– Двое мужчин?
– Да.
– Три мужика на одну бабу, – Шемяка приподнял факел, высветив длинную доску под самым потолком. Книжная полка, заставленная по всей длине, в два ряда и отнюдь не всякими Дюма с Пушкиным – половина корешков так вообще на иностранном надписана. – Взрывоопасная смесь.
– Эмма, – позвал я, – посмотри. Это английский?
– Не только, – после короткой паузы отозвалась черная винтовка. – Еще французский… и не могу сказать точно, но, кажется, журнальные стопки в левом углу – это немецкий.
– И все – чистая наука?
– Алекс, – тихо щелкнула Эмма, – я не знаю, по каким критериям ты отделяешь чистую науку от грязной, и поэтому ограничусь следующей констатацией: это – наука.
– Это были ученые.
– Ученые-моченые… Рудольф, учитель мой, рассказывал, как его такой вот ученый, геолог, чуть не сожрал. И ладно бы пайка уже кончилась – он же, гад, заранее по своей науке просчитал, что, мол, оставшихся продуктов да плюс жаркое из напарника ему аккурат хватит дотянуть.
– Они были учеными, – повторила Анна. – Вдобавок один из них, Григорьев, умер в первый же год от «серой лихорадки», а у второго была лейкемия…
– А-а, – понимающе протянул Айсман. – Если дозу поймал, женщина уже без особой надобности.
– Сергей, – обернулась к нему девушка, – ты и в самом деле считаешь, что все, абсолютно все люди обязаны вести себя, как животные?
– Ну, доказательств обратного мне пока не встречалось.
– Тогда поздравляю, – насмешливо сказала Анна. – Встретились.
– То есть?
– Они вокруг тебя, эти доказательства! Смотри, разуй глаза! – девушка взмахнула рукой. – Здесь, в этом подвале, жили те, кто сумел пережить Апокалипсис и не опуститься при этом на четвереньки… во всех смыслах. Люди, которые не просто цеплялись за жизнь, а продолжали делать свою работу. Не для себя – для других.
– Пока что я вижу лишь одно – крысы сюда не проникли, – буркнул Шемяка. – Что не может не радовать. А люди… для кого же они, по-твоему, старались?
– Для человечества…
– Интересно… это что ж у них за работа была такая?
– А чем, – задала встречный вопрос Анна, – по-твоему, могли заниматься метеорологи?
Они прошли в следующую комнату. Факел уже догорал, и я торопливо повел стволом, оглядываясь по сторонам. Опять полки на всю стену… большой стол, заваленный книгами, школьными тетрадями и просто исчерканными вдоль и поперек отдельными листиками, среди которых мутировавшей вороной смотрелся граненый стакан… забитый карандашными огрызками. В углу на одной ножке и трех стопках кирпичей затаилась кровать.
– Вот уж о чем понятия не имею, – равнодушно проговорил Сергей. – Хоть и пытаюсь самообразовываться по мере, – насмешливо хмыкнул он, – скудных возможностей.
– Они изучали климат.
– Эмма, – вновь окликнул я «М16», – ты ведь говорила, что Гришин учил твою хозяйку математике.
– Говорила, – подтвердила Эмма. – Он был доктором физико-математических наук и учил Анну математике.
– При чем же тут климат?
– Алекс, я винтовка, не электронный вычислитель. С чего ты решил, что я знаю о докторе Гришине много больше тебя?
– Но я-то о нем не знаю ничего!
– Прибавь к своему «ничего» сведения о его существовании, – насмешливо скрипнула Эмма, – и ты получишь исчерпывающее представление о моих знаниях. Я задумался. Математика и климат. Интересно, что общего может быть у самой точной из наук и одной из самых малопредсказуемых?
– Климат? – перепросил Шемяка. – Постой… а, теперь вспомнил. Это ведь их контора погоду предсказывала, на манер старых бабок? Ну-ну… этот твой Михаил Дмитриевич ничего не говорил о том, почему ж они, умные такие, Зиму и Лето не предсказали? А то ведь те, главные, могли б и одуматься и пульнуть не всеми ракетами, а половиной или вообще четвертью…
«Молодец, хозяин, правильно мыслишь, – с гордостью подумал я. – Не совсем, правда, прицельно, но, как говорится, направление выстрелов избрано верно. Предсказания – вот ключ. Чтобы что-то предсказать, нужно это что-то… правильно сосчитать».
– Эмма, кажется, я понял, – тихо сказал я. – Они здесь пытались рассчитать погодные процессы.
– Они просто не успели.
– Ну да, как же, – зло процедил Шемяка. – Первые атомные когда бабахнули? В 45-м! И что, считай, за сорок лет «не успели»? Чем же они занимались-то все эти годы, дождик в четверг предсказывать учились?!
– Представь себе – да!
ТАЙНА
– Это безумие, – тихо проронил Старик.
– Наверное, ты прав, – безмятежно отозвался Швейцарец. – Но это настолько безумно, что просто не может, не имеет права не сработать.
– Снова твоя любимая логика идиотизма?
– Ты видишь другой выход?
– Да.
– Оставить все как есть, – зло возразил Швейцарец, – это не выход! Это – трусливая низость!
– Возможно, – после короткой паузы добавил он, – признательные потомки выпишут за нее благодарность в учебниках истории. Что-нибудь вроде: «На фоне всеобщей раздробленности Орден был, по сути, единственной структурой принципиально более прогрессивного типа. И нет ничего удивительного в том, что именно ему довелось стать главной консолидирующей силой общества постапокалипсиса, противовесом дальнейшему распаду и скатыванию во тьму». И про торжество идей общественного блага над личными интересами чего-нибудь напишут… так ведь, Старик? Историю ведь пишут победители, одна из твоих любимых фраз – а у них очень хорошие, просто отличные шансы на победу.
Тайна почти не вслушивалась в их спор – затаив дыхание, она с ужасом и восторгом смотрела на огромную угловатую тень в глубине ангара. Там, где, надежно закутанная брезентом, дремала в ожидании машина, способная расколоть небеса ударом сверхзвукового грома…
– Когда ты в последний раз держался за штурвал? – сухо осведомился Старик.
– Ты знаешь это не хуже меня самого, – усмехнулся Швейцарец. – За неделю до.
– Ох, Павел, Павел…
– Павел… дядь Паша был Человек-Птица, этим все сказано! Для него «не летать» означало то же, что и «не дышать», «не жить».
– Я не возражал против его полетов, – проворчал Старик. – А вот зачем он тащил в кабину тебя…
– Но ведь ты ни разу не сказал нет, – улыбнулся Швейцарец. – И, кажется, я знаю – почему. Ты просто не мог… разве можно было лишить мальчишку неба?
– Должен был. Планер еще этот ваш дурацкий… только парашюты зря перевели.
– Нет. Если бы ты это сделал… это был бы не ты. А планер – ну как же зря, если он – летал.
Старик тяжело вздохнул.
– Ты ведь прекрасно понимаешь всю степень риска, – сказал он. – По пунктам: состояние машины…
Они неторопливо шли к самолету, и Тайне вдруг показалось, что какое-то неведомое волшебство перенесло ее назад, в прошлое – в дни, когда полет на этой стальной птице считался не чудом, а был всего лишь работой. Кто-то пропалывал огород, а кто-то мчался сквозь облака. Всего лишь обычной работой…
– Издеваешься?
– Ничуть.
– Павел был пилот, – повысил тон Старик, – летчик, а не техник!
– Он был влюблен в эту машину, – возразил Швейцарец. – И потому знал ее, знал о ней больше, чем любой техник, да что там – любой инженер вашего бывшего полка.
– Блажен, кто верует. Пункт два: топливо.
– Топливо, благодаря кое-чьей предусмотрительности, есть, и ты об этом прекрасно знаешь.
– Если ты думаешь…
– Я думаю, что пробы ты будешь брать лично.
– Не сомневайся. Далее – полоса.
– Проползем. На четвереньках. Вдвоем. Каждый метр. Мне ведь только взлететь, за посадку ответит «К-36ДМ»[18].
– Ну, хорошо, – досадливо сказал Старик. – Предположим, нам вдвоем каким-то невероятным чудом удастся расконсервировать машину и приготовить ее к вылету. Предположим – только предположим, – что тебе и впрямь удастся оторваться от земли. И что дальше? Как ты выйдешь на цель? По пачке «Беломора»? Он шел на Одессу, а вышел к Херсону…
Старик особо выделил слово «цель», оно прозвучало хлестко, словно одиночный выстрел, и лишь тогда девушка, наконец, поняла…
…что хищная стремительная птица рядом с ними – это война… смерть…
…и она точно знает – для кого.
– Ты, – слова выходили с трудом, как тяжелый груз, – хочешь разбомбить Храм.
– Я уничтожу их, – просто ответил Швейцарец. – Сотру с лица земли. В пыль, в прах.
– А как же… – Тайна не окончила фразы.
– Что «как же»?
– Как же девушки… те… которые – как я.
– Никак.
Слово упало в тишину… которая с каждой секундой казалась все более давящей.
– Никак, – повторил Швейцарец. – Те… тем, кто уже оказался там… им я не могу помочь. Я могу лишь думать о тех, у кого еще все впереди, и сделать так, чтобы это «все» не включало в себя выпавшее на твою долю.
САШКА
– Они собирали данные для Москвы, для Академии наук, и не просто собирали, а проводили также их первичную обработку, понимаешь? – Анну будто прорвало, она тараторила взахлеб, словно боясь, что вот сейчас, когда мы дошли до цели, произойдет нечто, а она так и не успеет рассказать. – Михаил Дмитриевич говорил, что, наверное, это все делалось по заказу военных. Тогда почти любой крупный научный проект был так или иначе завязан под «войну».
