Глава 19
Ну не смогла я, не смогла!
Странное это было чувство – просыпаться по утрам и не подскакивать на кровати, в истерике собираясь куда-то бежать. Медленные и протяженные, теперь мои дни начинались с чашки кофе и круассана внизу, в кафетерии, а заканчивались где-нибудь в компании малоизвестных молодых и не очень людей, к которым меня беспрестанно таскала теперь Варечка. Она считала, что меня обязательно надо отвлекать. От чего? Я ничем не была увлечена и решительно не знала, куда себя девать, но не могу сказать, что мне это как-то мешало. В конце концов, я столько времени в своей жизни посвятила абсолютной праздности, что теперь просто словно обула на ноги удобные, давно разношенные тапочки. Они были мне впору, в них было все так же удобно шаркать по коридорам тихой сумрачной квартиры. Я оставалась у Варечки, хотя отец, радуясь возвращению блудной дочери, развил невероятную активность. Он постоянно вытаскивал меня на какие-то просмотры квартир, спрашивал, куда бы я хотела слетать на Новый год, просил заехать к знакомому дизайнеру, чтобы взглянуть на проекты перепланировки. Я делала это все совершенно механически, чтобы просто не огорчать отца. Иногда я неделями оставалась с ним в нашем загородном доме, только чтобы побыть с ним. Он был, в общем-то, в порядке и для всех, кто не знает его, совсем не казался больным. Он сам водил машину, играл со мной в шахматы и любил вечером вместе посмотреть боевик. И только эти визиты сосредоточенных незнакомых людей напоминали о том, о чем я лично даже не хотела думать. Ежедневно отец запирался в своей спальне с этими светилами медицинской науки, которые (из чистого уважения к огромным деньгам, которые им платили) снизошли до лечения на дому. После этого самого лечения отец бывал слаб и уставал, как никогда. Тогда я отказывалась от любых моих планов, какими бы они ни были, и оставалась дома.
– Поезжай. Что ты будешь сидеть? – ругался он. – Что я, ребенок? Мне соску вставлять не нужно.
– Хочешь партейку? – предлагала я, пропуская все его ворчание мимо ушей. Интересно, кажется, именно в такие моменты я хоть немного, но узнавала своего отца. Я его никогда не знала. Разве можно прожить столько лет с кем-то вместе и совсем его не знать? Или это он так изменился? Сидящий напротив меня в кресле усталый пожилой мужчина с ласковыми глазами не имел ничего общего с тем, кто приезжал домой пьяным, гремящим оружием, с девкой на каждой руке. Было ли это, был ли это вообще он?
– Твоя мама... она настоящая женщина, – сказал он как-то, задумчиво глядя на шахматное поле.
– Что ты имеешь в виду? – удивилась я. – А что, бывают ненастоящие? Игрушечные?
– Полно. Я только с такими, кажется, и имел дело.
– А как это отличить? – заинтересовалась я.
– Не знаю, – пожал плечами он. – Нужно прожить всю жизнь. Твоя мама, она... не так уж много она видела от меня хорошего. Не такая уж хорошая у нас была жизнь.
– Ну что ты... – встряла я, но он только покачал головой.
– Я знаю, знаю. Она могла бы и уйти, да? Ты это хочешь сказать? Я ведь порой бывал просто ужасен. Ты вот ушла, да? Не стала терпеть, и все. Мне кажется, ты сама не понимаешь, насколько похожа на меня.
– Мне не так давно это уже говорили, – ухмыльнулась я.
– Что будет, когда меня не станет?
– Пап! – возмутилась я. – Не говори так.
– Я думал – кому все это? Мама твоя дальше нашего сада носу не высунет. Внука нет. И не будет? – Тут он просительно заглядывал мне в глаза, но, видя мои растерянные глаза, поднимал руки вверх, сдаваясь. – Управляющие компании? Это такие все проходимцы, растащат все, и конец. Сложно, сложно стало. Никеш, а сейчас я вот смотрю на тебя и думаю: а ничего и не сложно. Такая ты у меня выросла, что со всем справишься. Да?
– Ну что ты такое несешь? Сам ты со всем справишься. Это же твоя империя! Твое дело жизни.
– Дело жизни, – вздохнул он. – Сколько мне той жизни осталось, кто знает? Эти вот только, шарлатаны. Оборотни в халатах. Улыбаются, говорят какие-то округлые слова. «Поводов для опасений на сегодняшний день не вижу». Что это должно значить? Что ты, старый осел, вероятно, доживешь до завтра?
– Они все так говорят, – вступилась я за врачей. – Знаешь, это как юристы – они тоже всегда дают только до восьмидесяти процентов гарантий. Никогда больше, даже в очевидных случаях.
– Да уж, те еще свиньюги! – хмыкнул отец, делая ход. Камин теперь у нас горел всегда, когда в гостиной находился папа.
– Я раньше смеялась, когда Журавлев говорил клиентам: «В вашем случае шансы – пятьдесят на пятьдесят, но мы еще посмотрим, кто кого». А люди в тюрьме, у людей крыша едет, у них истерика. Они там сидят по двадцать человек в одной камере. Через унитаз переговариваются, через веревочные дороги хлеб передают, чай и записки. Им разве может хватить этого «пятьдесят на пятьдесят»? Даже если они и виновны. У меня клиентку чуть не посадили из-за кражи одного платья за пятьдесят баксов. Виновна она? А ее преподаватель в институте из-за зачета заставил ее с ним спать. Ты не представляешь, пап, какой у нас сумасшедший мир. А в одной тюрьме, где я была, растут дети. Прямо за забором у них игровая площадка. Представляешь, пап, каруселька, песочница, а глаза поднимаешь – колючая проволока и надпись: «Под напряжением».
– Знаешь, Никеш, – он взял меня за руку, – ведь я-то, дурень старый, так надеялся, что ты никогда, слышишь, НИКОГДА в жизни не пересечешь порога тюрьмы. Даже на секунду! Не будешь даже адреса знать. Я хотел, чтоб твоя жизнь была легкая, как пушинка. И чтобы ты беззаботная была, как бабочка. Улыбалась и пела. А ты вот... такая.
– Ты разочарован? – замерла я.
Он поднял на меня взгляд, помолчал немного, потом улыбнулся и помотал головой.
– Я очарован. Детка, я очарован тобой. А сейчас беги, мне надо отдохнуть. Да и тебе тоже.
* * *
На Рождество я решила остаться в Москве. Отец был не в том состоянии, чтобы ехать куда-то далеко, и хоть он требовал, чтобы мы с мамой бросили его вместе со всеми его чертовыми эскулапами, мы, конечно же, категорически отказались следовать его советам. Я сказала, что скорее съем на границе свой паспорт и что мне весь этот курортный отдых претит с детства. Отец смирился и отстал. Мы договорились, что сам Новый год мы проведем вместе, в нашей квартире в городе, а потом я уеду и поживу какое-то время у Варечки. Моя собственная квартира, по словам отца, должна была уже быть готова через пару месяцев, крайний случай – к весне. Он был так горд, говоря это, а я даже не могла представить, что мне с ней делать. Наверное, надо будет кому-то сдавать, потому что жить я там, в общем-то, не собиралась. Я просто не мешала отцу, старавшемуся сделать все на случай, если его не станет. А так я либо торчала с родителями, либо по-прежнему, хоть и не так часто, жила в своей маленькой комнате на Патриарших, сидела на подоконнике, смотрела на сияющий беспокойный мир сквозь оконное стекло, такая похожая на собственный портрет. Я подумывала в будущем поехать с Варечкой в Италию, чтобы она все-таки показала мне все эти ее любимые картины в правильном свете и научила в них разбираться. А Новый год, после официальной части с родителями, я приехала отмечать именно на Варечкину кухню. Подруга считала это безумием и требовала, чтобы я опомнилась.
