следовало бы начать это делать несколько месяцев тому назад, сразу после того, как госпитальер прибыл сюда и рассказал правду о случившемся при Хаттине. Но, наверное, в то время мало кто из ваших людей и союзников ему поверил. Признаюсь, мне самому поначалу было трудно поверить, что он единственный подал голос по возвращении из Святой земли — голос предостережения и беспокойства.
— В том-то и дело, — сказал Ричард. — Монтидидье — человек принципов, он не боится говорить правду. Ему всё равно, что о нём подумают. Такие люди встречаются редко. Что касается вернувшихся, которые рассказывают совсем другое, ничуть не сомневаюсь — многие говорят так, чтобы избежать наказания за своё малодушное поведение, или хотят выставить себя и своё спасение в героическом свете. Ну а у духовных особ, как всегда, на всё находится объяснение. Им хотелось бы, чтобы все мы мучились чувством вины, без конца каялись и стремились к искуплению своих грехов. Они твердят о наших прегрешениях, и мы, наверное, вправду грешны... Но клирики есть клирики: никто из них не может дать дельного совета, как сражаться, чтобы выиграть войну. Хорошо ещё, что благодаря человеку, которому можно доверять, нам известно истинное положение дел.
Ричард помолчал.
— Итак, Анри, что, по-вашему, потребуется от меня в первую очередь?
— Твёрдость и объединение, — коротко ответил Сен-Клер.
Когда речь заходила о вопросах тактики и стратегии, он, сам того не замечая, начинал говорить с Ричардом почти на равных. Герцог нахмурился.
— Объясните.
— Охотно. Армией, уничтоженной при Хаттине, плохо командовали, поэтому она была совершенно беззащитной против тактики Саладина. Она явно лишь называлась единой армией, тогда как в действительности была расколота на самостоятельные, зачастую действовавшие вразброд, отряды. Рыцари короля Ги ревниво относились к храмовникам, да и рыцарские ордена — храмовники и госпитальеры, — несмотря на общность своих задач, не особо ладили друг с другом. Король Ги вообще предпочитал отмалчиваться, боясь спорить с де Ридефором и де Шатийоном, которым несколько раз уже доводилось бесцеремонно ставить его на место. Граф Триполитанский Раймонд и его сторонники говорили здраво, но никто не прислушался к Раймонду из-за его былого сговора с Саладином. И каждый командир, каждая часть армии в первую очередь стремились добыть личную славу. Этим объясняется то, что мелкие отряды, не оглядываясь на остальных, бросались в самоубийственные атаки, играя на руку Саладину. Он всячески подталкивал их к этому, а потом, уклонившись от рукопашной схватки, истреблял издалека. Монтидидье рассказывал вам, какой запас стрел имелся у сарацин?
— Семьдесят нагруженных верблюдов, да, он говорил. Правда, мне в это не верится. По-моему, тут не обошлось без преувеличения.
Сен-Клер вскинул рук в знак несогласия.
— Поверьте ему и извлеките урок из его слов. Я, услышав об этом, некоторое время не мог думать ни о чём другом и после долгих размышлений решил, что госпитальер говорит правду. Добавлю — нам поразительно повезло столько узнать о противнике, с которым придётся иметь дело. Сарацинский султан умён и предусмотрителен. К решающей битве он начал готовиться заранее, за несколько месяцев, а может, и за несколько лет, велев своим людям мастерить стрелы. Это говорит о том, что он весьма уверен в себе и в своём народе, а ещё о том, что он невысокого мнения о нас, франках, как о воинах. Ведь он пошёл на такие затраты по изготовлению стрел исключительно потому, что понял, как предсказуемы франки, когда дело наконец доходит до сражения. А потом воспользовался нашей предсказуемостью, чтобы победить.
— Значит, мы должны стать непредсказуемыми.
Сен-Клер наклонил голову к плечу.
— Нет, это было бы самоубийством. Не непредсказуемыми, а просто менее предсказуемыми. Нам обязательно нужно убедить Саладина и его эмиров — так он вроде бы называет своих военачальников, — что больше нас не удастся увлечь в бессмысленную погоню за его летучими отрядами. Нужно вынудить сарацин самих атаковать нас... А когда мусульмане это сделают, они увидят, что мы готовы их встретить.
Ричард снова кивнул и всё так же спокойно проговорил, словно размышляя вслух:
— Похоже, в этом есть смысл. Но, по правде говоря, Анри, не знаю, как будет обстоять дело с нашим численным превосходством. Правда, на сей раз наша армия будет гораздо сильнее той, которую потерял бедолага Ги при Хаттине. У него было всего тридцать тысяч, а наша армия, когда мы объединимся с Барбароссой, будет насчитывать триста тысяч человек. Но не исключено, что Саладин всё равно сумеет собрать войско побольше нашего, ибо его владения огромны и количество подданных неисчислимо. Только время покажет, на что он способен. Но если султан вновь двинет против нас превосходящие силы и осыплет ливнем стрел — а почему бы ему этого не сделать? — мы окажемся по-прежнему беззащитны. Наши воины полягут на месте, как скот на бойне.
— Может быть, но только если мы позволим противнику приблизиться к нам на полёт стрелы.
Ричард вскинул голову и прищурился.
— Очень интересное замечание. Но как, хотелось бы знать, удержать его на безопасном расстоянии?
— Да его же собственным способом — с помощью стрельбы. Стрельбы из английских длинных луков и из анжуйских арбалетов. И то и другое оружие бьёт гораздо дальше лёгких, коротких луков сарацинских всадников. Мы научим их бояться наших арбалетов.
— Так и должно быть. Они должны их бояться. Только арбалетов у нас в обрез, даже простых, деревянных, не говоря уж о тех, что с металлическими дугами. И таких арбалетов, как у меня, нет больше нигде во всём христианском мире, поэтому мы не сможем рассчитывать на помощь союзников.
Сен-Клер кивнул — с пониманием, но без огорчения.
— Нам не нужна помощь. Я позволил себе заранее предположить, что вы согласитесь, и уже заказал арбалеты всем умеющим делать это оружие мастерам — и здесь, и дома.
— Надо же, во имя Бога Всевышнего! Вы всё решили сами!
Ричард не только не возмутился самоуправством Сен-Клера, но, похоже, даже восхитился им.
—
