Рассерженный Хозяин бросается ловить коня, переругиваясь на бегу с Толстяком:
— Я же вас предупреждал! Убедились? Конь признает лишь своего хозяина.
— Ну и черт с ним!..
Тихим ржанием Вектор изливает Хозяину жалобу на пережитый ужас и боль.
На пути к деннику возле них собираются казаки. Спрашивают, как да что, да почему. У Гуржия один ответ, все тот же: конь чужим не поддается. Объяснение всех устраивает. Только дед — хуторянин да Побачай не верят.
— Нет, ты что‑то сделал!.. Кому — кому, а нам мог бы открыться. Уважь стариков!
— Скажи — упрашивает его и Наташа.
— Ладно, — сдается казак, вам, пожалуй, сказать можно… У коня под лукой вавочка. До сих пор на нее жалуется. Я. сделал подкладку из войлока с вырезом над больным местом, так и ездил… Ну и, значит, прежде чем отдать коня Толстяку, я эту самую подкладочку того — с…чуточку сдвинул.
— Ай, молодец, хлопец! Добре!.. А то годував, годував коняку, и вдруг отдай ее чужому дяде за красивые глаза, ни про шо, ни за шо… Хитер пузан! В рай хотел въехать на чужом… хе — хе… горбу. Ну и получил урок, в нос ему дышло! С чужого коня и середь грязи долой.
Продолжая разговаривать, Хозяин пробует рукой под гривой: не горяч ли? Так он делает всегда, прежде чем напоить, и пока воздерживаясь давать воды, насыпает в кормушку овса. Вектор лишь понюхал: нет у него никакого аппетита. Стоит, вздрагивая, переминаясь с ноги на ногу, понуро клоня голову и вздыхая. Горько ему: кажется, сделал что‑то не так. Гуржий, заметив его подавленное настроение, гладит по холке, говорит:
— Ты не виноват. Ешь!
И он начинает есть. Постепенно сквозь все неприятности пробивается в его памяти главная радость сегодняшнего дня — белогубая его напарница в скачках, подруга давних беспечальных лет, и он от избытка сладкой муки, бросив есть и вскинув голову, вскрикивает заливисто и призывно.
— Ишь ты, о гнедой красавице вспомнил! Значит, отлегло, — говорит Хозяин с доброй усмешкой. — Видела бы ты, Наташа, как они ласкались, когда встретились. Словно после долгой — долгой разлуки!.. Видать, в одном табуне росли. А заметила, как похожи?
— Да, очень похожи! — отзывается Наташа и, вздохнув печально, добавляет: — А может, они — брат и сестра…
Где же Гнедуха — Вега, явившаяся из былого живым напоминанием о счастье? А может, это было лишь сновидение?..
6
В новых боях не то что сон увидеть хороший, даже глаз порой целыми сутками сомкнуть не удается ни людям, ни коням. Если и доведется казакам вздремнуть на марше в седле, уткнувшись головой в конскую гриву, а лошадям урвать часок — другой для сна где‑нибудь в укрытии, когда их спешившиеся хозяева отбивают атаки, это как высшее благо (Вектор на стоянке всегда в соседстве с Орликом под присмотром Побачая).
Всякий день требует напряжения всех сил. Танки устремляются в бой, конники под их прикрытием мчатся на полном галопе и выходят в решающий момент вперед, разя неприятеля саблей и копытами. Пушки застряли — сабельники впрягают в них своих коней, сами, как лошади, надрываются в ременных лямках. Всюду, где трудно, где даже машине не под силу, там конь и человек. И это не один месяц, не два. Зима осталась позади. Морозы, снежные сугробы и гололедица, мучившие все живое, сменились не менее мучительными проливными дождями, непролазной грязью по колени, по брюхо. Всадники сами потяжелели от набухших влагой одежд, да еще везут на седле, помогая пушкарям, артиллерийские снаряды. В кобурчатах вместо овса гранаты и патроны. Трудно дается каждый шаг. И как назло, в момент наивысшего напряжения налетает вражеская авиация, обсыпает бомбами, расстреливает из пулеметов. Много остается тогда на земле раненых и убитых. Жутко среди стонущих изуродованных людей и кричащих, бьющихся в агонии коней с развороченными утробами, с перебитыми ногами — в час прощания с жизнью большие слезы льются ручьями из лошадиных глаз.
Нет прежней веселости в Хозяине, нервы его взвинчены, после каждого боя, после каждой бомбежки с нарастающей тревогой (она передается и Вектору) разыскивает Наташу. Глядя в ее изможденное лицо, усталые глаза, на руки ее и одежду в чужой крови, просит все настойчивее:
— Умоляю тебя, уезжай! Кровинку нашу пощади!
Хочу, чтоб ты жива была, чтоб наследник наш увидел свет.
— Еще не время, Ваня, — говорит она всегда одно и то же. — И я еще могу быть полезной эскадрону. Раненых нельзя таскать — буду перевязывать, ухаживать…
Выпадают отдельные дни, когда ночной морозец прибьет грязь, солнце выглянет, подсушит землю, и тогда по степи мчится все, что может мчаться, — эскадроны, батареи, пулеметные тачанки, брички, дымящиеся кухни, все летит вперед. В селениях, захваченных у врагов, из погребов и землянок выходят навстречу измученные, оборванные люди и среди пожарищ, тлеющих головешек, черных печей обнимают со слезами благодарности своих освободителей, целуют лошадей.
— Мы вас три года ждали. Взгляда не спускали с востока, все очи проглядели.
И если есть чем угостить, все выносят — кормят людей и коней. Но чаще всего, кроме воды, вынести нечего, и казаки сами делятся с ними обедом у походных кухонь, одаривают голодных ребятишек сухарями, сахаром, консервами — всем, что найдется в тороках. |
На время тревога Хозяина притихает. Но снова бомбежка, снова бой, снова Наташа выносит раненых из‑под огня, и снова Гуржий мучается:
— Наташа, насколько мне было бы легче, если бы ты была в безопасности! Только и думаю: а не случилось ли что с тобой… Пойми, я не могу, не хочу тебя потерять!
Твердит свое неизменное на маршах, на бивуаках и ночлегах.
Орлик споткнулся под Наташей — новая вспышка тревоги:
— Не к добру это… Боюсь я за тебя!..
Она успокаивает, как может:
— Орлик устал, голоден, да и стар он… Я в приметы не
верю!
— Уезжай! Тебе же положено… Оставаться здесь ты не имеешь права!
— Ваня, милый, не торопи меня! Мне хочется подольше побыть с тобой!.. Вот дойдем до границы, веда это уже скоро, тогда и уеду. Верь мне!..
А между тем враг отбивается все ожесточеннее. Даже те, кто на войне с первых дней, не помнили, чтоб в небе вилось сразу столько вражеских самолетов, не видели столь жестоких бомбежек и артналетов, столько убитых людей и коней, 'столько сваленных в кюветы грузовиков, тракторов, пушек и дымящихся на полях танков, обилия колючей проволоки, блиндажей, рвов и траншей, минных полей.
Пробившиеся через этот ад передовые отряды выходили к большой реке, с боем завладевали переправой. Полосатый столб, валявшийся в кустах у воды, заметили не сразу, а как обнаружили, взметнулись торжествующие крики, расходясь по всему берегу:
— Братцы, граница! Ура — а!
Полосатый столб устанавливают. на взгорке при дороге, утрамбовывая и>унт возле него, и все, кто проходит мимо, прежде чем сойти к понтонам, останавливаются, с I грустью оглядывают задымленные дали, откуда пришли, всадники спешиваются, а иные, как Хозяин, ложатся вниз лицом на землю, раскинув руки, шепча слова прощания и надежды на возвращение.
С женой удается поговорить Гуржию лишь по ту сторону реки:
— Ну что ж, Наташа, выполняй обещанное!
— Милый, еще несколько денечков! Ладно?
— Ни единого дня!..
Сказать еще что‑либо не было времени: сабельники шли в атаку.
Предчувствия никогда Вектора не обманывают. Давно уже, встречая Наташу и принимая от нее лакомства, он вздрагивает от подступающего к сердцу холода: а не последнее ли это свидание? Сколько крепчайших уз порвала война, вернейших дружб, нежнейших сердечных привязанностей! Она ничего не щадит.
Казалось бы, ничего особенного в том, что Наташа, как обычно, в послеобеденный час пришла к Орлику и Вектору — к этому кони привыкли, — но изменения в ее внешности, платок вместо папахи и плащ вместо черкески, срывающийся от волнения ее гйлос» заставляют насторожиться. А как стала потчевать из обеих рук печеньем,
сахаром, хлебом, необычно поспешно и щедро, отдавая все свои запасы, тут уже не осталось ни малейшего сомнения: вот она и наступила, роковая минута прощания.
Сразу ничто не мило — ни лакомства, ни сено, рассыпанное под ногами, завладевают тоска и отчаяние, хочется кричать, бить копытами, кусаться. И вовремя подоспевает Хозяин.
— Оле, оле!.. Осторожней, Наташа! Кони чуют разлуку, могут прибить.
Орлик переживает расставание по — своему. Положив голову на прясла, он глядит на свою хозяйку умными, понимающими глазами, в них глубокая печаль». Куда бы ни пошла, следует за ней пристальным взглядом, ждет ее внимания. Вот она черпнула из ведра кружку воды, пьет, и, чуя влагу, Орлик раздувает ноздри, тянется к ней, просяще вытянув верхнюю губу. Наташа подносит ему ведерку, он пьет, блаженно щуря глаза. Затем, оторвавшись от воды, тянется мордой к ее рукам: дескать, приласкай. Она гладит его по щекам, под ганашами, и глаза его говорят: делай со мной, что хочешь, я весь в твоей власти. Она шепчет ласковые слова, и он бормочет ей губаМи свое лошадиное, головой мотает вниз — вверх, вниз — вверх: дескать, мне хорошо с тобой, не уходи, буду по — прежнему служить верой и правдой.