Я бежал впереди собак, периодически притормаживая их, задачей же Уилла в этот момент было торможение нарт, чтобы не наехать на собак и не спутать постромки. Двигаясь, таким образом, мы благополучно спустились к поджидающим нас ребятам. Когда спуск практически кончился и мы выехали на ровную поверхность, собаки, видя прямо перед собой своих собратьев, по которым они, очевидно, очень соскучились, бросились к ним, не обращая внимания, на истошные вопли пытающегося сдержать их Уилла. Я же был занят своими лыжными креплениями и не смог помочь Уиллу остановить собак. Столкновение с упряжкой Кейзо казалось неизбежным. К счастью, Джеф успел выбежать вперед и остановить нашу упряжку. Уилл был вне себя. Как так! Его собаки на глазах у всех продемонстрировали полное неуважение к их хозяину! Наказать немедля! Сбрасывая на ходу лыжи и путаясь в собственных ногах, Уилл, чертыхаясь, бросился к собакам и, оттолкнувшись обеими ногами, как с берега в воду, плюхнулся животом на лохматые, мягкие, прижавшиеся друг к другу в ожидании неминуемой кары спины. И естественно, весь гнев Уилла тут же иссяк, как только он зарылся лицом в чью-то теплую густую шерсть. Собаки это моментально почувствовали и стали в несколько языков облизывать своего нервного хозяина. Инцидент был исчерпан. Мы находились на леднике Гуд Инаф, метров на семьсот ниже плато Дайер. Здесь было гораздо теплее — всего минус 16 градусов. С восточной части ледник обрамляли горы Гутенко, невысокая заснеженная гряда которых тянулась к горизонту километрах в десяти слева от нас. Из-за них временами налетал шквалистый ветер со снежными зарядами. Вопреки обыкновению, ко времени обеденного перерыва ветер немного стих, заряды и поземка прекратились, и мы расценили это как доброе предзнаменование. Однако, как показали дальнейшие события, сделали мы это несколько преждевременно. Около двух часов пополудни вновь сорвался сильный ветер, видимость упала до 50 метров. Кейзо решил пойти впереди упряжки Джефа с компасом, но ненадолго. Собаки все время теряли след, пытаясь развернуться по ветру. Около поверхности, на уровне их морд, поземка была наиболее сильной, снег залеплял им глаза и забивался в шерсть. Мы попытались связать нарты длинной веревкой, чтобы не сбиваться со следа, но эта попытка закончилась неудачно — больше времени уходило на распутывание веревки, и поэтому около 5 часов мы решили остановиться. Когда я, борясь с ветром, разгружал свои маленькие нарты, на которых мы везли спальные мешки и палатку, то вспомнил о происшедшем утром маленьком, но весьма чувствительном для самочувствия Уилла и моего самолюбия событии, еще раз подтвердившем высокую репутацию и универсальность моего магического прикосновения. Вытаскивая утром спальные мешки из палатки, я, как обычно, тащил их волоком (иначе было нельзя из-за сильного ветра) по снегу к нартам и напоролся на едва торчащий из-под снега алюминиевый угольник, к которому мы крепили оттяжки палатки. В результате нейлоновый чехол спального мешка Уилла (заметьте, не моего, а именно Уилла!) оказался распоротым, и теперь снег мог беспрепятственно набиваться внутрь. Я вспомнил об этом случае, когда тащил заметно вздувшийся от попавшего внутрь снега спальник Уилла теперь уже в обратном направлении — от нарт к палатке. Хорошо, что у Уилла, как у руководителя экспедиции, был небольшой личный запас, куда входил и запасной нейлоновый мешок.
Совместными дружными усилиями советско-американского экипажа палатка была поставлена. Уилл забрался внутрь лечить израненный спальный мешок, я же пошел к собакам. В такую беспросветную погоду их особенно жалко. Спина и бока покрыты смерзшимся с шерстью снегом, на усах и бороде лед, движения становятся вялыми и апатичными, им все равно, куда их ведут и когда их накормят. Только одно желание владеет ими: поскорее добраться до места ночевки, зарыться носом куда-нибудь поближе к животу, где, может быть, сохранился небольшой кусочек не покрытой льдом и снегом шерсти, укрыться сверху хвостом и, зажмурив глаза, попытаться забыться, подставив ветру наименее уязвимое место — спину. Трудности возникли, когда я попытался снять постромки с четырех наших самых свободолюбивых собак — Тима, Томми, Блая и Егера. Оставлять их на ночь было опасно, поскольку они постараются обязательно освободиться от постромок недозволенными методами, но и снимать примерзшие к шерсти постромки, затвердевшие и покрывшиеся льдом, было очень тяжело — как морально, так и физически. Это очень болезненная процедура — собаки скулят, вырываются, — и я уж было начал жалеть, что взялся за это дело, но скрепя сердце все-таки довел его до конца. Сойер так и не пришел до конца в себя после вчерашнего, и этот снегопад для него был как нельзя более некстати. Джеф опять забрал его на ночь к себе в палатку.
У нас в палатке было тепло и сыро, с потолка капало. Сегодня на ужин мексиканская кухня, то есть все то же самое, только перца вдвое больше. За сегодняшний сумбурный день прошли 22 мили. Мы идем уже четвертый день подряд. Не так уж плохо, тьфу-тьфу! Лагерь в координатах: 71,9° ю. ш., 65,3° з. д.
18 сентября, понедельник, пятьдесят четвертый день.
Такое впечатление, что ледник Гуд Инаф, убедившись в бесплодности первой попытки остановить наше продвижение штормовой погодой, перешел к тактике выжидания и заманивания. Вопреки обыкновению, ветер, достаточно сильный с утра, стал постепенно стихать и, когда мы вышли, успокоился окончательно. Морозная погода, голубое небо, прекрасная видимость были нашими приятными спутниками в то утро. Погруженные в свои мысли, мы скользили на лыжах рядом с нартами, придерживаясь одной рукой за стойку, и изредка лениво перебрасывались словами, комментируя какие-то показавшиеся нам особенными картины медленно меняющегося слева от нас горного пейзажа. Справа, сливаясь с горизонтом, простиралась белая однообразная равнина ледника, не нуждающаяся в каких-либо комментариях. Горы Гутенко обрывались в сторону ледника так круто, что на их склонах, обращенных в нашу сторону, практически не было снега, и от этого они казались черными, а их резко очерченная ломаная линия только подчеркивала белизну подступающего к их подножию ледника и прозрачность опускающегося за их вершины голубого неба. Расстояние между нами и плато Дайер все более увеличивалось, но и отсюда, издалека, можно было легко распознать его местоположение: с северо-северо-восточной стороны горизонта небо было свинцово-черным, резко выделяясь на окружающем его светло-голубом фоне.
Приятно было идти на лыжах, не сгибаясь, не пряча лицо от ветра, и, откинув капюшон, смотреть по сторонам, видеть своих товарищей и бегущих без явного напряжения собак. Время от времени мы с Уиллом покрикивали на них, иногда останавливались, чтобы распутать постромки, но все это делалось с запасом времени и настроения и потому совершенно незлобиво. Температура повысилась до минус 18 градусов, и идти стало совсем приятно. Весь обеденный перерыв я провел в обнимку с озонометром, который никак не хотел выходить на режим. Ребята, разнежившись на солнышке, мирно обедали у соседних нарт.
