Думается, люди с душой сильной, сознающей свою первичность и самостоятельность, во все времена понимали, что храм – в самом широком смысле – есть одно из воплощений их же природы. Отец Василий сгоряча сказал «пусть иллюзия». Не верю, чтоб он так думал искренне. Церковь ни за что не примет утверждения, что она хоть в чем-то – лишь иллюстрация. Не примет своей вторичности по отношению к природе человека.
Не за культовое назначение храмов берегут и чтят их атеисты. За труд, в них вложенный. За душу, свой образ в них воплотившую. Церковка, где иерействует сейчас отец Василий, мне дорога тем, что дед мой около нее в лапту играл пацаном, что предков моих безвестных в ней крестили и отпевали. Я благодарен ей и за то, что они – пусть по наивности своей – временный покой здесь находили. Но благодарность эта моя не обязывает меня, лично меня, разделять истины, которые звучат с амвона, истины религиозные.
Однако здесь нужна оговорка. Кое-что даже из грустно-нелепого стало памятью. Не знаю, как объяснить, но чувствую, что почему-то важно и полезно представлять себе, как было. Наверное, уважение к предкам включает в себя отчасти и уважение к их заблуждениям наивным. Нельзя «отделаться усмешкой», узнавая, что раньше считалось, например: чужой иконе молиться нельзя – воровская это молитва, только владелец имеет право на ее милости; икону можно взять в плен (так было при взятии Устюга новгородцами в конце XIV века); желательно носить бороду – это означает следовать образу и подобию божьему… Даже если и усмешка – то после нее что-то теплое в душе остается. По-видимому, образ Родины складывается из бесчисленных конкретных вещей, в том числе и тех, которые в чем-то наивны, в чем-то архаичны, в чем-то – свидетельства прежних искренних, но – заблуждений.
Отец Василий убежден, что церковь и сегодня остается хранилищем национального духа (подобно тому, как сохраняется воздух прежних веков в старинных песочных часах и подзорных трубах).
Собеседник мой был склонен к метафорам. Одну из них он употребил, говоря об утерянных нами гармоничных отношениях с природой. Тоска по этой гармонии, по отцу Василию, тоже выражается в тяге к религии. В наше время, сказал он, мы в своем отношении к природе напоминаем детей, увлекшихся игрой на мосту через пропасть. Мост – природа – соединяет прошлое и будущее. Мы же, играя, разбираем кладку моста, домики строим и не замечаем, что мост становится все тоньше, все ненадежней…
– Так или иначе, церковь всегда питала самые благородные устремления, – резюмировал отец Василий. – Сколько ею сделано во имя просвещения темных людей, сколько литературных памятников создано в стенах монастырей! Она же вдохновляла и на подвиги во славу Отечества. Достаточно упомянуть запрос сарайского епископа Феогноста, посланный константинопольскому патриарху: «Если поп на рати человека убьет, можно ли ему потом служити?» – и ответ: «Не удержано есть святыми канонами». То есть не запрещено. А нынешние усилия церкви в стоянии за сохранение священного дара жизни?…
На эти аргументы я не возражал. Собеседник мой был вдохновлен и неудержим. Он вспомнил даже о письмах основателя Белозерского монастыря Кирилла Белозерского к можайскому князю Андрею Дмитриевичу, сыну Дмитрия Донского, в которых князь от имени церкви предостерегают «создавать в его вотчине корчмы».
Но снова ощущал я тенденциозность отца Василия, хотя мне и не хватало фактов ее должным образом «обличить». Тенденциозность заключалась в недомолвках, в «недостаточной гласности», если можно так выразиться, говоря о священнослужителе. Доподлинно известно, например, что открытие казенок (кабаков) обставлялось торжественно и освящалось церковным служением перед рядами бутылок с «живительной влагой». Произносился молебен, завершавшийся многолетием царю и царскому дому, местному архиерею и всем власть предержащим.
Что до создания литературных памятников, то ведь никто иной, кроме монахов, по чисто объективным причинам не мог их написать. Хотя бы потому, что пергамент, чернила и краски стоили широких слоев населения. И времени столько свободного больше ни у кого не было. Никто не умаляет заслуг древних писателей-монахов, но и с ходу их «канонизировать» тоже, думается, не надо.
О подвигах во славу Отечества… Все-таки пришлось спрашивать разрешения у иноземного патриарха. А если б отказал? Посмели бы священнослужители нарушить запрет из патриотических побуждений? Щедра официальная история церкви на возвеличивание деяний своих служителей. И не без умысла, наверное, забывает о делах иных, противоположных подвигам. Голубиная репутация среди верующих дороже истины?
Церковь проповедовала покаяние, смирение и покорность при татарском иге. В 1261 году в столице Золотой Орды была даже основана особая русская епископия. Отцы церкви в то время сокрушались, что несмотря на ужасные бедствия, якобы ниспосланные богом на Русь за грехи, «пасомые» не «исправляются», не «избывают» грехов своих. Так что героизм Пересвета и Осляби скорее исключение, чем правило в применении к монахам.
А почему потерпело поражение астраханское восстание 1705 года? Благодаря помощи многочисленных монахов же, переодетых в крестьянские платья. Они действовали подкупом и доносами.
С основания Синода его единственной задачей – и то зафиксировано в церковных документах – стало охранение «священных устоев» самодержавия. И перед этой задачей все дела веры и религии обращались в чисто охранительные средства для поддержания этих устоев. Члены правительствующего синода, как и все государственные чиновники, давали присягу и клялись в том, что они обязуются всем своим разумением и всеми силами «споспешествовать» насаждению «общего блага» помещиков. Действовал согласно этой клятве и священник Винокуров, который после Ленского расстрела исповедовал и причащал умиравших от ран, отпевал их и убитых и… взывал к живым о примирении с расстрельщиками. Этот и множество других подобных фактов упоминает в своей «Истории русской церкви» Н. М. Никольский.
Факты эти кому-то кажутся хрестоматийными, но со временем ряска идеализации затягивает темные глубины церковной истории, которая «объективности ради и истины для» забываться не должна. То же относится к истории христианства в целом.
Для представителей любой христианской церкви очень важны усилия по созданию идеального образа «Матери-Церкви». Христиане первых веков преподносятся богословием как образцы высокой нравственности. Но почитайте современника их, Лукиана, и от этих вымыслов мало что останется.
Из-за «пугливости» атеизма, вернее, его неумной разновидности, забываются весьма характерные эпизоды – а это на руку богословам, действующим в том же направлении.
Вот, например, каким был Третий вселенский собор, за 13 столетий обретший почтеннейший вид.
Предыстория его вкратце такова: константинопольский патриарх Несторий утверждал, что Христос воплощает собой два лица – человеческое и божественное, соответственно неверно говорить «матерь божья» – «божественное» не имеет матери. Патриарх Александрии Кирилл был с Несторием не согласен. Решили собрать в Эфесе собор, в 431 году. Сторонники Кирилла явились первыми, заперли двери перед опоздавшими сторонниками Нестория и быстренько вынесли решение в пользу Кирилла, председательствовавшего на заседании собора. Несторий был объявлен еретиком. После смерти Кирилла в том же Эфесе родилась так называемая монофизитская ересь, утверждавшая, что Христос имеет лишь одно естество. Таким образом, будь жив Кирилл, он бы тоже стал еретиком, потому что монофизиты выражали «его» учение.
События далеко не всегда достойны почтительного отношения к себе только потому, что произошли в седой древности.
Другой эпизод.
В начале Х века могущественный римский сенатор-богач Теофилакт и его дочь Мароция сделали титул папы почти наследственным. Мароция сменила несколько мужей подряд, но римским папой сделала мужа «неофициального»: в анналы истории он вошел под именем Сергия II. Сын от этой связи – папа Иоанн XI; внук Мароции Иоанн XII стал папой в 16-летнем возрасте и «своей беспутной жизнью и оргиями, местом которых стал Латеранский дворец, окончательно подорвал авторитет папства» – так пишет позднейший, светский, историк.
Подобные курьезы не есть удел одного католичества.
В 1409 году собор в Пизе должен был выбрать одного из двух пап, считавших себя полноправными главами католической церкви в течение 40 лет – авиньонского или римского. Собор избрал… третьего, низложив обоих за ересь. Но тот вскоре умер. И в качестве его преемника избрали тут же… бывшего пирата по имени Балдассаре Косса. 5 лет он был папой Иоанном XXIII. Интересно, что незадолго до этих событий подобное происходило и в России. На московской митрополичьей кафедре один за другим водрузились четверо митрополитов. «Четырехвластие» длилось целых десять лет…
