— О, это полная глупость.
Монтидидье извлёк из ножен длинный узкий кинжал и принялся чистить остриём ногти.
— Какая именно глупость?
Монтидидье угрюмо насупился, потом резко выпрямился, вдохнул и шумно выдохнул, стряхнув с себя гнев так же быстро и легко, как иной мог бы стряхнуть плащ.
— Право, мне стоит быть поумнее. С чего мне сердиться на вас, если вы тут совершенно ни при чём? Во всяком случае, пока. Но потом и вы станете к этому причастны, можете мне поверить.
Монтидидье снова сунул кинжал в ножны и скрестил руки на груди.
— Все считают, что эту войну, как и все прочие известные им войны, выиграют конные рыцари.
— А вы бы хотели, чтобы они думали иначе?
— Конечно! Потому что я желаю увидеть разгром мусульман и нашу победу, а не наоборот. А чтобы мы победили, надо убедить наших вождей, что они ошибаются! Причём изменить не только их точку зрения, но и методы и тактику ведения боевых действий. Если этого не сделать, все погибнут быстро и бесславно, потому что нынешняя война на Востоке не похожа на те войны, к которым они привыкли. Да, каждый вспоминает множество сражений, выигранных конными рыцарями; но все эти сражения велись здесь, в христианском мире, да и размах их был невелик. По большей части то были просто раздоры между жадными сеньорами из-за спорных земель.
Монтидидье посмотрел Сен-Клеру в глаза.
— Такой войны, которая ведётся сейчас в Палестине против мусульман, против Саладина, никогда ещё не бывало. Уж поверьте мне, мессир Анри: она идёт в другом мире, где всё не похоже на то, к чему мы привыкли здесь. Известные нам правила ведения войны там неприменимы. Вы ведь никогда не бывали в Святой земле?
— Нет, не бывал. Когда затевался прошлый поход, меня удержал дома долг перед герцогиней Элеонорой, а другой возможности мне пока не представлялось.
— Так я и думал... Что ж, поверьте мне на слово — Святая земля совершенно не похожа на знакомый вам мир. Хоть её и называют Святой землёй, Бог ведает — ничего святого там нет. Тем, кто мнит себя сейчас вождями христиан, никогда не понять этой земли, нечего и пытаться. Они слишком молоды, чтобы помнить уроки Первого и Второго крестовых походов, они слишком невежественны, чтобы поинтересоваться условиями, в которых им придётся воевать, — например, тамошним ландшафтом и климатом. Бо́льшую часть Святой земли занимает бесплодная пустыня, враждебная и жестокая, как и населяющие её люди. Эта пустыня крайне опасна для вновь прибывших. Там случаются ужасные песчаные бури, которые налетают внезапно и погребают под собой целые деревни — да что там деревни! — порой целые армии. Бури столь неистовые, что подгоняемый ветром песок может сорвать плоть с костей живого человека, если тот ничем не прикроется. Но есть кое-что пострашнее буйства природы: люди. Ибо обитатели той земли под стать ей самой. Это свирепые, неумолимые воины, которые живут и дышат верой в своего бога и его пророка, Мухаммеда, и готовы с радостью за них умереть. Мусульманские воины — сарацины, мусульмане, арабы, бедуины, называйте их, как хотите, — могут взять верх над самыми лучшими из нас, Анри, хоть мне и досадно это признавать. А ещё на их стороне огромное численное превосходство. В последнем сражении они выставили десять воинов против каждого франка — неудивительно, что из наших уцелел лишь каждый двадцатый.
Последовало долгое молчание. Сен-Клер обдумал услышанное от госпитальера и поднял руку, будто собирался задать вопрос.
— Я верю в правдивость ваших слов хотя бы потому, что слышал от других похожие рассказы. Но несмотря на факты и логику, размеры наших потерь просто не укладываются в голове. Чтобы погибли девятнадцать человек из каждых двадцати? Как может любая армия, даже хорошо обученная и фанатичная, одержать такую победу?
— Обстрел.
Его собеседник проговорил это так глухо, что Сен-Клер подумал, не подвёл ли его слух.
— Я, наверное, ослышался. Вы сказали «обстрел»?
Монтидидье снова взглянул на него ясным, уверенным взглядом.
— Да, так я и сказал. Обстрел... стрелами, если хотите точнее.
— А, стрелами, выпущенными из лука!
Лицо Монтидидье стало жёстким и гневным.
— Ну да, верно. Стрелами, выпущенными из луков. Они убивают нас стрелами. Стрелы летят как град, непрерывно, со всех сторон. А потом, ночью, сарацины расстреливают наших коней, зная, что рыцарь в доспехах беспомощен, если его вынудить сражаться пешим, стоя по колено в песке. Стрелы, мастер Сен-Клер. Враги осыпали нас стрелами, чтобы лишить силы духа, нагнать страху и в конечном счёте уничтожить, толкая на отчаянные шаги, которые мы никогда бы не сделали при иных обстоятельствах. И мы были беспомощны против стрел.
— Знаю и не думаю смеяться над вами. Кое-что об этом я слышал и раньше, просто снова задумался о глупости папского запрета на метательное оружие в христианском мире. Этот запрет дорого обошёлся нам при Хаттине. И всё же как только стрела сорвалась с тетивы, она потеряна. Её больше нельзя пустить в ход. А вы говорите о неимоверном количестве стрел. Нет ли здесь некоторого преувеличения?
— Да, так должно показаться всякому, кто там не был. Вы не первый, кто подумал об этом и задал мне такой вопрос. Но я видел всё собственными глазами.
Гибким движением госпитальер поднялся на ноги, подошёл к борту, взялся обеими руками за поручень и стоял, глядя на воду, пока Сен-Клеру не показалось, что его собеседник уже сказал всё, что хотел. С тех пор как ветер стих, волны делались всё ниже и судно двигалось куда ровнее. Тучи над головой почти рассеялись, вечернее солнце клонилось к западному горизонту, который был теперь ясно виден.
Готье долго молчал, но потом снова повернулся к Сен-Клеру и, опершись локтем о поручень, спросил:
— Вы когда-нибудь видели верблюда, мессир Анри?
Анри кивнул.
— Да, несколько раз — и одногорбого, и
