Глава 22
Долгожданный уход немцев из Салоников стал реальностью в конце октября. И левые, и правые были рады от них избавиться, однако праздновать победу было трудно. Уходя из Греции, немцы разоряли все на своем пути, и когда они наконец пересекли границу, очень немногие шоссе, мосты и железные дороги остались в рабочем состоянии.
За три года оккупации из страны вывезли топливо, продукты, скот, медикаменты, строительные материалы. Греция скатилась в полную нищету, ее инфраструктура были разрушена. Только те, кто скрупулезно заботился о собственных интересах или выискивал возможность нажиться на чужой бедности, могли с надеждой смотреть в будущее, остальным же было недоступно даже самое необходимое. Осенью разразилась гиперинфляция, хлеб, который перед войной стоил десять драхм за килограмм, теперь продавали за тридцать четыре миллиона. Немцы проиграли войну, греки проиграли все остальное.
В один из холодных осенних дней, вскоре после того как последний немец оставил Салоники, Евгения с Катериной вышли пройтись по окрестным улицам.
– Надо же отметить первые дни свободы, – сказала Евгения. – Давненько мы не гуляли.
Они пошли к морю. Носы полузатонувших кораблей торчали из воды, как плавники акул. Многие находились здесь уже почти два года и быстро ржавели – жалкие останки когда-то могучего торгового флота. Порт опустел, и на огромной верфи, прежде такой шумной и оживленной, было пугающе тихо.
– Ты уже, наверное, не помнишь…
Они стояли возле здания таможни, и оно пробудило у Катерины какое-то смутное воспоминание. Дом уже лет двадцать не белили, и все те же огромные часы на фасаде, как ни странно, до сих пор шли.
– Кажется, кое-что помню. Мы тут стояли целую вечность… в какой-то очереди, что ли?
– Да, верно, – улыбнулась Евгения.
– А людей было много-много. Вот это мне хорошо запомнилось. И женщина в белом.
Нынешняя пустота так резко контрастировала с тем, что им вспомнилось, что обе женщины отвернулись. Евгения вздрогнула. Ветер с моря насквозь продувал пустую вымощенную площадку. В воздухе кружилось несколько клочков мусора.
– Это ты вспомнила женщину из Комиссии по расселению беженцев, – сказала Евгения. – Это она нашла нам дом.
– Мы все были такие грязные, а она такая чистая! Ясно помню. Я еще подумала – должно быть, она фея.
Они двинулись дальше, и им было немного не по себе – трудно было забыть постоянный страх, что тебя вот-вот хлопнут по плечу и потребуют паспорт. Хотя немцев уже не было, тревога и скованность остались.
Они пошли кружным путем на восток, к Белой башне. Виднеющиеся вдалеке арка Галерия и древняя Ротонда напомнили о том, что исторические памятники города сохранились в неприкосновенности, словно в знак особого уважения к ним немцев. А вот обычные жилые районы сильно пострадали от оккупации. Маленькие улочки с заколоченными витринами магазинов, разрушенными домами и оскверненными синагогами стали ее жертвами. Пожар 1917 года оставил после себя шрамы, которые сохранились кое-где до сих пор, но в целом город еще никогда не выглядел таким запущенным, как сейчас. В некоторых кварталах царило ощущение мертвой пустоты, и шаги звучали пугающе гулко.
Даже в населенных районах люди уже привыкли сидеть по домам, и осенняя прохлада не вернула к жизни старую привычку выставлять кресла на крыльцо.
Они шли и разговаривали, иногда замечая по пути кафенио, где мужчины пили и играли в тавли, совсем как до войны, и такие признаки нормальной жизни как-то успокаивали.
Наконец они дошли до улицы, которая была Катерине так же знакома, как и улица Ирини, – улица Филиппу, где стояла мастерская «Морено и сыновья».
Евгения почувствовала, как Катерина стиснула ее руку. Доски, которыми были заколочены окна и двери, сняли, все надписи и коряво намалеванные звезды Давида, осквернявшие стены, оттерли. Люди вносили и выносили какие-то коробки, внутри слышался шум работ.
Катерина заметила кое-что еще. На здании уже не было вывески. И дверь перекрасили. Изумрудно-зеленый, который всегда предпочитал кириос Морено (ему хотелось, чтобы дверь сочеталась по цвету с фургоном для доставки, которым он так гордился), сменился кроваво-красным.
Несколько минут они стояли и смотрели.
– Скоро снова откроют, – сказала Катерина с ноткой растерянности в голосе.
Смотреть на это было невыносимо, и они молча поспешили к себе, на улицу Ирини.
На следующий день все население города собралось на площади Аристотелус, чтобы официально отпраздновать освобождение от немцев. Кафе, в которых четыре лета подряд нежились на солнце вражеские солдаты, снова были заполнены греками.
Только одного жители города не утратили за время оккупации – стойкости. Их чудесный город, такой многообразный, с такой богатой историей, пережил за последние десятилетия много бедствий, и снова перед ними стояла задача – сделать его еще лучше, чем был.
За месяц до ухода немцев было подписано соглашение между различными фракциями и противоборствующими кругами, как правыми, так и левыми. В договоре, известном как Казертское соглашение, лидеры Сопротивления обязались, как только немцы уйдут с их земли, запретить своим бойцам самосуд. Было учреждено Правительство национального единства, и, в полном соответствии с условиями соглашения, коммунисты не делали попыток захватить власть.
Глава правого крыла армии даже побывал в Лондоне, где заверил британцев, что будет работать совместно с коммунистами, чтобы обеспечить демократическое развитие страны. Мирный переход выглядел обнадеживающе.
Как-то под вечер Катерина зашла к Комниносам, чтобы отдать пальто, которое чинила для Павлины. В прихожей она увидела кирию Комнинос.
– Увы, никаких вестей, – сказала Ольга, не дожидаясь вопроса. – Ему трудно послать письмо.
Всего несколько недель прошло с тех пор, как они сидели, окружив Димитрия, на кухне, но Катерина уже обнаружила, что мысли о нем не выходят у нее из головы.
– Он скоро вернется, я уверена, – сказала она, стараясь не показать, что тоже тревожится.
– Мне кажется, они с отцом могли бы как-то помириться, если бы он вернулся, когда немцы ушли, – с сожалением сказала Ольга, – но теперь-то отец, наверное, понимает, что Димитрий твердо стоит за свои убеждения.
– Это правда, мы же с вами знаем?
– Да, Катерина. Но мне так страшно, – призналась Ольга. – Мы думали, что война окончена, а теперь ходят слухи, что готовятся новые бои. Кириос Комнинос говорит, что левые выдвигают свои требования, и правительство не должно идти на уступки.
В голосе Ольги слышалось разочарование, которое разделяли в эти дни многие. Стремительно надвигалась зима, и теперь, когда ночи стали длиннее, всех накрыло пеленой пессимизма.
Ольга скрылась наверху, а Катерина пошла на кухню.
– Вот, Павлина, – сказала она. – Надеюсь, вам понравится.
Она протянула ей зеленое пальто. На вид оно было почти как новое. Взяв лоскуты из шкатулки, все еще стоявшей в доме Морено, девушка обтянула старые пуговицы ярко-красным бархатом, а воротник и манжеты отделала каймой из того же материала. В довершение пришила новую подкладку из старого платья в цветочек.
Павлина, которая мыла посуду, поспешно вытерла руки и взяла пальто у Катерины. Надела и медленно покружилась на месте, чтобы показаться со всех сторон. Поскольку у Павлины не было недостатка в хорошей еде, она оставалась довольно полной даже в тяжелые времена.
– Как новенькое! – воскликнула она. – Даже лучше! Какая же ты умничка! Спасибо тебе большое. Теперь буду ждать зимы с радостью!
Тут Катерина кое-что вспомнила. Ей нужен был Павлинин совет.
– Я сегодня письмо получила. Может, скажете, что об этом думаете?
Она достала конверт из кармана и протянула Павлине.
Павлина стала читать вслух:
– «Уважаемая кирия Сарафоглу, я слышал из достоверных источников, что Вы превосходная модистра. У меня имеется несколько вакансий на новом предприятии в Салониках, и я хотел бы, чтобы Вы пришли на собеседование в пятницу утром, в десять часов».
– Что ж, хорошо. Тебе уже пора вернуться на работу. – Служанка вернула письмо и лукаво добавила: – Будешь дома работать, так ни с кем и не познакомишься…
В эти годы столько молодых мужчин ушло на войну, что в городе остались тысячи девушек, которые при других обстоятельствах уже вышли бы замуж. Теперь же, когда мужчины стали возвращаться, Павлина считала, что Катерине самое время найти, как она выражалась, подходящего молодого человека.
– Но разве вы не узнаете адрес? – сказала Катерина с ноткой раздражения. – Это же мастерская Морено! – Она снова протянула письмо Павлине, и та вгляделась. – Я как-то проходила мимо с Евгенией. Там было полно народу, ее перекрашивали и делали ремонт.
