Вернувшись в свою комнату, она ещё около часа обдумывала пришедшую ей в голову мысль, ища слабые места своего плана, потом крикнув Фасиму и приказала той срочно отправляться в город. Прислужница, выслушав все указания своей госпожи, молча кивнула и, накинув тёплый шерстяной плащ, ушла.
Оставшись одна, Мирцея прилегла на диванчик. Ситуация, возникшая после внезапной смерти Повелителя Нумерии, грозила её семье действительно большими неприятностями. Да что уж – неприятностями… смертью! Если Гульмира останется у власти – а у Мирцеи не было ни малейшего сомнения, что эта наглая девка с её хитрым и изворотливым окружением уже придумали свой план, в котором каждый последующий шаг будет всё сильнее закреплять власть жадной семейки ненавистного царя Магдара в её доме – то им конец!
Боги, как же она ненавидела их всех! Дед нынешнего царя Антубии, Фартах, обманом заманил в засаду и убил во время охоты своего старшего брата, тогдашнего царя Сагдала. Совершив это злодеяние, он не остановился. Той же ночью во дворце были зарезаны все дети царя Сагдала мужского пола и две его беременные жены.
Избавившись от ненужных родственников, Фартах жестоко расправился и со всеми приближёнными царя, чтобы жёсткой рукой навести свой порядок в цветущей Антубии. Элишия, бабка Мирцеи, всю свою долгую жизнь оплакивала убитых отца и братьев, и заложила во внучке стойкую ненависть ко всему презренному роду царя – убийцы, безжалостно лишившего её далёкой и прекрасной родины.
А теперь правнучка проклятого царя, такая же вероломная и коварная, собиралась лишить теперь уже её, Мирцею, и её детей своего дома. И всех надежд. Этого Мирцея допустить никак не могла.
Юную жену Палия Мирцея за эти дни видела всего несколько раз и, стараясь не привлекать к себе её внимания, исподтишка с любопытством разглядывала новоявленную родственницу. Гульмира действительно была красива – среднего роста, стройная, с высокой упругой грудью, тонкой талией, нежными руками и изящной головой на длинной шее.
Сквозь смуглую бархатистую кожу на щеках алел румянец, когда она, смущаясь и опуская большие, умело накрашенные карие глаза с длинными загнутыми ресницами, слушала на свадьбе восхищённые речи подвыпивших мужчин, мало стесняющихся в выражениях. При этом её пухлые влажные губы мило улыбались, открывая белоснежный ряд ровных зубов.
Возможно, напускная скромность этой красавицы и могла кого-то обмануть, но только не Мирцею. Заставив себя ненадолго забыть о своей жгучей ненависти и посмотреть на невесту глазами стороннего наблюдателя, она увидела множество интереснейших вещей.
Как вспыхнули жадным блеском её томные глаза, когда Кудран Освел преподнёс ей в качестве свадебного подарка диадему из белого золота с семью крупными алмазами, бесподобно смотревшуюся на её чёрных блестящих волосах.
Как не успела она погасить мелькнувшее на лице отвращение, когда крепко выпивший Палий сграбастал её и прижал свои жирные губы к её нежному рту. И как презрительно скривились её губы, когда Рубелий, бесспорно не страдающий изысканностью речи, произнося поздравление, напутал что-то там с титулами царя Магдара Великого.
Но больше всего Мирцею заинтересовал слишком ласковый взгляд, брошенный новобрачной на стройного черноволосого юношу, сына посла Мардиха, исполнявшего в этом посольстве обязанности переводчика. И только ли переводчика…
Мирцея поднялась, накинула платок и вышла на балкон, подставляя лицо свежему морскому ветру. Солнце почти скрылось за правым Близнецом, окрашивая низкие облака в зловещий алый цвет. День заканчивался. Ещё один день её безжалостной игры.
Сегодняшним вечером её ждала встреча. Но впервые за столько лет её тело не трепетало в предвкушении сумасшедших ласк. Галиган Освел был ей сейчас нужен не для удовлетворения плоти. Сегодня у неё было к нему чисто деловое предложение.
Никита
Кто бы мог подумать, что они застрянут в этой деревушке на целых три недели! Да ещё благодаря кому! На подставленные ладони падали и сразу же таяли крупные снежинки, оставляющие на чёрной подмёрзшей земле белые мазки.
«Эх, Витёк, Витёк… Ты, друган, поди, и знать не знаешь, что я тебе за это время все кости перемыл…» – Никита поёжился. Уже второй день снег то налетал, быстро превращая всё вокруг в сверкающее белизной чудо, то отступал, давая возможность яркому дневному солнцу сотворить из этого чуда обыкновенную чавкающую грязь. Зима подбиралась всё ближе, и со дня на день могли ударить сильные морозы.
Холод беззастенчиво забрался под шерстяную накидку, будто намекая, что нечего без дела стоять столбом посреди двора. Пора было заняться тем, что так надолго их задержало.
Никита нырнул в сарай. Там на устроенном у стены стеллаже сохли глиняные заготовки. Взяв две, он вернулся в дом, где его с нетерпением ждали участники необычного эксперимента.
Хозяин дома, плотный черноволосый мужчина лет сорока с густой коротко подстриженной бородой, от волнения не находил себе места и суетился возле печи, на которую взгромоздили небольшую железную бочку. Его жена, сын и две дочери сидели на лавке у стены, следя за каждым движением Никиты.
У второй стены, тоже на лавке устроились Тван, Бракар и Мелеста. Рула, как обычно, увязалась за Ником и теперь тащила следом за ним глиняную болванку.
В общем, ни много ни мало, а Никита собирался совершить в этой отдельно взятой деревне маленькую революцию. И, как обычно в каждой революции, всё началось с простого – внезапно вылетевшего необдуманного слова, упавшего на благодатную почву.
И если к пустому застольному трёпу добавляется дерзкое желание, определённое упорство и просто бесшабашное «авось», на свет появляется нечто, вполне пригодное для внедрения в устойчиво беспросветное существование для его коренного изменения, само собой разумеется, в лучшую сторону.
Вот это необдуманное слово как раз и вылетело из его, Никитиного, рта. Наутро после приезда, едва выбравшись на свежий воздух и справив за углом нужду, Никита из любопытства прогулялся по деревушке. Маленькая, не больше десятка домишек, она была похожа на все другие, уже виденные им в болотном краю – убогие лачуги со стенами из двух слоёв переплетённых веток, между которыми для тепла укладывались связки камыша.
Снаружи ветки обмазывались глиной, чтобы хоть как-то защитить сооружение от ветра и сырости. Крыши лачуг так же выкладывались из вязанок болотной травы. Дерева в таких постройках было крайне мало, только двери да рамы в окнах – здесь оно было очень дорогим.
Вернувшись с экскурсии, Никита уселся за стол и, помешивая в миске горячую кашу, вдруг поинтересовался – а почему никто из жителей деревни не строит себе дома из кирпича.
Оказалось, что не только Гростин Вунк, лодочник и по совместительству хозяин этого убогого постоялого двора, где они остановились, но и никто из собравшихся за столом понятия не имеет, о чём говорит Никита. Тот попробовал на пальцах объяснить, что это такое, но Гростин, поняв, наконец, что Никита имеет в виду прямоугольники из глины, оглушительно расхохотался:
– Ох, дружище, ты и насмешил! Это ж глина! Да первый же ливень смоет такой дом со всеми его потрохами! Ха-ха-ха… большей глупости я в жизни не слыхал! Глина… Мои девки по два раза в месяц мажут стены дома, чтоб они хоть чуточку держались, а она, проклятущая, с первым же дождём прям так и плывёт по стенкам… Ох-хо-хо… кирпич! Это ж надо такое придумать!
Никита обижено засопел… «Не знать про кирпич! Вроде взрослый мужик, а дебил полный! У нас все дома сплошняком из этого кирпича построены, и ничё – стоят, как миленькие! А здесь его на смех подняли, да ещё и полным придурком выставили!»
Вот тут-то Витёк и всплыл. Точнее, не Витёк, а кружок по изготовлению керамики, куда их с Витьком занесло в четвёртом классе. В сентябре историчка Елена Ивановна (Леванна) стаскала их класс в краеведческий музей, где им подробно рассказали, как древние первобытные люди научились обжигать глину.
