Надо было спросить, вдруг в этом роддоме у неё есть знакомые?
А что это изменит
— Надо было.
Главный вход оказался совсем недалеко, мы подошли к широким ступеням, по которым навстречу нам двигалась большая шумная группа детей и взрослых с разноцветными шариками. Впереди всех спускался гордый папаша с голубым конвертом в руках, рядом молодая мамочка со счастливой и чуть растерянной улыбкой, придерживала от ветра широкое платье в голубенький цветочек, в котором, видимо, её привезли рожать.
Зависть к чужому счастью словно окунула в кипяток. Подобной встречи у меня не будет, не будет шариков, не будет улыбок, радостного знакомства с новым человечком, когда каждый хочет заглянуть в конверт, посмотреть, на кого похож новорожденный.
По щекам полились слёзы, я была уже не в состоянии сдерживаться.
Ну, и пусть я одна шагну с крыльца, мне ничего не надо, лишь бы сомкнуть руки вокруг дочери, вдохнуть аромат тонких волосиков, поцеловать розовые пяточки, рассмотреть каждый пальчик и каждую складочку на теле. Я больше не могла выносить разлуку с моим ребёнком.
Мы дождались, когда счастливая процессия освободит проход, и поднялись на крыльцо. Лиза потянула одну стеклянную дверь, вторую придержала их, давая мне пройти в просторный холл, посмотрела на моё улитое слезами лицо и повела к одному из оражевых диванчиков у окна напротив мозаики «Мать и дитя» во всю стену.
— Сиди здесь, я всё узнаю.
Говорить я не могла, поэтому только кивнула головой. Лиза твёрдым шагом двинулась к девушке, сидящей за стойкой ресепшена.
Господи, помоги
Вцепившись в сиденье стула руками, не отрывая взгляд от Лизы, я пыталась услышать, о чём они говорят. Лиза подала документы, наклонившись вперёд, что-то сказала. Сердце билось рывками, как будто отмеривая последние метры дистанции до финального свистка. Приговорённые к смерти иногда умирали от разрыва сердца раньше, чем свершалась казнь.
Ватные ноги отказывались двигаться, давали дополнительные минуты надежды. Самообман, что можно спрятаться в домике, закрыв глаза как в детстве, надо было раньше с корнем выдирать из себя, потому что единственная таблетка от боли — это полностью принять свою боль, окунуться в неё и… пережить, если получится.
Каждый шаг по бетонному полу отдавался в моей голове гулкими ударами. Раз, два, три. Сейчас Лиза оглянется, и по её лицу я пойму… Она не оглянулась…
Я не потеряла сознание, не упала посередине пустого холла, хоть и медленно добралась до ресепшена, навалилась грудью на стойку.
Выдержала
— Ой, привет, — Лиза повернула ко мне радостное лицо. — А тебя здесь потеряли.
Я наклонилась к окошку, за которым сидела молодая девушка в медицинской маске, голубом колпаке и в очках. Замаскировать и спрятать истинное лицо за всеми этими атрибутами можно лучше любого шпиона, даже цвет глаз девушки за стёклами очков не определялся.
Медсестра строго посмотрела на меня. Судя по её взгляду, она уже составила мнение обо мне, как о второй бомжихе из-под моста.
Первая стояла рядом и улыбалась, хорошо, что не беззубым ртом. Лиза забывала о своём внешнем виде по щелчку пальцев, её наивность иногда превосходила мои самые смелые ожидания.
— Извините, я болела. Телефон был выключен.
— Они позвонили в консультацию, и там подтвердили, что ты стояла на учёте. Всё нормально.
Лиза говорила совершенно не то, что я хотела услышать.
— Что с дочерью?
Если долго смотреть в бездну, бездна начнёт смотреть в тебя. Побелевшими пальцами я вцепилась в серую в разводьях мраморную стойку.
Медсестра исподлобья ещё раз взглянула на меня, держа руку на компьютерной мыши. Ищет информацию.
— Соколова, девочка, родилась двадцать девятого мая. Так?
— Да.
— Дата выписки на следующей неделе, среда в двенадцать часов дня. Лечащий врач Зоя Викторовна, звонить ей можно с двух до четырёх ежедневно. Телефон отделения возьмите на стойке.
Пол закачался под ногами, брызнули слезы, медсестра расплылась перед глазами в мутной пелене. Моя дочь жива. Её отдадут мне. Слова, минуту назад застрявшие в горле, прорвались через судорожные всхлипы.
— А до среды… можно… увидеть дочь? Мне её…даже…не показали.
Медсестра раздраженно посмотрела на меня.
— Какие претензии ко мне, мамочка? Вы пришли с улицы и проситесь зайти в отделение интенсивной терапии? Там всё стерильно, и не только ваш ребёнок лежит.
Лиза забрала со стойки документы, обняла меня, потащила к диванчику. В холл зашла пара в возрасте и сразу же уставилась на нас. Мне было всё равно. Все непролитые слёзы этих страшных дней выплеснулись наружу. Лиза усадила меня, загораживая собой от любопытных глаз.
— Ну, что ты? В среду выпишут. У тебя все готово?
Меня накрыла истерика, я размазывала слёзы по лицу, икала, вздрагивала всем телом, издавала какие-то ужасные звуки, пугая своим видом всех вокруг. Какая же я дура! Вместо того, чтобы всё узнать, купить вещи, кроватку, я поехала на тренинг.
— Ничего нет, — выдавила тонким противным голосом и заскулила.
Господи, во что я превратилась?
— Юля, а почему ребёнка не показали? Сейчас вроде обязаны.
— Её сразу унесли. Она недоношенная. А у меня давление двести, укол поставили, врач — мужчина меня с кресла на руки поднял и на каталку, я вырубилась. Очнулась уже в коридоре. Вокруг темнота, никого нет, только голоса где-то вдали. Рожениц не осталось, врачи отдыхать ушли.
Вместе со слезами я выплакивала свою боль, раздиравшую меня раньше как тонкую паутину на мелкие части. Словно с мутного стекла слёзы смывали страх, очищали сознание, помогали вздохнуть полной грудью. Ничего не закончилось, жизнь продолжается.
Мне страшно? Да. Но я больше не буду жалеть себя.
* * *
В холл вошёл Андрей, его как магнитом развернуло в нашу сторону. Кажется, он даже вздрогнул. Моё красное лицо с распухшим носом и зарёванными глазами щелочками испугало его, он на мгновенье замешкался. Лиза обернулась, заметив направление моего взгляда, и расплылась в улыбке. Вот кто воспринимал Андрея, как воистину положительного персонажа. Её доверчивость неприятно царапнула меня где-то на донышке души. Андрей подошёл к нам.
— Какие новости?
Лиза поспешным ответом разорвала наш напряженный зрительный контакт.
— Всё замечательно. Юлину дочку выписывают в среду.
Андрей слегка растерялся. Видимо, он предполагал другую реакцию на хорошие новости.
— А почему ревёшь?
Печка, в которую я подбрасывала дрова, потухла, причина жуткого страха — страха потери исчезла. Но моя маленькая девочка где-то одиноко лежала в кувезе, и чужие тёти в халатах ставили ей уколы, меняли памперсы, пеленали, кормили через трубочку в носу, не брали на руки, когда она плакала, а мне предлагали ждать до среды.
Появление мужчины вновь пустило меня по тому же кругу.
