Добрый и чуткий конь! Всякий раз, когда Наташа подходила к нему с недоуздком, сам подставлял голову, когда садилась в седло, пригибался, отструнивая задние ноги. Носил ее бережно — бережно. Любая прихоть хозяйки была ему законом. А если выходил из повиновения, то лишь в момент, когда конники лавой шли в атаку, — не мог поступиться достоинством старого служаки — кадровика, считая позором оставаться в тылу, в азарте не мог понять, что не угнаться за доброконными казаками, что силы у него не те, время его прошло, был конь, да изъездился.
Нет — нет да и вздохнет тяжело Орлик и, отвечая на ласки Наташи, лижет ее лицо, шею, руки.
Гуржий торопит подругу, оттаскивает от коня. Орлик рвется с привязи, роет ногой землю, фыркает сердито — кажется, зубами бы схватил, ногами бы прибил, чтоб задержать Наташу, и, видя, как она уходит, ржет* вослед пронзительно и протяжно. Это не просто ржание, а плач, крик
любви и преданности, просьба не оставлять его, жалоба на душевную боль и тоску.
И многие часы так простоял покинутый конь, не опуская головы, глядя в сторону дороги, окликая всех прохожих и проезжих. Вернулся Гуржий, он и к нему со всей своей болью — спрашивает и спрашивает.
— Уехала твоя хозяйка, уехала…
Голос казака тих и печален. То посидит, то походит Хозяин возле коновязи, то разговаривая, то молчком, куря и вздыхая. Шепчет ласковые слова, каких Вектор от него еще не слышал, гладит с небывалой нежностью и щедро, как никогда прежде, угощает лакомствами — словно бы за двоих: за себя и за Наташу.
7
На следующий день к вечеру конники занимают большое селение. И странно, бой отгремел, а навстречу, как это было до вчерашнего дня, никто не выходит. Нет людей ни в домах, ни на подворьях. Мычит, блеет, визжит по сараям некормленная скотина, бродят по улицам неприкаянные гуси и утки. Пусто на окрестных полях, нарезанных клиньями и напоминающих лоскутное одеяло. Брошены в борозде плуги, бороны, лопаты. Весенние работы прерваны в самом начале.
И только в сгущающихся сумерках из лесистых долин начинают один за другим робко и отчужденно возвращаться к своим домам хозяева — женщины с ребятишками на руках и у подола по — цыгански длинных юбок, старики и парни- подростки в высоких бараньих шапках стожками, в меховых жилетах, в холщовых с вышивкой длинных рубахах и штанах. Только на некоторых сыромятные постолы, а то все босые. Казаки сразу к ним с расспросами. Те только плечами пожимают и руками разводят, говоря одно и то же:
— Нушти [1].
Находится один дед, понимающий по — русски. Не вынимая трубки изо рта, он угрюмо рассказывает:
Местный богатей, родственник Антонеску, приказал жандармам гнать на запад всех жителей поместья, своих батраков. А мы разбежались по лесам… Все бы ничего,
— вздыхает старик, — одна беда, сеять надо, а он все тягло увел, ни одного коня, ни одного вола не оставил, проклятый!..
Эскадрону приказано расположиться на отдых.
Южный ветер, поднявшийся к ночи, к утру очищает небо от дождевых туч, уносит лохмотья облаков, сдувает влажную дымку с полей, подсушивая дороги, деревья я, землю. Из‑за синеющих вдали гор восходит солнце, теплое ласковое.
Пробудившийся Вектор в изумлении: где это он? Не у себя ли на родине?
Перед ним белые крестьянские мазанки, плетни с кувшинами и макитрами на кольях, куры бродят по улице' кричат петухи, из сараев доносится звон подойников. Вокруг те же деревья, к каким привык дома. Старая шелковица, вербы — в нежной желтизне, в жужжании пчел. Тополь стреляет почками, роняя на землю глянцеватые колпачки, похожие на пистолетные пульки. Лилово полыхает цветением персиковый сад, белым — белы терновник, черешни и вишни, вот — вот полопаются набухшие цветом почки яблонь. В зелени луга, рощи и леса.
Выскакивающие на крыльцо казаки замирают от неожиданности:
— Вот это да!
Пока с боями шли, весны словно бы и не было, не замечали ее и только сейчас, на отдыхе, увидели, что она, оказывается, в самом разгаре. Облачка на небе почти летние, а само оно синее — пресинее, ввыси жаворонок поет-заливается. Таким чудесным выдалось утро, такая тишина вокруг, что вчерашние картины боя, страданий кажутся страшным безумием, немыслимым бредом.
Не узнать бывалых рубак. Вот какой‑то усач сыплет с крыльца уткам зерно. Побачай, коновод, едва успев покормить коней, отвлекся от своих прямых обязанностей — ходит по винограднику, поправляет и подвязывает лозу. Кто забор поврежденный чинит, кто гусей гонит хворостиной на луга, кто грохает колуном на дровосеке. Выдалась свободная минута — не может казак усидеть без дела. Вспомнить свои домашние, мирные занятия радостно и приятно. Шутки, смех во дворах.
Гуржий приходит к Вектору с запозданием. От него пахнет садом, лугами, росой — тоже что‑то делал, чтоб заглушить тоску по дому, по Наташе. Взяв коня под уздцы, он спускается стежкой вниз, к речушке.
С нагорья ветер несет запахи пашни, людские голоса. Там крестьяне копошатся на своих лоскутных участках: кто с лопатой, кто с мотыгой, а кое — где, впрягаясь втроем, вчетвером в постромки, люди пробуют тянуть за собой плуг.
Поят коней казаки, сами в забытьи смотрят на работающих крестьян, по дворам разойтись не торопятся. Запахи пашни заманивают. Земля парит, самое время пахать
— сеять, как тут не заговорить крестьянским привычкам!
— А ну, Вектор, тряхнем‑ка стариной! — Хозяин с задором, с предвкушением удовольствия потянул за собой коня в гору к людям, хлопочущим у плуга. — А ну, камрад, будь ласка, дай нам с конем поработать.
Старик, вчерашний собеседник, несказанно доволен, кланяется благодарно.
И другие сабельники, беря пример с Гуржия, подводят своих скакунов к плугам, сохам и боронам, к пароконным сеялкам — на радость. и удивление крестьянам.
Знакомой тяжестью повисает на шее Вектора хомут. Сыромятные ремни, пахнущие незнакомыми лошадьми, плотно облегают бока.
— Но, милый, но!
И пошел дончак по борозде, пофыркивая весело и удовлетворенно, как; когда‑то. Дух от пашни такой же, как дома, на родине, — сочный, пьянящий, впитавший в себя запахи хлебов и трав, цветов и ягод, всего, чему дает жизнь земля. Везде одинакова она, землица, только живут люди на ней по — разному.
С дорог из низины слышится:
— Станичники, это что, был приказ пахать?
— Да нет, приказа никто не давал, летит ответ сверху.
— Но и запрета не было. Захотелось душу отвести.
Желающих потрудиться на пашне прибавляется.
— Можно?
— Пуфтим!» [2] — приветливо говорят крестьяне, уступая мотыгу или лопату, подавая ведерко с семенами.
Всем находится работа. И хоть непонятна чужая речь, казаки смекают, что к чему: пахарь пахаря и без слов всегда поймет, заботы крестьянские везде одни и те же. Так соскучились по домашнему делу, что всем им доставляет громадное удовольствие идти за плугом, кидать под лемех картошку, сыпать в борозду из лукошка семенное зерно.
А что человеку в радость, то в радость и коню.
Как сразу встрепенулась душа! Забыты все тревоги. Словно их и не было. Словно ни боев не было, ни походов, и всю жизнь делал лишь крестьянскую работу. Приятно [реющее солнце, неумолчно звенящие жаворонки, задорный переклик работающих людей, гомон грачей и чаек, перелетающих за плугом, — если б всегда было так! Небо тихое, без свиста металла и гула моторов, и, если какая‑то тень скользнет по земле, Вектор лишь покосится, понимая, что это или аист пролетел, или другая какая‑то большая птица, и ему ничто не грозит. Даже заворчавший вдалеке гром не настораживает его, наоборот, прибавляет радости: что может быть в жаркий день приятнее собравшегося, как по заказу, дождя.
Гроза никого не испугала, лишь заставила поторопиться с работой, и, когда упали первые капли, все уже было сделано. Плеснул дождь, теплый, щедрый, желанный. Струи хлещут по запрокинутым лицам хохочущих казаков, по крупам лошадей, смывая пот — первый за столь долгое время пот крестьянской работы, освежая разгоряченное тело, снимая усталость.
Досыта насладились прохладой, и глядь — уже ливень кончился, вышло солнце, заиграла радуга, изумрудно заблестела трава.
Казаки возвращаются с поля вместе с хозяевами, сдруженные работой, шумными веселыми толпами. Уже ни отчужденности нет, ни стеснительности. Разойдясь по домам, женщины захлопотали у очагов, готовя еду, забегали по кладовкам и подвалам, вовлекая в свои хлопоты домашних. Во дворах не смолкают выкрики:
— Димитру!.. Ион!.. Виорица!.. Штефан!.. Мариора!..
Из амбаров без промедления несут лошадям полные торбы овса, он кажется особенно сладким и аппетитным, впервые за всю войну заработанный ими сегодня на крестьянском поле.
А между тем казаки плещутся у колоды с водой, приводят в порядок одежду, обувь. Точь — в-точь как в доброе ми- иое время: вернулись пахари с работы, начищаются, прихорашиваются. Как в родном курене, на частоколе в соседстве с кувшинами и макитрами цветут красными маками башлыки, бешметы, папахн. Гомонят ребятишки у ворот — ох, как давно не приходилось слышать шума играющей детворы! Селение гудит, как пчелиный улей.
