Палий потягивал красное терпкое вино из серебряного кубка и с интересом поглядывал на веселящихся гостей. От души похохотав над очередной выходкой парочки карликов, он с хрустом оторвал ножку у жирного каплуна и с аппетитом впился в неё зубами. Скосив глаза на новую жену, Палий хмыкнул, оторвал у птицы вторую ногу и протянул её Гульмире. Та криво улыбнулась и, ухватив угощение двумя пальчиками, куснула нежное мясо мелкими ровными зубками.
Вино согревало, и через пару часов в зале стало жарко, как в общественной мыльне. Мужчины и женщины нещадно потели в парадных платьях, утирая обильно струившийся пот. Окна были настежь открыты, но тёплый осенний день перешёл в такой же тёплый вечер, и только бодрящий ночной ветерок, потянувший с залива, мог слегка охладить разгорячённые тела. При условии, что эти тела рискнут вскарабкаться на открытую галерею и смогут прогуляться там, отдуваясь и обмахиваясь, под строгими взглядами невозмутимых Золотых Мечей.
Стемнело. В зале зажгли тысячи свечей, и в жарком воздухе поплыл сладкий запах благовоний, дразнящий и будящий нескромные желания. Гости, осилившие уже седьмую смену блюд, теперь старались впихнуть в уже набитые под завязку животы заливное из оленьих языков, поданное с острейшим соусом из жгучего красного перца.
Музыканты смолкли, и гомон застолья внезапно прорезал рокот барабанов. Вначале чуть слышный, как шум далёкого прибоя, он постепенно нарастал, заполняя собой всё пространство Большого Зала. Казалось, он стекал с потолка, сочился из стен и выплёскивался из пола, заставляя все звуки в зале затихнуть.
Барабаны так же внезапно смолкли, и в наступившей тишине из задней стены на помост вышли три женские фигуры, с головы до пальцев ног закутанные в белый шёлк. Замерев у самого края, они подняли вверх руки с небольшими бубнами.
Лёгкий звенящий звук скользнул над замершими гостями, ему тут же ответил рокочущий вздох барабана. Фигуры дрогнули и поплыли. Сначала медленно, но с каждым ударом ритм танца ускорялся, и вскоре на помосте зрители увидели сплошное белое кружение. Казалось, ещё секунда – и танцовщицы не выдержат сумасшедшего темпа и упадут, но секунды шли, а танец всё продолжался.
В разговор бубнов с барабанами вдруг вплёлся пронзительный голос флейты, взлетевший к потолку. И вслед за ним устремился вздох изумления, вырвавшийся из сотен пересохших глоток – белые покрывала взметнулись над помостом, открыв взорам три почти обнажённых женских тела – белое, смуглое и чёрное, застывшие в изящных изгибах.
Груди под белыми повязками вздымались, стройные тела лоснились от пота. На танцовщицах были надеты юбки, представлявшие собой две полоски белой ткани, соединённые узкой лентой, позволявшие видеть их идеальные ноги. Лица прикрывали платки из полупрозрачной кисеи. На щиколотках и выше локтей серебрились браслеты с маленькими колокольчиками.
Бубны были отброшены в сторону, и теперь девушки повели свой танец только под аккомпанемент переливчатых колокольчиков. У каждой из девушек они звучали по-своему и, отзываясь на каждое движение тел, создавали вместе завораживающую и манящую мелодию.
Танцовщицы то плыли, почти не касаясь помоста, то вдруг взлетали над ним, изгибаясь так, что едва ли не доставали свои затылки пальцами ног, то так сплетались тремя разноцветными стеблями, что никак нельзя было понять, как это вообще возможно.
Мелодия звучала, движения становились всё более страстными и откровенными, давая разыграться и без того уже разошедшейся фантазии. И уже не одна добропорядочная мать благородного семейства пихала в бок хрипло задышавшего муженька, пытаясь вернуть его из мира несбыточных грёз в суровую действительность. Хотя, как знать, может именно сегодня и ей перепадёт кое-что от его фантазий.
Флейта опять взвилась, и повязки, стягивающие груди, сорвались со своих сокровищ, представив их жадным взглядам возбуждённых гостей. Дружный рёв восторга мужской половины зала заглушил слабый ропот возмущения женской. А танец всё продолжался. Не в силах вынести нарастающего напряжения, кое-кто начал привставать, чтобы лучше видеть финал, и вскоре почти весь зал стоя наблюдал за девушками.
Кшанти вдруг скрылась за спинами подруг, и когда они расступились, то зал ахнул – на девушке не было ничего. И только когда первый шок прошёл, стоящие рядом с помостом разглядели, что на ней всё же имелся маленький треугольник ткани под цвет её кожи, закрывавший покрытый волосом бугорок между её ног.
Две другие девушки тоже сбросили юбки – и снова вздох изумления. Подобранная точно в цвет кожи каждой из них ткань создавала иллюзию полной обнажённости. Такого в Нумерии ещё не видели.
Грасарий завозился на диване, вспоминая этот сумасшедший танец. Он, как и большинство мужчин, едва досидел до конца праздника, который, впрочем, не заставил себя ждать. Гости разъехались быстро, можно сказать, в невиданной спешке, и из многих повозок, отъезжающих от дворца, неслись приглушённые стоны и вздохи.
Стон, вырвавшийся сейчас из-за двери, скорее напоминал рёв смертельно раненого дикого зверя. Грасарий поморщился и потянулся за очередной порцией вина. Дверь внезапно распахнулась, из неё выскочил Лабус и, не поднимая головы, заспешил через гостиную. Грасарий кинулся к лекарю, стараясь не растерять по дороге положенного ему величия.
– Господин Главный лекарь!
Лабус резко остановился, как будто внезапно уткнулся носом в невидимое препятствие.
– Господин Лабус!
Тот повернулся и поднял на говорившего воспалённые от бессонной ночи глаза.
– Слушаю вас, господин лангрин.
Грасарий поджал губы. Лангрин… «Повелитель» звучало бы…
– Я хочу увидеть брата!
– Это невозможно! – Лабус старался говорить тоном, не терпящим возражений, но возражения последовали незамедлительно.
– Что значит – невозможно!? Не забывайся, лекарь! Я его брат и Наследник трона! И я должен быть рядом с ним!
Лабус посмотрел в пылающее праведным гневом лицо лангрина с бегающими глазками и нервно кривящимися губами, и устало выдохнул:
– Ему сейчас не до визитов. Боли усилились, но ни одно из известных мне лекарств не снимает их надолго. У Повелителя с вечера начался жар, утром присоединилась рвота. Я иду за настойкой из мадиссы, которая с благословения Богов, должна принести облегчение. Как только Повелителю станет лучше, мы немедленно пригласим вас всех к его ложу.
И, слегка поклонившись, лекарь повернулся и стремительно выскочил из гостиной. Грасарий зло посмотрел ему вслед.
«Беги, беги… Ты будешь первым, кто вылетит из этого дворца, если…» – Грасарий, не особо надеявшийся проскочить в спальню мимо невозмутимых Золотых Мечей, подошел к окну. Ветер всё сильнее трепал ещё не убранные после празднования флаги и торопил неуклюжие тучи, которые медленно ползли над вершинами Близнецов, окрашивая воды залива в цвет свинца. У причалов теснились корабли, благоразумно решившие переждать в Остенвиле надвигающуюся непогоду.
«А ещё десять дней назад никто и подумать не мог, что Повелитель, этот жирный рогоносец, решивший украсить свою тупую башку ещё одной парой ветвистых рогов, так быстро свалится, не выдержав семейного счастья, – злая улыбка скривила губы. – Заездила нашего бычка антубийская кобылка. В его ли возрасте так напрягаться…»
Грасарий знал, конечно, что причиной внезапной болезни Повелителя стало неудачное падение с лошади на охоте два дня назад. Тогда Палия, побелевшего от страшных болей в животе, занесли в его покои четверо телохранителей.
«Не сохранили… тело-то… Обязательно сменю всю охрану, когда…» – Грасарий споткнулся, не додумав мысль до конца. «Когда» было весьма туманно и не очевидно, и, что хуже всего, могло потребовать самых решительных действий.
Раздосадованный, лангрин стремительно вышел из комнаты.
Лея
Свеча бросала дрожащий свет на белый листок бумаги, исписанный округлым аккуратным почерком. Лея некоторое время задумчиво смотрела на эти строчки, потом взяла перо, макнула его во флакончик с чернилами и жирно зачеркнула самую верхнюю строчку.
