– Парень испарился. Не появился ни разу после аварии.
– Все мужики – сволочи! – заявила Лена совсем уж банальное.
Она еще шмыгала носом, но уже перестала рыдать. Теперь у Эллы были глаза на мокром месте, а заодно и у моей мамы.
– Господи, ну чем девочке помочь? – риторически вопросила она. Никто не знал ответа на этот вопрос.
– Ну почему это произошло с ней? – еле слышно промолвила Элла. – Почему именно с моей дочерью? Ей всего двадцать лет!
Теперь уже и у Киры глаза были на мокром месте, и тетя Таня плакала вместе с ними.
А я думала, что каждый из нас хотел бы узнать: «Почему это случилось со мной?»
Почему, например, с моей дочерью вышло так, что она не говорит, как другие? Почему, вчера еще совершенно уверенная в любви своего мужа, я вдруг осталась одна?
Лена наверняка думала о своих горестях и тоже задавала себе этот вопрос: почему?
У Ксюхи – тоже одно за другим. Теперь вот это следствие.
Мы сидели унылые, как на похоронах, и вдруг Лена сквозь слезы, с какой-то даже обидой, относящейся непонятно к кому, заявила:
– Была бы жива баба Зина, она бы молилась за нас!
И все замолчали. А что сказать? Я, конечно, хорошо помнила тихую, как мышь, маленькую бабу Зину. Мне она казалась человеком незначительным и отсталым. Она жила в деревне, и в домушке ее кругом – и в передней избе, и в задней – висели полочки с иконами и всегда горели лампадки. Когда нас с Леной оставляли у бабы Зины на лето, она кормила нас преимущественно молоком.
Молоко было основой основ, добавлялось во все блюда – от чая до супа. Баба Зина никогда не делала замечаний, не ругала нас и была всем довольна. Вечерами, когда мы с Леной укладывались спать, бабушка Зина долго молилась перед иконами – на коленях, с поклонами. Иногда проснешься среди ночи, а она все еще стоит на коленках. Все шепчет что-то, перечисляет имена, кладет поклоны. Однажды я спросила, молится ли она обо мне. Ответ получила утвердительный. Баба Зина сказала, что в молитвах ее я числюсь под именем Фотиния и иду сразу за рабой Божией Еленой.
– Действительно, – после паузы подала голос мама, – пока бабушка Зина жива была, все как-то у нас шло гладко.
– Время другое было, – возразила тетя Таня.
– Да при чем здесь время? – возмутилась Лена. – Мы какие-то неприкаянные. Богом забытые!
– Ну, мы-то с Романом грешники, – горько усмехнулась Элла. – Нам Бог не поможет.
– Нужно молиться и просить, как баба Зина, – твердила Лена.
– Кто же это теперь так сумеет? – недоверчиво пожала плечами тетя Таня. – Это надо уметь. Мы все неучи в этом, безбожники.
Кира, до сих пор молчавшая, вдруг вклинилась в разговор.
– Ну, хотите, я попробую… – не слишком уверенно предложила она.
– Ты о чем, мам? – спросила мама Лидуся.
– Я могла бы за всех вас молиться.
– Ты в церкви-то никогда не была, мам.
– Почему же – никогда? Бывала. И если Леночка считает, что нужно, что ж, я готова…
Так наши посиделки развернулись и потекли в другой, совершенно неожиданной, тональности.
– Бабушка Зина – ваша мама, Кира Георгиевна? – поинтересовалась Ксюшка.
– Не мама она мне. Тетка. Но по сути, заменила мать. Я ее и любила больше, чем свою мать. Так получилось.
И Кира стала рассказывать историю, которая хранилась у нас в семье как легенда. Что называется, передавалась из уст в уста. Правда, рассказывалась она нечасто, так как имела две стороны, как любая медаль.
Когда в детстве я впервые услышала от Киры эту историю, она так поразила меня, что явственно возникла в моем воображении – со всеми красками, запахами, звуками. Запомнилась, как виденный не раз полнометражный фильм. И от кого бы потом, позже, я ни слышала ее, измененную, дополненную, всегда мысленно видела свои, давно созданные картинки.
Раннее утро. Рассвет. Болото. Бегущие от немцев жители деревни Луковнино. Среди них Зина и ее старшая сестра Клава с детьми.
У Клавы было четверо детей. Последняя дочь, Кира, родилась перед самой войной. Мужа Клавы призвали в первые же дни. Немцы наступали стремительно, но слухи об их зверствах летели впереди них.
И вот, заслышав шум приближающихся машин и рев мотоциклов, луковнинцы кинулись в лес. Сестры схватили припасенные узелки, полусонных детей вытолкали в сени. Грудная малышка зашлась криком.
– Хлеба возьми, – приказала Клава сестре, вытаскивая из зыбки орущего младенца. Кирин рот заткнули хлебной соской.
Выскочили на улицу, а там уже все соседи – молча и торопливо тянутся через огороды к лесу.
Шли не оглядываясь, не разговаривая, не останавливаясь. Кончились огороды, началось свекольное поле. Клава подгоняла детей. Руки оттягивал младенец. Зина тянула за руку шестилетнюю племянницу Ниночку. В другой руке тащила узел с одеждой. Девятилетний Володя вел младшего брата Ванечку. За плечами у Володи был пристроен сидор с провизией. Никто не хныкал, не разговаривал. Страх подгонял.
Но это ведь только говорится так – убегали. Такой компанией можно разве что быстро уходить, не убегать. Лес еще лишь начался, а они уже устали. Пробирались через бурелом, то и дело останавливаясь, чтобы отдышаться. Взрослые устали прежде детей. Мальки вскоре вырвались вперед, бежали, догоняя соседей, а сестры стояли, прижавшись спинами к деревьям. Далеко позади, там, где осталась их деревня, застрочили автоматные очереди.
Ребенок закряхтел, зашевелился, захныкал.
– Все руки оттянула! – простонала Клава. – Сил никаких! Оставить надо было тебя…
– Что ты говоришь-то, Клава? – испугалась Зина. – Кому оставить? Глянь-ко!
В стороне деревни небо полыхало огнем.
– Ох, Зинка, пропадем мы! – запричитала Клава. – Куда с таким выводком? Ой пропадем…
– Ничего, Клавонька, как-нибудь… Даст Бог, обойдется…
– Как-нибудь! – зло передразнила Клава сестру, а после рукой махнула. Чего с той взять? Дурочка. Будто и не понимает, что стряслось. Куда бежать? Кто ждет их, кому они нужны? Да, пожалуй, с такой скоростью отстанут от односельчан! Сгинут в болотах. – Пошли, – угрюмо бросила она. – Нечего выжидать.
Кончился лес. Впереди простиралось болото. Сюда по осени луковнинцы ходили за клюквой.
Дети, уставшие от ходьбы, вопросительно смотрели на мать. Зина опустилась на кочку – от беспрерывного движения нестерпимо кололо в боку.
– Я догоню, вы ступайте, – виновато улыбнулась она.
Уже совсем рассвело, но над болотом все еще плавал туман. Он поглощал ступавших в его владения моментально. Люди исчезали в нем, а Зина сидела на кочке и смотрела им вслед. Наконец она заставила себя подняться, взвалила на себя узел с одеждой и пошла. По болоту приходилось передвигаться почти ползком. Чуть замешкаешься, и не жди пощады – утянет, засосет. Туман постепенно отступал, расходился рваными клочьями. Зина увидела впереди спину соседки, вдовы Сорочихи. Поняла, что направление держит правильно.
