– Ну, что скажешь? – с волнением спросил он, а бутылка в его руках дрожала.
– Да что тут скажешь? Словами тут не поможешь, – рассмеялась я и бросилась к нему.
Смешно мы, наверное, смотрелись с ним – парочка тощих Кощеев, вцепившихся друг в друга. Мы не могли оторваться друг от друга, а я и не знала, что можно вот так, до боли в теле, хотеть, чтобы кто-то просто был рядом. Независимость – другое название для одиночества, только и всего. Я стояла в объятиях Максима, глядела на его беспокойное тонкое лицо, оттененное мягким уличным светом, разливавшимся в моем окне, и думала, что, какими бы мы ни были сумасшедшими, гордыми упрямцами, все же есть надежда, что вместе нам будет куда лучше, чем друг без друга.
Эпилог
В конечном итоге все получили именно то, чего хотели. Некоторые, правда, долго этому сопротивлялись, но и они (а я имею в виду в первую очередь саму себя) успокоились и приняли неизбежное и неотвратимое. Я попала наконец в святая святых – в дом Синей Бороды, в его похожую на сарай квартиру около Остоженки. Но я не боялась, ведь сама я, по сути, была дочерью Черной Бороды, пирата, опасного морского, вернее, московского волка. Ничего так получилась семейка, один другого краше, но лично мой папа, когда узнал, что у его строптивой дочери есть... как бы это выразиться... не совсем молодой человек, пришел в восторг. Во-первых, от перспективы хоть и не сейчас, но в будущем заполучить в зятья одного из лучших московских адвокатов, а во-вторых, со временем все-таки дождаться внука (или, ладно уж, внучку).
– Дочка, что ж ты молчала! – все возмущался он, глядя на то, как я улыбаюсь счастливой, глупой и такой банальной улыбкой, сидя за нашим круглым столом. Представлять никого никому не пришлось – все и так знали друг друга, а все же мой Журавлев смотрелся невероятно смешно в роли моего кавалера. Первого человека в истории, кого я официально привела в дом знакомить с отцом. Когда перед нами открылись двери моего «гостеприимного» отчего дома, Максим долго медлил, прежде чем сделать шаг и войти в нашу прихожую. И все же он его сделал. Как космонавт, ступивший впервые в истории на Луну. «Маленький шажок для человека – огромный шаг для всего человечества». И в нашем случае для всей семьи Хрусталевых.
– А она вообще неразговорчивая, – пояснил чуть улыбнувшийся Максим.
– Это да, – кивнул папа и тоже улыбнулся. Что и говорить, у них было много общего. Им обоим приходилось иметь дело со мной, а это, как известно, совсем непросто.
– Ну, а свадьба когда? – заинтересовалась мама, хоть папа и шикал на нее в испуге.
– Ну, это как Ника решит, – пробасил Журавлев.
– Тогда мы ее никогда не дождемся, – вздохнул отец и добавил: – Ты имей в виду, Ника, у меня времени может оказаться совсем мало.
– Я учту, – кивнула я, хотя сосредоточенные люди в белых халатах недавно нас обнадежили, стали постоянно употреблять незнакомое слово «ремиссия» и улыбаться уголками губ. Сказали, что со временем, если все будет хорошо, можно будет говорить об операции. Но папа уже приспособился использовать собственное нездоровье в корыстных целях. Что ж, я его за это винить не могу – такой уж он человек.
– Если ты на ней женишься – я тебе сделаю твою собственную юридическую фирму, – пообещал отец. – В качестве приданого.
– Получается, что он тогда женится на мне из корыстных побуждений, – пожаловалась я, а папа только улыбнулся и сказал, что, если бы понадобилось, он бы вообще согласился его мне купить на корню.
* * *
Варечка все-таки сподобилась и нашла зал, в котором смогла выставить свои работы. Мы с Максимом, конечно же, пришли ее поддержать, хоть он и упирался, как мог, отмазываясь работой. Выставка, кажется, прошла достаточно успешно. Во всяком случае, я видела на ней совершенно незнакомых людей, которые ходили и с интересом что-то высматривали в Варечкиных пятнах и размытых формах.
Наибольшими восторгами гостей пользовался, как и следует предположить, мой портрет. Варечка забрала его на время выставки, и я дергалась, отдаст ли она мне его обратно, ведь это, без сомнений, была ее лучшая на этот момент работа. Все остальное вызывало легкое недоумение и вопросы у большинства посетителей. Впрочем, насколько я могла заметить, нашлись и ценители, которые даже что-то купили, чем сделали Варечку совершенно счастливой.
– Меня покупают, значит, я существую! – восторженно размахивала руками она. Я кивала и обещала, что мы с ней еще увидим ее работы в Музее современного искусства в Нью-Йорке. Но, если честно, мне казалось, что достаточно вывесить в красивом зале какие-нибудь яркие картины в любом стиле – и у них обязательно найдутся ценители. Уж по каким признакам они оценивают там что – не знаю. Сколько мне Варечка ни говорила про экспрессию, колористику и композицию – я так ничего и не поняла. Но это только лишь мое, сугубо дилетантское мнение. И я предпочитала держать его при себе – лишь бы портрет вернули.
* * *
Девушку Дашу из Самарской колонии общего режима освободить так и не удалось, хотя Максим, насколько мне известно, продолжает заниматься этим делом. Но, как он сказал, возбудить следствие по вновь открывшимся обстоятельствам, особенно там, где осужденный уже так хорошо и плотно сидит, очень сложно. Но есть надежда, что ее выпустят по достижении ее сыном трех лет досрочно. Думаю, она будет и этому рада. Хотя, вспоминая всех этих людей, этих женщин, у меня до сих пор на глаза наворачиваются слезы. Однако так работает наша система, и лучше все же быть очень осторожными, не доверять никому и не подписывать те бумаги, которые хоть в чем-то вызывают сомнение. Даже если эти бумаги тебе на подпись приносит очень близкий человек.
* * *
Жаннина операция «Ы», как мы ее назвали, прошла достаточно сложно, но в результате мы, как говорится, получили необходимый результат. Я знала о том, что происходит, от нее самой, мы поддерживали с ней отношения, а потом я узнала подробности от Журавлева. Она пришла восстанавливаться в институт где-то в середине октября и первое время со своим «козликом» практически не пересекалась. Восстанавливать ее, правда, сначала не хотели. Все живо помнили историю с платьем, а распространяться об истории с «преподом» никто не хотел по понятным причинам. Одного доброго слова какого-нибудь болтливого коллеги хватило бы, чтобы похоронить последние надежды на успех операции. Помогла только копия решения суда, в которой Жанну оправдывали (все-таки Журавлеву это удалось) за недостаточностью улик. Да и хозяйка бутика, приятная ухоженная дама лет сорока пяти, узнав всю эту историю с Жанниным преподавателем, мнение свое и позицию по делу резко изменила и претензии свои отозвала. Оказалось, что зла она была потому, что Жанна-то до ужаса похожа на любовницу мужа хозяйки бутика. Она только-только пришла в себя после развода, а тут Жанна утаскивает платье. Вот и взыграло, как говорится. В общем, дело с платьем прикрыли.
