гипнозу, и он сумел вытравить из меня Никиту Ноздреватого. Я стал Борей Нифонтовым, Боренькой, любимым сладким мальчиком, – зло сказал Нифонтов. – Нет, я не жалуюсь – меня любили по-настоящему, мне дали отличное образование, я никогда не считал себя в чем-то ущемленным. Но как они могли вычеркнуть из моей памяти моих настоящих родителей? Имя отнять? Чем им Никита не угодил? Малыш Никита, на глазах которого трое отморозков убили его отца и мать?! – голос его сорвался, и Нифонтов умолк.
– Борис… успокойтесь, пожалуйста, – как можно мягче произнесла Полина, заметив, что машина остановилась у полосатого шлагбаума, перекрывавшего въезд во двор дома Виталины. – Я подъехала, сейчас поднимусь в квартиру, и мы обо всем поговорим уже без телефона, хорошо? Вы откроете мне дверь?
– Да. Я вижу машину у шлагбаума. Выходите и скажите водителю, чтобы уезжал.
Полина открыла дверцу и громко сказала:
– Можете быть свободны, – показав жестом водителю, чтобы позвонил прокурору.
Тот кивнул, и Каргополова вышла из машины, которая тут же тронулась и скрылась за углом. Полина стояла в лучах солнца, зажмурившись и подняв вверх голову, словно ловила последнюю возможность побыть на воздухе. Впереди ждала неизвестность.
Журналист
Следователь стояла возле шлагбаума совершенно одна, попав в яркое солнечное пятно, и, подняв вверх голову с поднесенной к уху трубкой мобильного, смотрела на небо.
Борис наблюдал за ней из-за клетчатой шторы кухонного окна. Рядом на табуретке сидела, вся сжавшись, Виталина.
– Все, Виталина Дмитриевна, через пять минут сможете уйти, – сказал Борис, наблюдая за тем, как Каргополова идет к подъезду. – Дам вам дружеский совет – никогда не открывайте двери случайным знакомым, что бы они при этом вам ни наплели.
Она не ответила, только всхлипнула. Час назад она действительно настежь распахнула дверь в ответ на его фразу, что он нашел ее паспорт, и ей даже в голову не пришло, что это вранье. Никакого паспорта он не находил, а при наличии нужных знакомых просто пробил адрес, благо имя это встретилось в городе Хмелевске ровно один раз.
Борис не собирался причинять ей вред, ему нужна была ее сестра – и все. Четкого плана пока не было, но в том, что из этой квартиры он живым не выйдет, Нифонтов понимал прекрасно. Самоубийц он презирал, однако в ситуации, подобной этой, такой выход уже не казался малодушием. Но напоследок очень хотелось выговориться. Он несколько месяцев носил в себе груз, от которого мечтал избавиться хотя бы перед смертью. Он успел сделать почти все, что задумал, и черт с ней, с этой Негрич и ее теткой, пусть живут. Он отомстил главному – Пострельцеву, вот пусть теперь остаток жизни поливает цветы на могилах дочери, сына и брата.
За могилой его настоящих родителей никто не ухаживал, Борису с большим трудом удалось найти ее на старом кладбище – ни надписей уже прочесть было нельзя, ни фотографий – они просто выгорели.
«Интересно, как вытянется лицо маменьки, когда ей сообщат, что Боренька ее любимый, не моргнув глазом, прирезал пять человек? – кусая нижнюю губу, думал Нифонтов. – Отец-то, понятно, так и скажет – надо было его сразу после аварии в тюрягу отправить, пусть бы посидел, подумал. А вот маменьке тяжело будет – это ж какой удар по репутации. Сволочи, они мне жизнь сломали, вот теперь пусть и расхлебывают».
В дверь позвонили, и Виталина дернулась, но он быстро взял ее за руку и проговорил:
– Без дураков, ладно? Идем, отпираем, впускаем, но делаем все быстро, поняла? – она закивала мелко, как курица, клюющая корм. – Отлично, идем.
Каргополова спокойно вошла в квартиру, сняла плащ, повесила сумку на вешалку:
– Оружия у меня нет.
– Вы вряд ли успели бы им воспользоваться. Ну что, Виталина Дмитриевна, вы можете уйти.
Она смотрела на сестру, не моргая, и из ее глаз текли слезы:
– Поля… я же не знала… я вообще не понимаю, что ему нужно…
Каргополова обняла ее, погладила по волосам, и Борис на секунду зажмурился, потому что перестал понимать, кто из них кто. Спасла одежда – он решительно дернул Виталину за рукав домашней толстовки и велел:
– Обувайтесь, берите сумку и уходите.
– Иди, Вита, – сказала и Полина ободряюще. – Все будет в порядке.
– Поля, прости меня…
– Уходи. Все в порядке, – она силой развернула сестру и подтолкнула в спину. – Обувайся.
Виталина послушно сунула ноги в кроссовки, взяла валявшуюся у вешалки объемную сумку и шагнула за дверь, на пороге обернувшись и бросив на сестру полный отчаяния взгляд. Но Нифонтов резко захлопнул дверь и несколько раз повернул ключ.
– Ну, вот мы с вами и встретились для разговора, Полина Дмитриевна. А говорили, что этого не будет.
– Жизнь весьма разнообразна и непредсказуема. Может, чаю попьем? – предложила она совершенно спокойно, словно бы не осталась один на один в квартире с человеком, лишившим жизни пятерых.
– Ну, попробуем, – он пропустил ее перед собой в кухню, где Полина совершенно по-хозяйски включила чайник и полезла в шкаф за чашками.
– Вы присаживайтесь, Борис, – предложила она. – Я вас слушаю.
Он подошел к окну, выглянул во двор, не заметил ничего, что могло бы насторожить, и сел за стол с таким расчетом, чтобы видеть улицу и контролировать все, что там происходит.
– Не хочу позволить вашим коллегам вмешаться в нашу беседу до того, как закончу, – объяснил он. – К счастью, снайпера здесь посадить негде, район новый, застройка пока никакая.
– Этого не будет, – спокойно сказала Каргополова, наливая чай ему и себе. – Так на чем мы остановились?
Борис откинулся на стену и закрыл глаза. На чем он остановился? Или с чего он начал? От чего оттолкнуться в своем рассказе, от какого момента?
В нем теперь жило два человека – состоявшийся столичный журналист Борис Нифонтов и маленький, испуганный Никита Ноздреватый, забившийся под диван в просторной гостиной его родной квартиры на улице Гагарина.
Он нашел этот дом и даже поднялся на этаж, но не смог позвонить в дверь, да и зачем? Что он сказал бы новым хозяевам? Что в их квартире убили его отца и мать? А ведь люди могли и не знать об этом…
– Вы знаете, что такое проснуться и понять, что ты не тот, кем привык себя считать? – глухо спросил он, не открывая глаз. – Вот ты жил-жил, ходил по улицам, которые считал родными, жил в квартире, которую считал своим семейным гнездом, обнимал людей, которых звал мамой и папой… а оказалось, что ты им никто. Мало того – они все сделали, чтобы ты не знал, кто
