит на мозг и нарушает химический баланс..
— И что вы ему сделали?
— Мы убрали кровь и зашили артерию.
— И что теперь?
— Теперь он в коме.
— В коме... — эхом отозвался Кристиано.
Бролли хотел было положить ему руку на плечо, но передумал. Не похоже, чтобы этот парнишка искал утешения. Вид у него был измученный, но глаза сухие.
— Твой отец не может проснуться. Кажется, что он спит, но это не так. К счастью, он может дышать самостоятельно, без помощи аппаратуры. В этой висящей вверх дном бутылке, — он указал на капельницу, — питание для него. Потом мы подсоединим трубку, которая будет подавать ему пищу прямиком в желудок. Его мозг перенес серьезную травму, и сейчас все его силы направлены на самовосстановление. Остальные функции — еда, питье, речь — приостановлены. Временно...
— Но вену прорвало из-за того, что он сделал что-то не то? — Задавая вопрос, Кристиано дал петуха.
Врач поднял бровь:
— В каком смысле что-то не то?
— Не знаю... — Мальчик замолк, затем добавил: — Я его нашел в таком виде...
Может, тем вечером он чем-то рассердил отца и теперь чувствовал себя ответственным за происшедшее. Бролли попытался успокоить его:
— Он мог и спать, когда случилось кровоизлияние. У него была весьма обширная аневризма. Его никогда не проверяли? Ни разу не делали компьютерную томографию?
Мальчик помотал головой:
— Нет. Он ненавидел врачей.
Бролли повысил голос:
— Не говори о нем в прошедшем времени. Он не умер. Он жив. Его сердце бьется, кровь течет по венам.
— А если я ему что-нибудь скажу, он услышит?
Врач вздохнул:
— Не думаю. Пока не обнаружатся признаки того, что он приходит в себя, например, откроет глаза... честно говоря, не думаю, что он тебя услышит. Но может быть, это и не так... Знаешь, это состояние и для нас, врачей, загадка. В любом случае, если хочется поговорить с ним, ты можешь это сделать.
Мальчик пожал плечами:
— Сейчас не хочется.
Бролли подошел к окну. Машина жены стояла у дороги. Он знал, почему Кристиано не хочет говорить с отцом. Мальчик чувствовал себя брошенным.
Доктор Давиде Бролли, отец Энрико Бролли, всю свою жизнь вставал в семь утра. Ровно полчаса спустя он выпивал свой кофе. В восемь ноль-ноль выходил из квартиры, спускался по лестнице в кабинет, где принимал больных до без пяти час. В час, к началу выпуска новостей, он был дома. Обедал доктор в одиночку перед телевизором. С половины второго до двух десяти он отдыхал. В два десять возвращался в кабинет. Домой приходил в восемь вечера, ужинал и проверял у детей домашнее задание. А в девять ложился спать.
Так было шесть дней в неделю, за исключением воскресенья. По воскресеньям он ходил на мессу, покупал булочки и слушал по радио футбольные репортажи.
Порой, когда возникали сомнения в сочинении или в переводе с латыни, маленький Энрико выходил из квартиры с тетрадкой под мышкой и спускался в отцовскую приемную.
Чтобы войти к нему, приходилось пробираться по набитому хнычущими малышами, мамами и колясками коридору. Он ненавидел всех этих малявок, потому что отец относился к ним как к родным детям. Энрико часто слышал, как он говорит им: "Они мне как дети".
И Энрико не мог понять, то ли отец обращается с ним, как с этими детьми, то ли обращается с детьми, как с ним.
Когда Энрико исполнилось тринадцать, Давиде Бролли начал брать его с собой на ночные вызовы. Он поднимал его с кровати в любое время ночи и возил на голубой "джульетте" по темным сельским дорогам в поисках лачуги с больным младенцем. Энрико сидел сзади, закутавшись в одеяло, и спал.
Когда они приезжали на место, отец выходил со своим черным чемоданчиком, а он оставался в машине. Если они освобождались после пяти, то останавливались в пекарне съесть по свежей, с пылу с жару, булочке.
Они садились на деревянную лавку у входа в пекарню и смотрели, как ночь тает в утренних лучах. Внутри белые от муки люди сновали туда-сюда с огромными противнями, полными хлеба и выпечки.
— Ну как? — спрашивал отец.
— Вкусно.
— Да, булочки у них отменные. — И он теребил сына по волосам.
До сих пор Энрико Бролли продолжал задаваться вопросом, зачем отец возил его с собой по ночам. Много лет он хотел спросить его об этом, но все как-то не хватало духа. А теперь, когда он был готов задать этот вопрос, отца больше не было в живых.
