Прочтите протоколы провинциальных собраний некоторых областей Франции, относящиеся к 1779 г., а позднее - и всего королевства; изучите публичные документы, оставшиеся нам от их работы. Вы будете тронуты пронизывающими их добрыми чувствами и удивлены странной неосторожностью употребляемых в них выражений. "Часто случалось так, что деньги, выделяемые королем на содержание дорог, использовались ради удовольствия богатых, не принося никакой пользы народу, - говорится в документах провинциального собрания Нижней Нормандии от 1787 г. Их нередко использовали, чтобы сделать более удобным подъезд к какому-либо замку, чем для облегчения доступа в какое-нибудь местечко или селение". В том же собрании дворянское и духовное сословия, живописав пороки барщины, вдруг предлагают пожертвовать 50 тыс. ливров на улучшение дорог, как они утверждают, чтобы это ничего не стоило народу. Возможно, для привилегированных сословий менее обременительным было бы заменить барщину общим налогом и выплатить долю народа. Но охотно поступаясь выгодами от неравноправного распределения налога, они пожелали сохранить его видимость. Расставаясь с доходной частью своего права, высшие классы сохранили за собой его наиболее ненавидимые народом стороны.
Другие провинциальные собрания, почти все состоящие из собственников, пользующихся правом освобождения от тальи и намеривающихся остаться таковыми, также не жалели темных красок для описания бед, причиняемых народу тальей. Из всех этих злоупотреблений они составляли ужасающую картину, с которой старательно срисовывали бесконечное множество копий. Но особенно интересно то, что к таким разительным доказательствам ( стр.146) интереса, внушаемого им народом, они время от времени присоединяли общественные изъявления своего презрения. Народ стал предметом сочувствия со стороны высших слоев, не перестав еще быть объектом их презрения.
Провинциальное собрание Верхней Гийенны, говоря о крестьянах, которых оно с таким пылом защищает, называет их "невежественными и грубыми существами, наделенными буйными, жестокими и непокорными характерами". Подобные выражения употребляет и Тюрго, так много сделавший для народа(5).
Те же грубые выражения встречаются и в документах, предназначенных для самого широкого распространения и прочтения теми же самыми крестьянами. Можно подумать, что мы живем в одной из тех европейских стран, где, как в Галиции, высшие классы, говоря на ином, чем низшие классы, языке, не могут быть услышаны. Федисты XVIII века, часто выказывавшие по отношению к цензитариям (наследственные бессрочные арендаторы, прим. переводчика) и прочим носителям феодальных прав дух мягкосердечия, умеренности и справедливости, неизвестный их предшественникам, все еще говорят о подлых мужиках. Похоже, что подобные грубости составляли черту стиля эпохи, как говорят нотариусы.
По мере приближения 1789 года сочувствие к страданиям народа оживляется и становится все более неосторожным. Мне в руки попали циркуляры, адресованные в первые дни 1789 г. многими провинциальными собраниями жителям различных приходов, чтобы выяснить у них самих предъявляемые ими претензии.
Один такой циркуляр подписан священником, знатным сеньором, тремя дворянами и буржуа, которые были членами сословного собрания и действовали от своего имени. Эта комиссия приказывает синдику каждого прихода собрать всех крестьян и выяснить у них, что те имеют против способа распределения и взимания выплачиваемых ими налогов. "В самых общих чертах нам известно, что большинство налогов, в особенности соляной налог и талья, имеют разорительные последствия для земледельца, но кроме того мы желаем знать подробности о каждом злоупотреблении", - говорится в документе. Любопытство провинциального собрания на этом не останавливается: оно хочет узнать, сколько людей в приходе пользуются податными привилегиями - будь то дворяне, священники или простолюдины - и в чем именно состоят их привилегии; какова ценность имущества тех, кто пользуется податными привилегиями; много ли в приходе церковного имущества или, как тогда говорили, "имущества мертвой руки" (имущество католической церкви, не подлежащее отчуждению, - прим. переводчика), находящегося вне обращения, и какова его ценность. Но и этого еще недостаточно: собрание желает знать, какую ( стр.147) сумму составили бы выплаты по всем налогам, - талья и ее разновидности, подушная подать, барщина - которую должны были выплачивать привилегированные слои, если бы существовало равенство в уплате налогов.
Такой рассказ о собственных бедствиях должен был воспламенить каждого человека, указать ему виновных в его несчастьях, ободрить их малочисленностью, он должен был проникнуть в каждое сердце, чтобы возбудить в нем жадность, зависть и ненависть. Казалось, Жакерия, молотилы и совет шестнадцати забыты, равно как забыт и тот факт, что французы являются по своей природе самым мягким и доброжелательным народом в мире, но что они превращаются в варваров, если пыл страстей выведет их из себя.
К сожалению, мне не удалось раздобыть всех записок, посланных крестьянами в ответ на эти убийственные вопросы; но некоторые из них мне попались, и этого вполне достаточно, чтобы понять тот дух, что их продиктовал.
В этих сведениях имя каждого человека, пользующегося привилегиями дворянина или буржуа, - указано со всей тщательностью, часто описывается и всегда при этом критикуется его образ жизни. Составители старательно пытаются определить ценность его имущества; в подробностях описывается число и характер привилегий и в особенности ущерб, который они причиняют прочим жителям села. Вычисляют, сколько буасо /старинная мера сыпучих тел равная 12,5 л. - прим. переводчика/ зерна ему нужно отдать в виде оброка; с завистью подсчитываются его доходы, которыми, как утверждают, никто не пользуется. Вознаграждение священника за требы или, как его уже называют, заработок находят чрезмерным; с горечью замечают, что церкви за все приходится платить и что бедняк не может даже рассчитывать, что его похоронят задаром. Что же касается налогов, то все они неправильно распределены и притеснительны, ни один налог не находит у крестьян снисхождения, и обо всех они говорят в выражениях, в которых слышатся плохо сдерживаемая ярость.
"Косвенные налоги ужасны, - говорят крестьяне, - и нет такого хозяйства, куда бы ни сунул нос откупной чиновник; для его рук и глаз нет ничего святого. Пошлины, выплачиваемые за регистрацию разного рода актов, непосильны. Сборщик тальи - тиран, не брезгающий никакими методами, чтобы прижать бедняков. Не лучше и судебные исполнители: ни один земледелец не может чувствовать себя в безопасности от их свирепости. Приходские сборщики оказываются вынужденными разорять своих соседей, чтобы самим избежать ненасытности деспотов".
В этом расследовании Революция не только возвещает о своем приближении она здесь уже присутствует, уже говорит своим языком и открыто показывает свое лицо. ( стр.148)
Между религиозной революцией XVI века и французской революцией существует одно поражающее различие: в XVI веке большинство знати бросилось к перемене религии из-за честолюбивого расчета или алчности, народ же обратился к религии бескорыстно и в силу внутренней убежденности. В XVIII веке было иначе: просвещенными классами двигали и подталкивали к революции бескорыстные верования и благородные чувства, тогда как народ волновали горькое сознание своих обид и жажда перемены своего положения. Энтузиазм первых довершил действие тех причин, что зажгли и воодушевили гнев и вожделение последних.
ГЛАВА VI
О НЕКОТОРЫХ ПРИЕМАХ, ПРИ ПОМОЩИ КОТОРЫХ ПРАВИТЕЛЬСТВО ЗАВЕРШИЛО РЕВОЛЮЦИОННОЕ ОБРАЗОВАНИЕ НАРОДА
Правительство уже с давних пор пыталось внушить и укоренить в умах народа многие идеи, которые нынче зовутся революционными, - идеи, враждебные индивиду, противные частным правам и приветствующие насилие.
Король первым подал пример презрительного отношения к наиболее древним и с виду наиболее прочным институтам. Людовик XV поколебал монархию и ускорил Революцию как своими нововведениями, так и своими пороками, как энергией, так и слабоволием. Будучи свидетелем падения и исчезновения парламента, бывшего почти ровесником королевской власти. и казавшегося столь же неколебимым, как и она сама, народ смутно осознал, что приближаются времена насилия и всяких неожиданностей, когда все становится возможным, когда утрачивается уважение к древностям и не существует такого новшества, которое нельзя было бы испробовать.
Людовик XVI на протяжении всего своего царствования только и говорил, что о предстоящих реформах. Еще задолго до того, как Революция действительно разрушила все прежние институты, король предрекал падение многих из них. Он устранил из законодательства наихудшие моменты, вскоре заменив их другими. Можно было подумать, что он хотел лишь подрубить их основание, предоставляя другим разрушить их окончательно.
