накинулась на Вадима.
– Нашел у кого про тайны ведовские выпытывать, у ведуна! Вроде уже и не маленький. Ну кто тебя за язык тянул то? Теперь как бы беды не накликал. И в кузню к нему ходить не смей!
– Да уж, – согласился с женой Ратибор, – держись от кузнеца подальше. Всякое о нем люди говорят, где правда, где ложь, кто разберет? Если уж на то пошло, так лучше к дочке Гостомысла на свидания ходи.
– А ты откуда узнал? – вспыхнул Вадим, удивленно глядя на отца.
– Да она с утра тебя сватать приходила, – серьезно ответил Ратибор, а у самого в глазах плясали лукавые искорки. Вадим обиженно насупился. – Ну ладно, шучу, – потрепал его по вихрам отец. – Видел я сегодня старейшину Гостомысла. Он тоже о тебе говорил и о Ратмире. Ты уже знаешь что мы с матерью за него сватали Гориславу?
– Знаю, – все еще хмуро ответил Вадим. – И что ты решил?
– А решил я пока ничего не решать. Вот вернемся из Киева, там и посмотрим. Но запомни, – Ратибор стал серьезен и даже суров, – раньше Ратмира о свадьбе и не мечтай!
– Спасибо, отец, – просиял Вадим. – Так значит после свадьбы Ратши, вы Гориславу за меня посватаете?
– Значит, значит, – проворчал Ратибор. – Да не прыгай ты как молодой жеребенок. Женится собираешься, а скачешь как мальчишка. Мать береги. В делах дружинных Ярого слушай. Опыта набирайся. Пора тебе уже и взрослеть, сын!
* * *
Горислава улыбалась. Ей хотелось раскинуть руки, обнять весь мир, бежать неведомо куда, хоть до края окоема, где смыкаются земля и небо. «Хорошо птице, – думала она, – у нее есть крылья. И я бы сейчас полетела понеслась белогрудой касаткой навстречу любимому. Тятенька, какой ты у меня хороший! Как я люблю тебя! А как же князь ему сказал? Пусть жених и невеста подрастут? Жених и невеста! Вадим – жених, я невеста! Пусть подождут? Подождем, подождем, подождем, – пела душа девушки. – До вечера, – лукаво засмеялась она. – Надо найти Вадима, сказать пусть вечером приходит во двор к Пленко. Как хорошо, что этот рыжий насмешник отправляется в Киев. Как долго я его не увижу! А Вадима увижу! Скоро! А что скажет Улита? А что ей говорить, она поймет. Сама к своему Пленко на свидания бегала».
– Ба, ба, ба! Горислава, да неужто это ты? Тебя и не узнать! Неужели ты ради нас так нарядилась? – Добровест, всегдашний весельчак и шутник (наверное потому и были они с Пленко друзья не разлей водой) поймал девушку за руку. Взяв сестру за плечи, он поворачивал ее то вправо, то влево. – Какой жемчуг у тебя в косе! Поди заморский? И кто же тебе его подарил?
– Кто, кто, знамо кто! Жених! – подхватил игру брата Буривой. – Да и не к нам она бежала, а на встречу с женихом. А на пристани случайно очутилась, заблудилась, видно.
– Балда, – засмеялась Горислава. – Оба вы балды, – она поочереди расцеловала братьев. – Я же люблю вас, хоть вы надо мной и смеетесь!
– Да что с тобой, Горислава? – Добровест был искренне удивлен. – Никогда тебя не видел такой.
Какой, такой? – тормошила его Горислава. – Ну скажи, какой? – ей не стоялось на месте и она будто пританцовывала вокруг брата.
– Ну не знаю, – Добровест никак не находил нужного слова, – счастливой что ли?
– А я и впрямь счастлива! – радостно воскликнула Горислава.
– Отчего же ты счастлива! Что нас провожаешь надолго что ли? – не понимал ее Добровест. – Неужели мы тебя так своими насмешками задели, что ты счастлива нас целый год не видеть?
– Да нет, – разъяснил ему Буривой, – влюбилась. Правильно я говорю, Горислава? – девушка в ответ только счастливо засмеялась.
Подошел Вышеслав с Вершко. Вышеслав был старшим из братьев. Ему как и Пленко исполнилось тридцать, только слов он на ветер зря не бросал. Чаще был серьезен и молчалив. К Гориславе относился по отечески. Жизнь ведь она такая, не станет Гостомысла и будет старший брат сестре в отца место. Но сейчас и он глядя на сестру улыбнулся.
– Ты и впрямь, Горислава, никак влюбилась? – он обнял девушку и, не дожидаясь ответа, обернулся к младшему, Вертко, грустно повесившему голову. – Ты, брат, не кручинься. Киев от тебя никуда не уйдет. Как стоял на Днепре, так и будет стоять.
– Может его кручина и не о Киеве? А о киевлянках, – вставил с ехидцей Буривой.
– А они красивые? – спросила Горислава у старшего брата. Ее не занимали всякие мужские глупости как война, охота или торговля. Ей нужно было знать главное.
– Да как тебе сказать, – озадаченно поглядел на нее Вышеслав. – Не знаю. Разные они, есть и красивые, а есть и не очень.
– Но красивых больше, – Буривой хитро подмигнул Добровесту и продолжал. Ростом киевлянки высокие, осанка у них гордая, шаг легкий, идет что твоя лебедь белая плывет. Очи то у них соколиные, брови то у них соболиные, – не хуже заезжего песельника рассказывал Буривой, а Горислава думала: «Вот и хорошо, что князь Ратибор не берет Вадима в Киев. Нечего ему на этих киевлянок смотреть. А то наглядится на таких и меня забудет, – она перестала улыбаться и сердито насупила брови. – У-у, разлучницы!» А Буривой разливался соловьем, – лица то у них белые, как снег, уста то у них медвяные…
– Экий ты, Буривой, приметливый, – насмешливо перебил его Вышеслав. – Был то в Киеве всего один раз, а все успел рассмотреть, и очи, и брови, и уста медвяные.
– А что? – смутился Буривой. – И успел. Долго что ли…
– Вот и я о том же, – наставительно заметил Вышеслав. – Языком по пустому трепать не долго. А вот подумать сначала, оно бы и не помешало.
– Погоди, Вышеслав, – остановил его Добровест, – путь до Киева дальний. Еще успеешь поучить Буривоя уму-разуму. А сейчас прощаться давай. Вон уже и князь к своим лодьям пошел.
Вышеслав по очереди обнял Гориславу и Вершко.
– Ну, смотрите тут за отцом, помогайте ему во всем. Он уже старый.
– Когда же ждать вас назад? – хмуро спросил Вершко.
– Следующей весной, – ответил Вышеслав уже со сходен. – Когда лед сойдет, тогда и придем по большой воде.
– Будем ждать! Возвращайтесь, – махнула рукой Борислава.
– Чего привезти тебе из Киева, сестрица? – спросил Буривой, стоя на корме лодьи. – Шелку арабского или злата царьградского?
– А и то, и то привези, – ответила Борислава простодушно. – Я подаркам всегда рада.
– Ай молодец девка! – засмеялись на лодье ватажники*, сидящие на веслах. – От такой простым колечком не отдаришься.
Толпа на берегу заволновалась, прихлынула к самому берегу.
