— Эй, рыжий болтун, а ты умнее был, когда мы с тобой в госпитале валялись?
— Тогда я размышлял, к чему на свете чесотка, — парировал Шама, — а нынче я еще о белых казаках думаю, товарищ Петник. А ты сам знаешь, чесотка и белый казак не одно и то же. Да ведь и ты изменился, держишься, что тот японский Камимура, который в четвертом году топил царские корабли в Порт-Артуре.
На нарах приподнялся Беда Ганза:
— Эй ты, Камимура, чего спать не даешь? Вот мигну Лагошу, погладит он тебя своим кулачищем!
Шама усмехнулся — по душе ему была такая словесная перепалка. Разве не любит он их всех, даже этого ершистого Беду? Он сел на нары у ног Ганзы и слащавым голосом произнес:
— Баиньки хочешь, Аршинчик? И в сапожках? Фу! Позволь, я тебя разую, обожаю запах твоих портянок!
— Катись ты! — буркнул Ганза, поворачиваясь на другой бок.
— А молочка не хочешь? Или водочки? — приставал Шама. — А может… может, баклажанчик? Я тебя понимаю, друг мой, хотел бы ты устроиться, как покойный император Франц-Иосиф в старости, правда? Камердинер клал бы тебе на ночь в постельку двух девочек, чтобы они тебя согревали, — одну справа, другую слева, вот это было бы отлично, да?
Аршин не ответил, — уснул, улыбаясь. Постепенно улеглись и остальные.
Ганоусек еще пошел посмотреть лошадей. Барбора лежал рядом с Конядрой.
— Матей! — шепотом позвал он.
— Чего тебе?
— Как думаешь, удержимся мы в Филонове? В городке поговаривают, будто с юга идет Краснов с огромными силами. Если Сиверс не пустит ему кровь, навалится он на нас…
— Боишься, что с нами будет, если нас зажмут в клещи?
— Не знаю, пожалуй нет, я за Фросю боюсь. Она призналась мне, что работает в Чека, и если белые узнают — ей крышка.
С другой стороны Барборы лежал Карел Петник. Глаза у него закрыты, но он слышит каждое слово.
— Что говорит Бартак? — вмешался он в разговор. — Пораскинь мозгами, и никто нас не победит. Утро вечера мудренее!
— Кто знает, что ждет нас завтра…
* * *
Набеги отрядов атамана Краснова и генерала Дудакова на железную дорогу между Царицыном и Воронежем повторялись регулярно. К Филонову с обеих сторон вдоль линии приближались белогвардейцы. Киквидзе вызвал командиров полков и батальонов. Пришли и комиссары полков, и председатели полковых комитетов. Новый заместитель Киквидзе, Медведовский, нервно курил. Это был стройный неразговорчивый человек с выразительным желтоватым лицом, в каждом движении которого сказывался рабочий.
Полночь. Под потолком потрескивает большая керосиновая лампа.
Киквидзе ходит по просторной комнате, не очень-то весело поглядывая на входящих. Первым явился Норберт Книжек. Поздоровался, подсел к начальнику штаба дивизии, бывшему подполковнику царской армии Семену Веткину, озабоченному человеку с добрым лицом. Книжек пытался расспросить Веткина, о чем пойдет разговор, но старый солдат повторял: «Услышите, услышите». Комната наполнялась людьми. Комиссар полка Кнышев и батальонные командиры Сыхра и Голубирек пришли со своими заместителями — Бартаком, Коничеком и председателем полкового комитета Долиной.
— Здорово, молодцы! — несколько оживившись, крикнул им Киквидзе. — Садитесь вот здесь, у окна… Каково настроение людей?
— Боевое, — ответил Кнышев.
— Потери за последние дни?
— Двадцать человек.
Киквидзе почесал затылок и обменялся с Медведовским понимающим взглядом, после чего продолжал:
— Нового пополнения мы не получим. — неоткуда. Мы отрезаны от Воронежа. Краснов перерезал-таки железную дорогу, а его казаки отнюдь не новички. Операциями в большинстве случаев руководят у них немецкие генералы, а против них даже Сиверс слабоват. Товарищ Бартак, вы бы бросились на казачью бригаду одним конным полком?
— Зачем спрашиваете, Василий Исидорович. Я бы только попросил придать мне батарею Вайнерта.
— Хорошо, Войта, — сказал начдив и энергичным шагом отошел к широкому столу, на котором были разложены карты. Взяв в руки грузинский кинжал, Киквидзе стал водить его острием по участку фронта между Филоновой и Воронежем. Потом посмотрел на Кнышева: — Натан Федорович, подойдите сюда, и тебя прошу подойти, Войтех Францевич.
Они подошли. Киквидзе тихо продолжал:
— Они здесь, под Лисками. По одному сообщению, там не менее двух тысяч сабель, по другому — тысячи три. Пока они нас только дразнят: главные силы Краснова еще в ста верстах от этого места. Наш бронепоезд отошел оттуда, чтоб не разбили вдрызг. Прибыл два часа назад. — Киквидзе нахмурился, в его голосе зазвучали гневные ноты. — Не можем мы допустить, чтобы белые тут хозяйничали, надо отогнать их, прежде чем они получат подкрепление. Я пошлю туда пятый конный заамурский полк. Командира полка вчера ранило, у его заместителя тиф. Вот вы двое и возьмете полк на несколько дней. Вынимайте-ка ваши карты.
Пока Кнышев и Бартак доставали свои карты, начдив отошел поздороваться с командирами, подошедшими позже, но сейчас же вернулся.
— Так, хорошо. Благодарю вас, товарищи. Что делать, сами увидите. В полку есть три тачанки, возьмите еще один броневик. Очень хочу, чтобы вы вернулись целыми и невредимыми.
Кнышев и Бартак отошли от стола. Киквидзе обвел глазами командиров.
— Легкая жизнь кончилась, товарищи, — отрывисто начал он. — Полкам быть в полной боевой готовности. Никаких отпусков, запретить отлучки даже из бараков. Почистить оружие. Раздать боеприпасы. Товарищ Книжек, ваш полк пополнит команду бронепоезда, который возвратился со станции Лиски. Отберите для этого опытных артиллеристов и пулеметчиков. Понятно?
Норберт Книжек выпрямился:
— Понятно, товарищ начальник дивизии.
Начдив огляделся, словно пересчитывая командиров. Веткин, не понимая, что ему нужно, встал было, но Киквидзе знаком попросил его оставаться на месте. Киквидзе продолжал:
— Мне кажется, при всей своей храбрости красноармейцы уже из последних сил сдерживают белых. Значит, мы должны поддержать боевое настроение и заботиться о бойцах, как о родных детях. Белые стремятся разбить нас, а этого мы позволить не можем. С нашим запасом оружия и боеприпасов мы продержимся не менее двух месяцев, даже без подвоза, и железная дорога Москва — Царицын должна остаться в наших руках. Задача эта известна вам давно, другой нет. Но это — задача для героев. Товарищи комиссары и командиры, повторяю вам это потому, что для нас складывается сложная ситуация. Я просил Филоновский совет помочь нам мобилизацией городского и окрестного населения, однако не думаю, что пополнение будет велико: мы уже подобрали все, что можно. Встает задача поддерживать хорошее физическое состояние красноармейцев. У нас есть случаи тифа. Заболевших немедленно изолировать и эвакуировать хотя бы даже в Саратов. В Филонове оставить только легкораненых. Понятно?
— Понятно, — отозвалось двадцать человек.
— Благодарю вас, — Киквидзе поглядел на Книжека, и голос его смягчился: — Товарищ Книжек, я беру у вас на несколько дней товарищей Кнышева и Бартака. Они мне нужны. Придется вам пока обойтись без них.
Книжек вытянулся, но начдив уже не смотрел в его сторону.
— Кто здесь от пятого Заамурского? — спросил он. — А, вижу, товарищ Ромашов. Останьтесь тут. Бартак и Кнышев тоже. Всех остальных благодарю, всего хорошего! На улице Книжек спросил Вацлава Сыхру, зачем Киквидзе понадобились Бартак и Кнышев, но Сыхра, сворачивая на ходу цигарку, только плечами пожал. Голубирек, подталкивая Долину, засмеялся:
— Поедут в Алексиково на чашечку кофе… Они завидуют вашим поездкам в Тамбов, Книжек, и не удивляйтесь, что им тоже пришла охота погостить у своих алексиковских подруг.
— Ваши шутки неуместны, Ондра, — насупился Книжек. — Когда они возвратятся, сами мне расскажут.
— Вот теперь вы рассуждаете правильно, товарищ командир, — засмеялся Голубирек и повернул к своему бараку.
Сыхра пошел с Книжеком.
— Мы с тобой лучше понимаем друг друга, не правда ли, Вацлав? — сказал Книжек. — Начинали ведь вместе, а это, что ни говори, многое значит. Приходи завтра к нам, из Тамбова приехала Ирина, она будет рада видеть тебя.
— Если не поставит помидоров с огурцами, не приду. Знаешь ведь, это моя слабость.
— Она и махорку привезла, получишь две пачки… Тем временем Киквидзе говорил Ромашову, положив ему руку на плечо:
— Сколько вам лет, Иван Михайлович?
Кавалерист, стройный, узкобедрый, с юношеским румянцем на типично русском лице, вскинул на Киквидзе глаза:
— Двадцать один… будет через месяц…
За его спиной засмеялся начальник штаба дивизии. Ромашов, покраснев, повернулся к нему:
— Честное слово, товарищ Веткин, клянусь жизнью матери…
Бартак и Кнышев с улыбкой наблюдали эту сценку. Лицо Киквидзе тоже прояснилось.
