Пока Хозяин ощупывает коня, натыкаясь руками то на болячку, то на рубец или проплешину, Чужой, сникнув, следит затаенно за каждым его движением, ищет слова оправдания:
— Ну и скотинка божья! С капризом. Не плюнь, не закури. Чистить не дается. Клял я его.
— Ты его клял, а он тебя, может, еще хлеще!
— Замучил меня, сатана!
— А не ты ли его?.. — Хозяин раздражен и сердит. — Да имел ли ты раньше‑то дело с конем?
— Никогда. Машины люблю!
— Что ж тебя в казаки поманило?.. Красивая форма — газыри, галифе с леями, пояс с насечкой. Так, что ли?
Осмотр копыт приводит Гуржия в еще большее негодование:
— Эх ты, горе — кавалерист! Конь‑то босой!..
Тут в конюшню под шумный топот ног врываются веселые голоса. это идут друзья Гуржия. Оттеснив Чужого, затормошили гостя. Объятия, поцелуи, смех, шутки.
— Ванечка! — из дверей крик Наташи. Перед ней все расступаются, и она повисает на шее Хозяина.
По лошадиному разумению Вектора, все так и должно быть: вернулся Хозяин — вернулась прежняя жизнь, с людской добротой и веселостью, снова рядом ласковая Наташа. И ни к кому нет у него сейчас неприязни: друзья Хозяина — его друзья, да и заглянул Гуржий в первую очередь не к своим приятелям — казакам и даже не к Наташе, а к нему, своему боевому коню.
Побачай приносит какой‑то сверток.
— А це — твоя казачья справа.
Хозяин, отстраняясь от Наташи, вскрикивает с изумлением:
— Мой клинок! О, дядько! Вот удружил!.. Я‑то думал, не видать мне моей сабли. Спасибо тебе!
Вынув из свертка шашку, он любовно ощупывает рукоять, обшитые зеленой материей ножны, затем, обнажив клинок и держа его на обеих руках, припадает к нему губами.
— Еще отцовская! Гурда!
И столько ласки в его голосе, что Вектору завидно.
Вложив клинок в ножны и толчком руки дослав его, Гуржий заносит свое имущество в станок, вешает па крюки. Затем, развязав вещевой мешок, наделяет всех гостинцами: казаков — пачками папирос, Наташу — конфетами и пряниками, которыми она тут же начинает угощать Вектора. А разговор не умолкает.
— Слышал, жарко было тут у вас без меня.
— Жарко! После Перекопа никак не очухаемся… А ты вовремя прибыл. Дней через десять корпусной смотр и снова
— вперед, на запад!.. Как твой конек? Не попортил его Ершов?
— Как не попортил? Где наминка, где подпарок, всего хватает. Но к смотру, думаю, будем в строю!
— А не отметить ли нам вечерком твой приезд, Гуржий?
— Обязательно! И нашу встречу, и еще кое‑что… Наташа, скажи‑ка!
— Мы с Ваней решили поженитьься.
Казаки возрадовались этой новости:
— О, давно бы вам пора сыграть свадьбу! Молодцы! Добре! С удовольствием выпьем за вас чарку!.. Тогда до вечера!
Вектор все это время не сводит глаз с Хозяина — ждет, когда он снова подойдет к нему. И дождался.
Проводив друзей, а затем, несколько минут спустя, и Наташу, Гуржий, весело посвистывая, занялся уборкой в станке. «Оле, оле!» — заигрывает с конем, поглаживая его, задавая корм. И конь благодарен ему за ласку, за каждое прикосновение руки, за каждую былку из принесенного им вороха сена. Они переглядываются непрестанно, не нарадуются своей встрече.
Хозяин снимает со стены седло, кладет на скамью, придирчиво осматривает, проверяя надежность, что‑то подбивает, подшивает, порой ругаясь сердито. Вектор вздрагивает при этом, тревожно вскидывает голову, но, обнаружив, что ругань не по его адресу, успокаивается, снова тычется носом в кормушку. Кого ругает Хозяин, известно. Чужого. Невдомек было тому обновить потники, тренчики, поднять повыше луку. Сделай он это, не было бы на холке болячки.
Посвистывания не слышно. В угрюмой задумчивости Гуржий обминает больные места на спине коня, кладет на холку кусочек войлока, примеривает, обрезает. Затем он отлучается на минуту, приносит ведро воды. Дончак, почуяв запах влаги, просит коротким ржанием попить. Хозяин спешит удовлетворить его желание, сам принимается рыться в кобурчатах, что‑то выискивая и матерясь по адресу Чужого. И вот все необходимое найдено: скребницы, щетки, суконки, гребень. Окуная щетку в ведро, Хозяин приятными движениями по шерстке проходится ею по крупу, от гривы до хвоста. Моет грудь, бока, брюхо и ноги. Вектору — удовольствие! Прикосновение влажной суконки еще приятнее. Добрая рука обходит болезненные наминки,
выметает волосы и перхоть, все до соринки, чтоб блестело. Напоследок, тщательно расчесав гриву, Хозяин чистой портянкой вытирает всего досуха. Снова отлучается куда‑то, приносит карболку и мази. Копь фыркает, не дает мазать себя жгучими лекарствами, но дружеское «оле, оле!» смиряет его.
Наконец свершается главное, чего Вектор ожидал: Хозяин кладет на его спину седло. Но как оно лежит — это пока ни того, ни другого не устраивает. У Вектора холка высокая, и надо еще выше поднять луку, чтоб она не упиралась в загривок. Гуржий еще что‑то там подсунул, сдвинул седло к заду. Теперь хорошо. Подгоняет подбрюшник, тренчики, а как начал стягивать подпругу, дончак сразу же бросает есть, верный привычке, и то одно ухо насторожит, то другое в ожидании команды. Не помчатся ли они, как прежде, на свидание с Наташей в степь, где Вектор с Орликом попасутся вволю при долине или на опушке леса.
Но, оказывается, у Хозяина не это на уме. К луке он пристегивает кобурчаты — с одной стороны и с другой — укладывает в них отдельно свое и отдельно Векгорово от скребниц до деревянного ножа для чистки копыт — у Чужого все это было рассовано по переметным сумкам как попало, без должного порядка. Занимают свое место в тороках саквы с овсом, привьючивается сетка с сеном. Значит, в поход собирается Хозяин. Ну что ж, в поход так в поход. Вновь и вновь проверяет Гуржнй седловку, передний и задний вьюкн, кажется, остается довольным: снова весело насвистывает. Значит, пора отправляться в путь. Вектор ставит уши свечками, готовый к скачке.
Однако на скорый выезд нет ничего похожего. Наоборот, словно насовсем позабыв о коне, Хозяин медленно отходит в сторонку, садится на чурбачок, закуривает и надолго задумывается о чем‑то. Покурив, он подходит к Вектору и, еще раз проверив снаряжение, начинает не спеша отстегивать ремни, подбрюшник, снимать вьюки. Освободившись ог седла, дончак опять потянулся к сену. Все‑таки это лучше всего — никуда не скакать, знай пожевывай да дремли.
На первой же выездке Вектор почувствовал, что Хозяин им недоволен: из того, что умел, многое позабыто, а дурных привычек при Чужом нажито изрядно. С кем поведешься, от того и наберешься.
— Не узнать кОня! Как подменили, — жаловался Гуржий друзьям.
Дончаку было неприятно, вроде бы он виноват. К еде не прикасается, пока Хозяин не приласкает, не уговорит.
Чем бы все это кончилось, неизвестно. Не было бы счастья, да несчастье помогло. На утренней пробежке, мчась на рыси по хутору, Вектор задавил выскочившую из подворотни собачонку на глазах у ее владельца — старика, тот даже топором погрозил (тесал бревно) и крикнул что‑то сердитое вслед. Пришлось Гуржию ехать с повинной.
— Простите меня, дедушка! Так все молниеносно произошло, не мог я свернуть коня. Вот вам червонец, купите себе другую шавочку.
Дед, чем‑то очень похожий на Старшого, седобородый, с прокуренными усами, отстранил руку с деныами:
— Ни, уважаемый! Собака сама виновата. А скакун твой молодец: вдарил ее передним копытом, а с ноги не сбився.
— О, вы коня понимаете!
— А як же! Двадцать пять рокив в кавалерии був — и в уланьском полку, и у Щорса… А ну, стой, гнедко! — Старик, погладив Вектора по щеке, примерил кулак между трензелями под нижней челюстью, сказал восхищенно: — О це ганаши! Скильки сил в коне. Хорош! Береги его!
— Конь хорош, да есть у него один порок, — сказал Гуржий, вздыхая. — Попортил мне его один прощелыга, пока я в госпитале лежал.
— Бывает. Хорошо наезженный и напрыганный скакун попадет к пьянице або к трусу и становится дурноезжим… Який же порок?
— Не выдерживает паркура.
— Не журысь, це дило поправимо! Вырви из хвиста десяток волосинок, свей веревочку. И цию веревочку в рот ему вместе с трензелями. Тогда шо хочешь, то и делай с ним. Подчинится. Правду тебе кажу, не брешу!
— Вот спасибо, дедусь! А то просто беда, хотел коня сменить… Чем же я вас отблагодарю? Вы, наверное, курите?
— А то як же!
— Может, табаку вам дать?
— Да хоть бы трошки! Пропадаю без тютюна.
— Вот и добре!.. Сам я редко когда побалуюсь папиросой, а махра только место у меня в кобурчатах занимает…
К вечеру того же дня, обновив на полосе препятствий волосяной трензель, вновь заявились к деду, и Гуржий вытряхнул ему из торок, завалявшиеся без надобности пачки табаку — ни много ни мало, полнаволочки, к великой радости, старика…
Наступает день, поразивший Вектора своей необычностью. Он даже растерялся, услышав в утренней тишине не одну, а сразу множество поющих труб и не узнавая в их пении ни одного знакомого сигнала. Волнообразные звуки завлекают задором и веселостью, хочется кружиться и танцевать. Кажется, что ночные сновидения, в которых он снова скакал по родному раздолью, незаметно перешли в явь: та же, что и во сне, легкость в каждой мышце, во всем теле. Под копытом тонко звенит земля, прихваченная легким морозцем.
