– Давай только без этого.
– Зачем, Шестаков? Я понимаю, ты добрый самаритянин, который всех любит и пытается всем вокруг казаться зайчиком, но… зачем? Эта девчонка не стоит тех проблем, которые могли бы возникнуть. Знаешь, ты стал каким-то другим…
– Людям вообще свойственно меняться, – выдавил из себя, сдерживаясь от раздражения. И почему все вокруг пытались меня упрекнуть в помощи Рите?..
– Неужели она тебе… – Аленка замолчала. Я видел, как в ее глазах сверкнула боль вперемешку со страхом, словно она пыталась озвучить правду, от которой было тошно.
– Слушай…
– Ты и ей хуже сделал. Лучше тебе держаться от нее подальше! – заключила Смирнова. И тут я реально напрягся, нет не из-за явной угрозы, прозвучавшей из уст девушки. А в том, что мой поступок мог навредить Рите. Она и так была тенью в классе, никто не обращал на нее внимания, в лучшем случае шептался или прикалывался. А если уж заподозрили бы, что она не сбежала тогда как все, то могли устроить и травлю, девчонки точно.
Да, я все еще был обижен на Романову, но зла ей не желал. Это чувство жило до сих пор под ребрами, в самом сердце, куда я никого не пускал. В детстве мне казалось, что моя основная миссия оберегать Риту: она виделась мне хрупкой, беззащитной, невинным котенком, требующем тепла.
Казалось, никто кроме меня не может быть с ней рядом.
– Что значит сделал хуже? – спросил я прямо, с опаской глянув на Смирнову.
– Ей вроде как бойкот объявили.
– В классе, в котором с ней и без того никто не разговаривает? – усмехнулся столь глупой идее одноклассников.
– Я слышала, девчонки собирались ее проучить.
– Ч-что? – в желудке что-то ухнуло, будто осколком прошлось вдоль живота и нутро стянуло в тугой узел. Мне сделалось дурно.
– Твой класс за тебя горой, я их понимаю, – с улыбкой ответила Аленка, потянулась ко мне, планировала, видимо, обвить мою руку своей, но я резко подскочил с кровати. В глазах отчего-то потемнело.
– Что значит проучить? – крикнул громко, по венам кипятком полилась кровь, пальцы сжались в кулаки. От одной мысли, что Рита могла из-за меня пострадать, я готов был разнести все, включая самого себя, вдребезги.
– А что ты так завелся, Шестаков?
– Из-за меня человек пострадает, а я, по-твоему, должен сидеть и радоваться? – я перестал узнавать девушку напротив. Смирнова мне всегда виделась доброй, справедливой, но то, с какой легкостью она говорила о травле Риты, выбило почву из-под ног.
– Все уже в прошлом, и тут нет твоей вины, – Алена поднялась с кровати, подошла ко мне и положила руки на грудь, скользнув ими вверх от ключиц вдоль шеи. Очередная ласка, очередное раздражение. Я стиснул челюсть, скинув руки девчонки.
– Да пошла ты, – прошептал сквозь зубы, развернулся и направился к дверям. Ураган из эмоций раздирал грудную клетку, сжимал глотку, не позволяя нормально дышать. В глазах стояла Рита, невинная, мать его, Рита, над которой могли издеваться по моей вине.
Проклятье!
– Вить, ты чего? Ты из-за какой-то очкастой дуры меня послал?
Вместо ответа я громко хлопнул дверью.
