Рассеялся туман. Исчезла Сорочиха – ушла вперед. Зина поняла, что здорово отстала от своих. А болото как назло все не кончалось.
Но вот наконец твердая почва под ногами. Зина выбралась на поляну и опустилась в траву обессиленная. Закрыла глаза. Как хотелось уснуть! Не шевелить ни рукой, ни ногой. Она, пожалуй, и задремала ненадолго. Привиделась родительская изба, свет керосиновой лампы в закутке за печкой, потрескиванье березовых поленьев в топке и тонкий писк племяшки. Зина во сне толкнула люльку, стала покачивать туда-сюда и приговаривать привычное: «Ай-люли-люли, люли…»
Но девчонка не хотела угомониться, все пищала и пищала. Вот уж и мать слезла с печи, достала младенца из люльки, протянула Зине: что ж, мол, ты сидишь, возьми на руки…
Тут Зина поняла, что видит мать-покойницу и что это сон. Что не дома она! Далеко за болотом и лесом осталась деревня, что там уже хозяйничают фашисты. А они-то всей деревней удирают, как воры какие…
Зина открыла глаза и села. Но сон будто не совсем оборвался. Какая-то его часть все еще жила… Писк младенца не прекратился с ее пробуждением, а, наоборот, усилился.
– Клава? – позвала Зина, но сестра не отозвалась.
Тогда девушка вскочила и пошла на звук. Он исходил со стороны кустов, слева. Приблизившись, Зина заглянула за ветки и ахнула. На травке под кустом волчьей ягоды лежала ее племяшка и, красная от натуги, заходилась в плаче.
– Боже святый! – ахнула Зина.
Она сразу все поняла. И не посмела осудить сестру даже мысленно. Нет, она понимала. Сестра выбилась из сил, отчаялась. Трое деток, мал мала меньше, да еще грудной младенец. Без дома, без мужа, она обречена на тяготы скиталицы. Они все обречены… Зина хоть и не умела складно выражать свои мысли, однако думала примерно так, когда руки ее перепеленывали малышку, а голос выводил привычное «люли-люли».
Зина жалела сестру, но все же ни секунды не колебалась – бросила узел с одеждой и подобрала младенца.
Влетело ей потом за этот узел. Там было все самое необходимое, без чего не обойтись.
– Подобрала? – угрюмо буркнула Клава, когда сестра догнала своих и, валясь с ног от усталости, молча опустилась на траву.
– Покорми ее, – попросила Зина.
Клава вынула грудь и сунула орущей дочке. Та зажмурилась, зачмокала.
– Вот и нянчайся с ней, коли ты такая умная!
– Ладно, – согласилась Зина.
Сама знала, что никакая она не умная. Клава нарочно ее поддразнивает. Она, Зина, и семилетку-то не окончила, мать сказала, что нечего зря время проводить, по хозяйству дел полно. И Зина без сожаления оставила учебу, которая давалась с трудом. Ей легче было в колхозе на уборочной снопы вязать, чем с задачками по математике мучиться.
А вот Клава отлично училась, техникум окончила.
Про Зину мать говорила: «Бог умом обидел». Но Зина знала – не только умом, но и красотой ей с Клавуней не сравниться. Но у нее даже и в мыслях не было завидовать. Она умела жить чужими радостями, как своими.
Это Клава так ругается, от горя. От мужа вестей нет, впереди – неизвестность. Тяжело с малыми детками.
А грудная Кира с того дня так и перешла к Зине. Та малышку только покормить сестре давала, а носила сама, боялась, что Клава опять бросит где-нибудь.
Так у них и повелось. Кира подросла и ходила за простоватой Зиной как за матерью, любила ее и считала своей собственностью. А настоящую мать побаивалась и дичилась.
А позже, когда Клава вышла замуж во второй раз и уехала в Ленинград, Кира наотрез отказалась ехать со всеми, осталась с Зиной. Потом уже, после школы, поехала поступать к матери в Ленинград. Но жить стала в общежитии.
Я эту историю не уставала слушать, может быть, потому, что рассказывалась она в нашем доме крайне редко. И всякий раз всплывали новые подробности.
– Так она верующая была, эта Зина? – уточнила Элла. – Это ведь не одобрялось в то время…
Кира кивнула:
– Сама над собой посмеивалась. В школе стих зададут выучить, она двух строк запомнить не может. А молитвы все знала наизусть и псалмы длиннющие. Так память была устроена чудно.
– А почему же она тебя не научила? – спросила мама.
– Ну! Я комсомолка была, активистка. Какое там!
Мы сидели кто где. Кира – в кресле, Лена, поджав ноги, на ковре, тетя Таня с мамой и Эллой на диване. В камине плясал огонь, и все это у меня вызывало ассоциацию с потерпевшими кораблекрушение, заброшенными на необитаемый остров путешественниками. Мы еще были все вместе и горел огонь, но все же большинство из нас были загнаны жизнью в тупик, из которого не виделось выхода.
Мы не знали, что принесет нам завтрашний день, и боялись нарушить день сегодняшний. Сидели у нашего общего костра и пытались согреться.
Пожалуй, только Ксюха втихомолку считала себя счастливее других, потому что у нее был Миша. Однако наступивший назавтра понедельник разубедил ее в этом.
Она позвонила мне поздно вечером. По первым нотам подругиного приветствия я поняла, что у нее в очередной раз что-то стряслось. Беспорядочные восклицания вперемежку с всхлипами мало что проясняли.
– Ксю, давай по порядку, – попросила я.
– Этот козел наглый…
– Ты сейчас о ком?
– О следователе, о ком же еще?! Взял с меня подписку о невыезде!
– Тебя опять вызывали к следователю?
– Он не вызывал, он сам приехал, козел! Прикинь! Мы с Мишкой сидим такие… ужинаем. Вдруг звонок. Я открываю, на пороге этот стоит, козел… Проходит, как к себе домой! Мишу увидел и давай: «А вы кем приходитесь? А давно ли знакомы? А позвольте ваши документики?» И начал, сволочь, под кожу лезть…
– Ксюш, успокойся. И что Миша?
– Что – Миша? – патетически воскликнула моя подруга. – Ты еще спрашиваешь? Как только этот козел отчалил, Миша вещи собрал и такси вызвал!
– Уехал? – не поверила я.
– Уехал, – выдохнула Ксюха, и я поняла, что она сейчас зарыдает.
– Куда?
– В общежитие.
– Вот козел! – вырвалось у меня.
– Не смей так говорить о Мише! – заверещала Ксюха. – Он просто очень ранимый! Он терпеть не может связываться с милицией, у него скоро поездка в Прагу, они с ансамблем едут… Он всегда говорил, что… – Тут Ксюха запнулась и зарыдала.
– Ксюш, приезжай к нам, – предложила я. – У меня Иришка спит, я к тебе прийти не смогу. А тебе сейчас одной никак нельзя. Приезжай.
Ксюха приехала через полчаса. И не одна – с бутылкой мартини и с Женей. Я просто позеленела, когда увидела Женю у нее за спиной. Он смотрел на меня и виновато улыбался.
Я разозлилась на обоих. Какого черта он притащился ко мне домой, ведь знает, что у меня и без того с мужем неприятности?! А она? Уверена, что делает мне приятное, притащив сюда Женю. Ксюшка даже не утруждается хоть немного понять меня! Она только сама ждет понимания и сочувствия!
