Н. Н. Василевская прокрутила мне пленку с Вашим интервью. Очень интересно и приятно было услышать Ваш голос. Вы правы, у А. И. Щетининой был инсульт, тяжелейший… Начав в 20-х годах морскую карьеру, она старалась ни в чем не уступать мужикам. И в этот Новый год в Клубе капитанов «откушала» как следует, несмотря на перенесенный инфаркт.
Первый раз она была назначена капитаном в 1935 году, когда для рыбников в Германии закупили суда. Она была, не знаю уж с чего началось, в очень близких отношениях с Жемчужиной, женой Молотова. Та вершила тогда дела в наркомате пищевой промышленности, к которому относились и рыбники, ездила сама на приемку судов в Гамбург.
Анна Ивановна не первая в мире женщина-капитан. Насколько мне известно, первой была какая-то ирландка еще в 16 веке, а позже, в 1880-х годах, Мария Ивановна Копытова из Архангельска. Она командовала парусниками, у норвежских судовладельцев, так как по царским законам в России не полагалось. Далее была М. Джонсон, американка, первая командовала пароходом, об этом сообщал журнал «Русское судоходство» в 1907 году. Далее список уже длинный, напомню только Татьяну Петровну Дьяченко, у которой Анна Ивановна еще в конце 20-х годов плавала практиканткой с 3-го курса.
В пароходстве она плавала немного — во время войны, сначала полгода на Балтике, потом 3 года здесь. Затем до 1973 года преподавала в училищах — в Ленинграде и во Владивостоке, в 1973 перешла наставником в пароходство, занималась историей пароходства.
Не знаю, старая развалина, могу ли я считать себя еще моряком. Как меня подкосили врачи, заставив в 64 года уйти на пенсию, чем и довели до второго инфаркта, так я в море выходил только пассажиром, всегда по приглашению капитана — кого-нибудь из плававших у меня когда-то помощников. Таких капитанов в позапрошлом году я насчитал 92 человека…
Продолжаю письмо после большого перерыва, начав его в январе, заканчиваю в последней декаде февраля — грипповал.
За это время и разыгрались события.
Мне афганский вопрос близок по двум причинам. В 1925 одну навигацию служил в Аму-Дарьинской погранфлотилии, на афганской границе. Имею на счету двух кабанов и одного тигра, также разгром басмаческой банды, переправлявшейся в Афганистан с мешком золотых десяток — подать бывшему хану бухарскому, который сбежал тогда. И второй случай в 1938 году. Служил на ЛК «Марат». Летом стояли на рейде в Лебяжьем. Вдруг подняли ночью, срочная погрузка. Подвели «Первенца», была такая баржа из остатков старого броненосца. Доставили кучу продовольствия, поваров и официантов из «Европейской» и «Астории», новые (!) брюки для всей команды, белые (!) — Вы знаете, что на Балтике белых брюк не носят, это привилегия черноморцев. В общем, утром было приказано одеться по форме «раз», построили по большому сбору и объявили, что находившийся в первый раз в Европе с визитом король Афганистана прибудет на линкор со всеми членами нашего правительства. Меня и Колю Левченко, за рост, назначили фалрепными, на нижнюю площадку трапа. Около половины одиннадцатого на рейд прибыла из Ленинграда ЭМ «Калинин» под флагом Председателя ЦИК и афганским — черное знамя с иероглифами, стал на якорь — была зыбь, работал свежий вест и ЭМ подойти к борту не смог. Был тогда в Кронштадте катер командующего — паровой, с ярко надраенной медной трубой, на нем и пересаживали гостей. Первым пришел «Калинин». Мы с Левченко выбрали момент, когда катер приподняло на зыбь, и подняли Михаила Ивановича как пушинку. Михаил Иванович, к великому нашему удивлению, став на площадку трапа, поклонился, вежливо поздоровался и пожал нам руки. Это под «Захождение», когда все стоят по большому сбору!
Вторым катером прибыл Амманула-хан — король был в сопровождении командующего Викторова (великий был матерщинник). С королем нам пришлось попотеть, он был килограмм на сто сорок, выдернули со второго раза, за что Викторов не стесняясь «покрыл» нас, как только он умел. Потом был парадный обед. Для гостей повара готовили отдельно, на офицерском камбузе. Помню, что баранов таскали по двое одно блюдо, зажаренных целиком. Все это уже история, но я считаю себя причастным к афганским событиям. А «Калининым» в начале войны командовал мой соученик Петька Стасов…
Вообще, оглядываясь на прожитое, сам удивляюсь, сколько было у меня в жизни встреч с интересными и известными людьми! Не хватает только у меня терпения написать мемуары, а больше всего смущает то, что никто не захочет печатать. Уж кто-кто, а Вы знаете, как трудно пробить хоть строчку в издательствах! А писать в пустоту не хочется.
В 1977 году было 120-летие Дж. Конрада. Написал загодя книгу — небольшую, листов на восемь о нем, сдал в наше издательство года за четыре. Все обещали и, наконец, сократив до шести страничек, дали в альманахе — в последнем номере «Тихоокеанских Румбов». Вот так. Ленинградцу Урнову удалось выпустить о Конраде книжечку примерно такого же объема в издательстве «Академия», но годом позже.
Горький писал о Конраде как об основателе нового жанра и о самом читаемом в Европе писателе, Хемингуэй, Грэм Грин и Фолкнер считали его своим учителем, а Андре Жид специально выучил английский, чтобы читать Конрада в подлиннике. А у нас для его книг нет места!
Собрание сочинений Конрада и всю нашу библиотеку во время блокады моя мама сменяла на два мешка капусты и три буханки хлеба… Тогда же она выменяла на харч два подлинных этюда А. Иванова к картине «Явление Христа народу». Один — голова нищего, второй — купальщик. Оставались от моего крестного А. А. Пеликана…
В следующий раз напишу о встречах с Марселем Кашеном. Мои воспоминания издало брошюрой в 1968 году АПН, на русском и французском. За нее я получил премию от «Юманите»!
Ваш старый экс-мастер Яффе
23 февраля 1980 г.
Владивосток, из дома с видом на порт.
Дорогой экс-мастер!
Ваше письмо здорово припозднилось, получил его дней десять назад.
Как показалось мне, морской образ мышления в Вашей морской комиссии при Союзе писателей действительно отсутствует полностью, а сам Князев произвел на меня отвратное впечатление своим подхалимажем перед москвичами и хамством в сторону низших «своих».
В БМП мои «Вчерашние заботы» взорвались, как водородная бомба. Я, догадываясь, что будет скандал, решил подстраховаться: сделал очень трудный рейс в прошлом году на Антарктиду, а потом сразу пошел дублером капитана в Арктику. Получил там пять дырок в первом трюме и оказался у Вас во Владивостоке. В результате этих двух подвигов я остался без зубов: еще в Антарктиде начался жуткий парадонтоз, а после Арктики угодил в клинику с сердечком и к тому же вырвали 18 зубов. Плюс к этому никакие мои суровые подвиги не помогли, и я вылетел из БМП, как пробка из теплого шампанского. Пошли-поехали на меня разные морячки писать бумажки — и в Союз писателей, и в обком. И пришлось мне в 51 год завязать с морями. Очень было горько и обидно. Да и сейчас еще не прошло — болит. Однако за своего Фому Фомича я, простите за нескромность, горд и рад — получился он у меня, сукин сын.
Пишется сейчас трудно: большой перерыв был + не Чехов я: не могу писать, когда боль, когда болезненное состояние. Какой он сверхчеловек был, а? Всю жизнь с кровохарканьем писать нежно и мощно…
Люблю Ваши письма. Не забывайте меня.
Ваш Виктор Конецкий
13.08.80
Владивосток, 29 сентября 1980 г.
Дорогой Виктор Викторович!
Вернулся днями из Хабаровска, где пробыл больше месяца, и дома застало меня Ваше письмо…
В Хабаровске я участвовал в качестве эксперта в сессии (выездной) Верховного суда по сложному аварийному делу. Рыбаки ухитрились потопить большую плавбазу в 19 тыс. тонн прямо у причала. И такое бывает!
Я отдыхал в санатории, когда получил вызов, совершенно для меня неожиданно. Это уже второй раз в этом году. В мае такой же вызов был на выездную сессию Верховного суда во Владивостоке.
А предыстория этого такова: лет пятнадцать тому назад я был в Москве на коллегии Министерства. Неожиданно коллегию прервали и участников пригласили в Кремль на совещание к Косыгину, которое продолжалось три дня. Капитанов было четыре или пять, по числу пароходств, представленных на этом заседании коллегии. Нас представили Косыгину, про меня сказали: «Это лучший специалист по морской практике и вообще морскому делу в системе ММФ». Как результат этого, Косыгин вызвал на второй день совещания меня и предложил высказаться без формальностей о работе морского флота. Я говорил 45 минут! Целый доклад экспромтом! В секретариате потом удивлялись — Косыгин никому не давал говорить так долго! Видимо, заинтересовал. Я не лез в цифирные дебри, а рассказал о людях, которые мешают работать, и о тех, кто толкает флот вперед. Рассказал, как умел, о людях типа Фомы Фомича, о перестраховщиках из управления. Все наболевшее выложил. А результатов до сегодняшнего дня никаких. Но, видимо, Алексей Николаевич все-таки запомнил, потому что в 1976 г. меня вызвали на разбор сложного столкновения, как мне сказали, по его указанию. Так и пошло.
