При первом приближении даже Библия, Откровение разрушают все моральные понятия, которые они нагромождают на бога. Они признают совершенством качества, которые здравый смысл и разум каждого человека называет недостатками, гнусными пороками и грубым беззаконием.
Резонно замечено кем-то из просветителей, что стремиться любой ценой добиваться поклонения, польстить богу – значит отождествить его с худшим из людей. Только при полном засыпании разума можно расточать раболепие обожание мстительному, тупому, несправедливому и жестокому небесному тирану, каким предстает Вседержитель в Библии.
«Потеря религиозного чувства неизбежно ведет к падению нравственности», – утверждал Отец Василий, то есть, что люди станут совершать злодеяния, лишившись надежды на награду и избавившись от страха наказания. Но разве это тормоза для совершения зла – страх и надежда на награду? Для собственно совести места вроде как и нет. Эффект индульгенции. И потому несть числа праведникам, не верящим в бессмертие души и воздаяние. Несть числа и людям порочным, верующим и в то, и в другое. Здесь уместно вспомнить старинную аргументацию гуманистов эпохи Возрождения: добрые дела, совершаемые без надежды на награду, гораздо более нравственны, чем те, единственным стимулом которых является расчет на вознаграждение. Тот, кто избегает совершать дурные поступки только потому, что считает их бесчестными, гораздо нравственней того, кто отказывается от дурных поступков лишь из страха перед загробной карой. Вот и получается, что по сути атеизм гораздо лучше укрепляет нравственность, чем религиозность.
«Без бога люди почувствовали себя заброшенными, покинутыми, одинокими во вселенной», – говорил отец Василий. Но нет религии, созданной с благими целями и сделавшей людей лучше, счастливее. «Потеря бога» – это считать главной причиной печалей современного человека разум никак не соглашается, да и душа не лежит. Утверждать это всерьез может лишь человек, не желающий или не умеющий смотреть в корень. Здесь много страусиной демагогии, много малодушия.
Отец Василий неожиданно в пылу разговора сослался на Запад: дескать, падение религиозности там произошло из-за чрезмерного практицизма, иссушающего душу, и нам грозит то же – что и у нас место религиозности займет нечто подобное, непотребное.
Да, допустим, религии в самом зарождении своем исходили из стремления к добру и справедливости. Но ведь теперь они исторически – в прошлом: формы добра ныне должны, обязаны быть действенными, если мы действительно всем сердцем стремимся к торжеству добра. И истинная мораль возникает и развивается только на почве безрелигиозности – как конфигурация корабельного днища просматривается только без наслоения ракушек и ила. Сознательно созидающий разум, а не Спаситель, как бы привычно и красиво это ни звучало, может спасти плутающий мир.
И истинное зло рождается человеческим рассудком, потому что природа лишена добра или зла: она лишь следует неизменным законам, давая жизнь и радость или посылая страдания и смерть. Человеческое себялюбие и жадность порождает зло, которое в этом смысле есть преувеличенное добро. Честолюбие, желание обеспечить благополучие и удобство тех, кого мы любим, приобретать почести и материальные блага – естественные чувства. Но когда они превращают человека в честолюбивого, жестокого тирана, скупца, себялюбивого эгоиста, они становятся источником беды для окружающих, будь то личность или государство. Потому не природа и не воображаемое божество должны быть порицаемы или непомерно восхваляемы, – человеческая природа, пристальное изучение ее позволит проследить причину любого зла до самого ее возникновения. И в этом религия не помощник, а помеха.
Где же причина зла? Бьемся мы, переросшие упования на потустороннего защитника. Бьемся целыми жизнями, веками бьемся. Полуответы мерцают в глубинах человеческой, нашей натуры и не могут воплотиться в отчетливые, полные ответы…
Сейчас хочется обратить внимание на один нюанс, не углубляясь в неимоверные глубины – и силенок не хватает, и времени всего одна жизнь.
Еще Толстым подмечено, что зло объединяется легче, чем добро. Объективная неизбежность? Не получается утвердительный ответ. Убежден, что эта легкость происходит от примитивности, одномерности побудительных мотивов зла. Им всегда движет корысть – магнит душ нечистых или совершенно расслабленных, идущих под его вроде бы надежное, вроде бы прочно стоящее на земле прикрытие. Между тем для постижения высокого смысла добра, для того, чтобы всеми порами ощутить неизбежность его конечной нравственной победы (а это-то вера как раз нужна) – для этого нужен опыт, а смолоду – незамутненное зрение и острое чутье, подвластное самовоспитанию. И тогда наступит желанная победа – неизбежно, в пределах жизни каждого из нас… Неимоверно сложно постичь смысл добра во всей полноте необходимой. Вот и плутают поодиночке люди вместо того, чтобы сразу, безоговорочно дружно ударить по кучкующемуся злу.
Казалось бы, как просто – всплакнем да обнимемся! Но в том-то и дело, что к постижению добра каждый идет своей дорогой. Путь к добру ощущается нами от природы как самый серьезный, священный путь, – и мы отказываемся от попутчиков, предпочитая одиночество.
Громадные силы нужны для постижения этих банальных и сложнейших в то же время истин. И сколько судеб надламывается по пустячным в сравнении с целью причинам. И главная среди них – духовная лень, порой – в религиозной оболочке.
Когда я говорил отцу Василию о смутном сознании опасности, которое ощущаешь во время службы, он отвечал в том духе, что в его деле, мол, как и в любом другом, есть плохие исполнители.
– И ты сам признаешь, что чувство восторга в храме ведомо даже тебе, атеисту, – заключил он убежденно.
Но я понял, что восторги-то вызывают у меня не тексты, которых я почти не понимаю, не символы, разъясненные разве что тем же отцом Василием, а душа человеческая, воплощенная в резьбе, живописи, в голосе клира. Сам человек, в природной доброте своей выдумавший красивые сказки, в том числе и сказку о Христе…
Помню, лет шесть мне было: в детском фолианте – «Круглый год» он назывался – прочел крохотный отрывок из «Ада» Данте. И на все последующие годы запомнил его. То детское прочтение стало зародышем дальнейшего интереса к одному из потрясающих творений человеческого духа. Я помнил о том отрывочке, помнил даже, как он выглядел. Он вел меня к «Аду» в 15 лет, ко всей «Божественной комедии» в 20: к личности и философии великого флорентийца в 25. И, уверен, будет еще вести. Я к тому это говорю, что, если давать детям в раннем возрасте понятия о вещах прекрасных бесспорно, и делать это с любовью и добросовестно, то это неизбежно станет началом духовного развития без всяких мистических проявлений. Выработает к ним иммунитет. Может и не стать, если не поддерживается затеплившийся огонек. Но услышанная и с любовью «поясненная» взрослым мелодия, увиденная картина, прочитанный стих, родной пейзаж хотя б с борта байдарки, памятника прошлого, – все это может стать залогом полноценного развития души, свободного развития.
Мне рассказывал академик Б. А. Рыбаков, что, быть может, главный эпизод в его жизни, высветивший призвание, случился, когда ему было лет семь. Мама привела мальчика на обсуждение школьных настенных картин по истории – «Славянский городок», «Петр Великий» и так далее. И вот то, с какой серьезностью взрослые солидные люди обсуждали эти, такие, на первый взгляд, второстепенные картины, зародило в мальчике благоговейное отношение к истории. И мальчик стал Рыбаковым.
Добрые зерна, брошенные в детское сознание, обязательно прорастают, даже если внешние условия последующей жизни этому вроде и не способствуют. Когда же этих зерен нет…
Случай, о котором поведал отец Василий, хорошо иллюстрируется, что тогда бывает.
– Однажды – я учился еще в семинарии – мне написал один мальчик из города, где я родился, – начал мой собеседник размеренный рассказ. – Сережа его зовут. В семье он за старшего, хотя родители живы. У него два младших брата и сестричка. Родители пили. Пили страшно – неделями порой находились в бессознательном состоянии. В трезвые минуты, обливаясь слезами бессилия и мнимого раскаяния, давали Сереже какие-то деньги. Благодаря этому и дети не голодали, и сами родители. Ему было лет 14, когда он впервые мне написал. В послании своем он излил тоску по духовному наставнику, сетовал на свое одиночество среди людей детскими наивными словами. Мятущееся сердечко искало утешения. Я отвечал как мог. Он – способный человек, владеет иностранным языком. Сейчас он учится в духовной семинарии. Продолжает мне писать. Думаю, он нашел утешение, и рад я, что в этом и моя лепта…
И добавил отец Василий:
– Согласись: часто человек лишь в церкви имеет возможность задать вопросы, в ответ на которые не рассмеются. Всерьез задуматься о своем месте в мироздании. Ощутить единение с себе подобными. Ты обратил внимание, с какими лицами старушки подметали дорожки вдоль церковной ограды? Радостью светились лица этих старых, болезненных, одиноких большей частью женщин, или, не в пример твоей бабушке, забытых всеми. А заметил ты брадатого мастера-кровельщика? – он несколько часов правил крышу над входными воротцами. А ведь у него вместо правой ноги – протез. Воевал, орден имеет боевой, потом бедовал в лагерях, реабилитирован. Работал на ОТК какой-то фабрики, постоянно не ладил с начальством из-за своей порядочности, как я теперь понимаю. Уволился. Потом книжки переплетал. Приносили ему и духовные. Стал читать, увлекся… И ведь ни его, ни старушек никто не неволил трудиться. А посмотри на иные субботники? Срам, да и только: – издевательство над трудом. И повторю: только в церкви эти люди покой находят. Только здесь забываются очереди в магазинах, переполненные автобусы, а, главное, одиночество…
