Спасибо, Виктор, за то, что ты представляешь советский народ в этой экспедиции. Ты для нас являешься символом Перестройки!
Спасибо, Виктор, за твои прогнозы погоды, которые ты, сильный парень, вставая раньше всех, приносишь в каждую палатку и будишь всех нас, говоря: «Привет, ребята!»
Спасибо, Виктор, за твою отзывчивость. Ты всегда готов прийти на помощь каждому из нас своим магическим прикосновением.
Спасибо, Виктор, за твой оптимизм и веселый характер! Мы любим тебя!
Упоминающееся в предпоследнем пожелании прикосновение, названное с легкой руки Этьенна магическим, действительно имело место быть. Еще в Гренландии все стали замечать, что после моего контакта с любым, даже прочным на вид предметом последний выходил из строя или сразу после этого контакта или какое-то, весьма непродолжительное время спустя. О термометрах вы уже знаете, но это, естественно, не самый наглядный пример магического прикосновения. Еще более убедительное доказательство моих уникальных способностей было получено, когда я на глазах у потрясенных товарищей оторвал по металлу замок молнии при попытке открыть дверь в нашей аварийной палатке. Все мои старания объяснить случившееся тем, что замок к моменту моего прикосновения к нему уже был надломан, ни к чему не привели. Это происшествие стало кульминационным в длинной цепочке порой фатальных, но чаще закономерных несчастных случаев при моих контактах с окружающей средой, и теперь всегда, когда я предлагал свою помощь товарищам по команде, эти предложения рассматривались ими с каким-то опасливым уважением и только с точки зрения баланса положительных и отрицательных результатов моей, увы, бескорыстной помощи.
Джеф стал собираться домой. Едва только он вылез наружу, мощнейший порыв ветра сотряс палатку. Уилл даже присвистнул, а Жан-Луи не преминул связать этот всплеск антарктических страстей с выходом Джефа. Вскоре стали расходиться все ребята — завтра предстоял рабочий день, и, как нам ни было хорошо сидеть вместе, пришлось праздник заканчивать, но кекс еще не был съеден, и, таким образом, оставался небольшой повод для продолжения праздника.
День рождения я отметил в горах Гутенко в точке с координатами: 71,6 ю. ш., 65,0° з. д.
17 сентября, воскресенье, пятьдесят третий день.
С утра хорошая видимость, ветер метров десять от востока, поземка, минус 25 градусов и практически чистое небо. Ну, скажите, как в такую погоду устоять на месте даже после такого праздника, какой был накануне! Наши обычные двухчасовые сборы на этот раз показались Всевышнему, очевидно, чрезмерно затянутыми, а настроение наше чересчур благодушным, потому что в 8 часов, то есть именно тогда, когда нам надо было выходить из палаток, ветер усилился, началась низовая метель, видимость ухудшилась до одного километра. Рекогносцировка местности, которую утром до ухудшения видимости удалось выполнить Джефу, показала, что наши вчерашние впечатления нас не обманули — мы действительно находились на дне огромного ледяного желоба, открытого на северо-востоке в сторону уже пройденного нами плато Дайер, название которого мы на основании своего собственного опыта вполне могли бы рекомендовать к использованию при составлении путеводителя по плато для будущих путешественников. Начинаться он мог бы примерно так: «Не дай Бог вам когда-нибудь попасть на плато Дайер в конце зимы» или «Дай Бог вам благополучно миновать следующее далее по вашему маршруту плато Дайер, отважный путешественник! Сложный пересеченный рельеф, налетающие внезапно с запада один за другим, как будто соревнующиеся в своей неприязненности к вам бесконечные циклоны делают путешествие по этому плато не только трудным, но и чрезвычайно опасным, особенно в начале весны». (Здесь составитель мог бы вставить в качестве примечания: «Мы не беремся достоверно утверждать относительно других времен года, но почти уверены, что и тогда погода здесь не существенно лучше».) Таким образом, наш опыт подсказывал нам, что ждать каких-либо уступок со стороны плато в смысле прекращения ветра не приходилось.
На юго-западе этот желоб спускался в сторону ледника с интересным названием Гуд Инаф, что могло в зависимости от интонации звучать как «Достаточно хорошо» или «Хорошо, достаточно». Такая двусмысленность тоже наводила на определенные размышления относительно тамошней погоды, эти соображения были приняты нами во внимание, а мы, несмотря на усиливающийся ветер, решили идти. Джеф прокричал нам сквозь ветер, что знает направление, и ушел вперед со своей упряжкой. Мы с Уиллом пошли последними. Погода разыгрывалась по хорошо отрепетированному, уже начинающему вызывать у нас тоску сценарию. Только мы тронулись с места, видимость пропала окончательно, и вместе с нею исчезли идущие впереди нас Кейзо и Жан-Луи, но мы их достаточно быстро отыскали. Мне пришлось выйти вперед на лыжах и держать след. По той легкости, с какой нарты набирали скорость, можно было догадаться, что мы движемся под уклон. Это открытие, хотя не такое уж неожиданное, было не из приятных. Согласитесь, что мчаться на большой скорости в неизвестность, что называется в белый свет, зная, что вокруг скалы, трещины и ледяные крутые спуски, — занятие не для слабонервных, и, хотя мы и не считали себя таковыми, все-таки Великой цели ради все время сдерживали собак. И вот, когда мы уже миновали самое узкое место ледяного желоба, упряжка Кейзо скрылась из виду и на этот раз надолго — все наши попытки отыскать след ни к чему не привели. «Неужели отстали!» — подумал я и, остановив собак, подъехал к Уиллу. Посоветовавшись, мы решили, что Уилл с собаками постоит на месте, а я попробую проехать вперед и разведать ситуацию. Поскольку мы шли все время в одном и том же направлении, то наиболее вероятной причиной исчезновения впереди идущих упряжек был спуск. Пройдя вперед метров пятьдесят, я продолжал отчетливо видеть Уилла. Поскольку во всех остальных направлениях никаких ориентиров не было, мне трудно было оценить видимость, и, только внезапно увидев далеко внизу под собой две крохотные упряжки с еще более крохотными точками собак и людей рядом с ними, я понял, что нам предстоит Великий спуск с плато. Я вернулся к Уиллу и обрадовал его предстоящим испытанием. Готовились мы к нему тщательнейшим образом: в ход были пущены все наличествующие постромки — а их набралось четыре. Мы обмотали ими полозья, я снял лыжи и привязал их к нартам, кроме того, мы временно освободили от тягловой повинности трех наиболее мощных собак — Пэнду, Блая и Егера, — подъехали к краю обрыва, и спуск начался.
Я бежал впереди собак, периодически притормаживая их, задачей же Уилла в этот момент было торможение нарт, чтобы не наехать на собак и не спутать постромки. Двигаясь, таким образом, мы благополучно спустились к поджидающим нас ребятам. Когда спуск практически кончился и мы выехали на ровную поверхность, собаки, видя прямо перед собой своих собратьев, по которым они, очевидно, очень соскучились, бросились к ним, не обращая внимания, на истошные вопли пытающегося сдержать их Уилла. Я же был занят своими лыжными креплениями и не смог помочь Уиллу остановить собак. Столкновение с упряжкой Кейзо казалось неизбежным. К счастью, Джеф успел выбежать вперед и остановить нашу упряжку. Уилл был вне себя. Как так! Его собаки на глазах у всех продемонстрировали полное неуважение к их хозяину! Наказать немедля! Сбрасывая на ходу лыжи и путаясь в собственных ногах, Уилл, чертыхаясь, бросился к собакам и, оттолкнувшись обеими ногами, как с берега в воду, плюхнулся животом на лохматые, мягкие, прижавшиеся друг к другу в ожидании неминуемой кары спины. И естественно, весь гнев Уилла тут же иссяк, как только он зарылся лицом в чью-то теплую густую шерсть. Собаки это моментально почувствовали и стали в несколько языков облизывать своего нервного хозяина. Инцидент был исчерпан. Мы находились на леднике Гуд Инаф, метров на семьсот ниже плато Дайер. Здесь было гораздо теплее — всего минус 16 градусов. С восточной части ледник обрамляли горы Гутенко, невысокая заснеженная гряда которых тянулась к горизонту километрах в десяти слева от нас. Из-за них временами налетал шквалистый ветер со снежными зарядами. Вопреки обыкновению, ко времени обеденного перерыва ветер немного стих, заряды и поземка прекратились, и мы расценили это как доброе предзнаменование. Однако, как показали дальнейшие события, сделали мы это несколько преждевременно. Около двух часов пополудни вновь сорвался сильный ветер, видимость упала до 50 метров. Кейзо решил пойти впереди упряжки Джефа с компасом, но ненадолго. Собаки все время теряли след, пытаясь развернуться по ветру. Около поверхности, на уровне их морд, поземка была наиболее сильной, снег залеплял им глаза и забивался в шерсть. Мы попытались связать нарты длинной веревкой, чтобы не сбиваться со следа, но эта попытка закончилась неудачно — больше времени уходило на распутывание веревки, и поэтому около 5 часов мы решили остановиться. Когда я, борясь с ветром, разгружал свои маленькие нарты, на которых мы везли спальные мешки и палатку, то вспомнил о происшедшем утром маленьком, но весьма чувствительном для самочувствия Уилла и моего самолюбия событии, еще раз подтвердившем высокую репутацию и универсальность моего магического прикосновения. Вытаскивая утром спальные мешки из палатки, я, как обычно, тащил их волоком (иначе было нельзя из-за сильного ветра) по снегу к нартам и напоролся на едва торчащий из-под снега алюминиевый угольник, к которому мы крепили оттяжки палатки. В результате нейлоновый чехол спального мешка Уилла (заметьте, не моего, а именно Уилла!) оказался распоротым, и теперь снег мог беспрепятственно набиваться внутрь. Я вспомнил об этом случае, когда тащил заметно вздувшийся от попавшего внутрь снега спальник Уилла теперь уже в обратном направлении — от нарт к палатке. Хорошо, что у Уилла, как у руководителя экспедиции, был небольшой личный запас, куда входил и запасной нейлоновый мешок.
