начала жаловаться на ноющие икры.
– Классическая Сара.
– Я сказал: «Хорошо, это лагерь. У меня в кармане есть энергетический батончик», – и достал кольцо. Остальное ты знаешь.
– И теперь вы там поженитесь.
– Ну, теперь, может, и нет, – говорит он, глядя в мутно-коричневые глубины своего пива.
После нескольких пинт для него и текилы для меня мы пошли домой вместе. Дом Ричарда первый по пути, и он предлагает зайти на стаканчик перед сном.
И в этот поистине блестящий момент принятия гениальных решений я соглашаюсь.
– Мои ключи у Сары, – говорит он, поднимая цветочный горшок у входной двери и доставая из-под него запасные ключи.
В своей очень аккуратной квартире он наливает нам выпить, в чем мы на самом деле не нуждаемся, и пьяно начинает показывать свои походные принадлежности. Я не могу перестать смеяться, глядя, как Ричард примеряет разнообразное термобелье, носки для поддержки голеностопа и непромокаемые штаны. В какой-то момент я обнаруживаю, что лежу на полу, потому что снимаю с его левой ноги очень упрямый трекинговый ботинок. Следующее, что помню, как Ричард падает на ковер рядом со мной и в обмен предлагает снять с меня конверсы. В моей голове туман, и кажется, колотящееся сердце – единственная часть тела, которую я могу контролировать. Прежде чем я понимаю, что происходит, мы начинаем стягивать друг с друга одежду, пока вдруг не начинаем целоваться. А потом больше, чем целоваться. Все плывет. Спустя секунды все кончается. Это случилось, и я не могу этого изменить.
После этого я в полном оцепенении иду домой. Слава богу, Сара уже спит, когда я прихожу. Меня дважды тошнит, и я засыпаю.
На следующее утро я вижу лежащее в грязи кольцо, подбираю его, мою и отдаю Саре, когда та просыпается. Я извиняюсь за нашу ссору и говорю, что она права, Ричард придурок, и ей, наверно, не нужно ждать, когда тот одумается. Сара отвечает, что ей придется, ведь он единственный нормальный мужчина вокруг, а она столько вложила в эти отношения, что теперь должна любой ценой сохранить их. Говорит, что не собирается сдаваться из-за того, что у него предсвадебный мандраж. Я чувствую, что меня сейчас снова стошнит.
Вот и все. Следующие несколько дней Ной постоянно спрашивает меня, что случилось. Я отмахиваюсь и предлагаю пойти в паб. Каждый раз, когда он говорит о фургоне или о нашем будущем, я меняю тему. Каждый раз, когда мне хочется признаться, я подавляю это стремление. На следующее утро, в субботу, мы должны поехать к его маме на выходные. Я не могу этого пережить и вру, что у меня болит живот.
Глядя, как Ной уходит, я чувствую себя опустошенной. Мое сердце разбито, и во всем этом виновата только я. И это я обладатель разрушающей силы. Я могу разрушить все лишь несколькими словами. Или я могу вести себя тихо и сохранить эту тайну навечно. Это ноша, которую я не знаю, как нести.
Когда на следующий день он возвращается домой, я все еще не знаю, что делать. Я провела выходные в его квартире, в беспамятстве пижамы и чипсов, размышляя, смогу ли вообще найти слова, чтобы сказать ему. Но когда Ной появляется в дверях, то говорит кое-что, что совершенно лишает меня остатков сил.
– Это насчет мамы, – говорит он. – Рак ушел, она в ремиссии.
Ной такой счастливый, такой восторженный – я никак не могу испортить это. Я всегда говорила, что мы лучшие друзья, и не понимаю, почему причинила такую боль своему лучшему другу. Это просто секс, говорю я себе. Это ничего не значит. Это ничего не меняет. Но секс никогда не был просто сексом. Я убеждаю себя в фантастических вещах – что могу оставить это позади, что фургон будет новым началом для нас обоих, – но в глубине души я знаю истину. Даже если Ной никогда не узнает, ничего уже не будет как прежде. Не имеет никакого значения, как глубоко я пытаюсь похоронить то, что наделала, в душе я всегда буду знать, что оно все еще там. Я создала трещину, которая постепенно разрушит наши отношения.
В следующие несколько недель маме Ноя постепенно становится лучше и лучше, и мы некоторое время продолжаем притворяться семьей, но я не испытываю восторга по поводу нашей новой совместной жизни. Я медленно начинаю отдаляться сильнее и сильнее, избегать совместного проведения времени, отменяю планы и совсем перестаю спать с ним, пока ему не остается ничего, кроме как меня разлюбить.
Поскольку мы официально не живем вместе, нет никакого долгого, сложного, выматываюшего разрыва. Никаких пассивно-агрессивных сообщений. Никакой ноющей спины после ночевки на диване. Когда тем морозным вечером я выхожу из паба, годы общей истории исчезают, как растаявший снег. Должно быть, я скучаю по нему – где-то в примечании, где говорится о побочных явлениях.
Эта потеря дает мне своего рода суперсилу. Внезапно я могу скачивать приложения для знакомств, вооруженная волшебной устойчивостью к страданиям или отказам, потому что единственный человек, чье мнение меня волновало, – Ной Коултер. Совершенно неважно, не обращают ли они на меня внимания или любят до безумия, потому что они не он. И какое-то время это слегка отвлекает меня от боли. Я запираю покрепче все воспоминания о Ное и бросаю их там разлагаться естественным образом, как чайки бросают черствый сэндвич.
Проблемы начинаются через несколько недель, когда мы все едем на остров Истли, чтобы подготовить свадьбу. Я сижу на скамье в дальнем конце церкви, листая «Коннектор», пока Ричард с Сарой в 73-й раз за сегодняшний день спорят о порядке проведения церемонии.
Не могу сказать, что я очень шокирована, увидев выскочивший на экране профиль. Он, конечно, изменил имя, а его фото в профиле намеренно расплывчатое, но это Ричард. Пролистывая остальные фотографии, я понимаю, что все они из его Инстаграма. Тем вечером я пишу ему в «Коннектор».
Гвен: Ричард, какого хрена ты делаешь, я знаю, что это ты. Твою мать, ты женишься на следующей неделе. Что ты творишь?
Давай встретимся в лагере, пишет он в ответ.
Я тихонько ускользаю из своего номера в отеле и иду на холм Роузберри. На полпути вверх по склону я нахожу Ричарда, упакованного в водонепроницаемую ветровку и шапку-бини, который чуть ли не рыдает. Он рассказывает о том, что скачал «Коннектор» по работе, потому что его компания делает конкурирующее приложение.
– Меня интересовали только алгоритмы, механика кода, понимаешь? Но потом я вроде как увлекся, – говорит он. – Я
