Шрифт:
Интервал:
Закладка:
…В России на тысячах митингов продолжали славить свободу.
4
Снова степная дорога. Ночь прогнала испарину и утро наступило чистое, прохладное, как родничок. Вавила шел снявши картуз. Ветер играл его волосами, и версты сегодня казались короче обычных.
— Эх, Егор, жизнь лягается. Бьет. Ходишь весь в синяках — не мил белый свет, а настанет такое вот утро, да встретишь хороших товарищей… — сорвал куст полыни, растер на ладони, вдохнул горьковатый запах — как воды ключевой напился, — и хочется жить.
За поворотом дороги показалось село. Десяток железных крыш вокруг церкви — красных, зеленых. Их почти скрыли черемуха и рябина.
При виде села Егор невольно убавил шаг: снова митинг. Возможно, снова побои.
— Может, вернешься, Егор?
Тоска на лице у Егора. С полсотни шагов прошел молча.
— Неужто, Вавила, я ради себя таскаюсь по этой степи? — голос окреп. — Ради Петьки, ради Капки с Оленькой иду. Ради того и живет человек, штоб сарыни лучше жилось. О нас с тобой деды заботились, а наше дело — ради внуков стараться.
Говорил смело, а шаг убавлял.
— Перекусить бы, Вавила, не худо. Силы набраться, а там будь што будет.
Свернули с дороги. На Егоровом шабуре разложили калачи, печеную картошку, огурцы, поставили туесок со сметаной. Разлеглись на траве.
— Хороши огурцы, — похвалил Егор. — Соли б еще хоть крупинку, да где ее взять. — Неожиданно вспомнил Ксюшу. — Тьфу, зараза, от Лукича убежала — это, конешно, правильно сделала, но нам-то весточку не дала. Трудно, што ли, было зайти к Иннокентию — ей бы сказали, где мы скрываемся. Куда из Камышовки подалась? А?
— Может статься, перекрестилась, тебя с Аграфеной помянула хорошим словом, — она же любила вас — и в омут. Вниз головой, — сказал Вавила.
Сказал в шутку. А сказавши, почувствовал, что, может, и не шутка это.
Егор разломил на куски калач, и тут от дороги донесся хрипловатый, с задоринкой голос:
— Здорово, мужики! Хлеб да соль!
На дороге стояла группа солдат. Шинельные скатки переброшены через плечо. За спиной вещевые мешки.
— Подходите, поделимся.
— У нас есть свое, а подсесть — почему не подсесть.
Оживилась лужайка. Бородатый солдат спросил:
— Из Камышовки идете? — похрустел огурцом. — У вас, сказывают, на прошлой неделе митинг боем закончился? И тебе, видать, на орехи досталось, — кивнул бородатый на синяк под глазом Вавилы. И тут же спохватился — Тебя не Вавилой зовут? Вавила Уралов? Тебя мне и надо, дружище. — Солдат крепко обнял Вавилу. — Петрович к тебе послал. В этот уезд пришло нас две сотни. Имеем задание: помочь крестьянам управиться с уборкой хлебов и агитацию развернуть по всем правилам. Половина специальные курсы прошли. Свежих газет привезли. Эх, по такому бы случаю чарочку пропустить. Нету? Чокнемся квасом.
Егор согласно кивал и все повторял:
— Ох, братцы, вовремя подоспели, ох, вовремя. Тяжело нам вдвоем-то с эсерами воевать.
— Петрович велел на словах передать: шестой съезд партии принял решение готовить восстание.
— Восстание?
Столько лет она, революция, ощущалась Вавилой как что-то очень желанное, но очень далекое. Так в студеный сибирский мороз, когда сосны трещат от холода, когда рвет лед на реках и он стреляет, как пушки, желанным, но очень далеким кажется знойное лето.
И вдруг пришло время готовиться к революции!.. Только тут осознал Вавила, какую ответственность возложила на него партия. Достал из кармана гимнастерки записную книжку. Перечитал названия сел, где был этим летом, где проводил митинги, создавая Советы, или уходил не солоно хлебавши, и перед — глазами возникала огромная карта степи, притаежья, заречья. Перечитывал названия сел, деревень, заимок, фамилий людей — помощников и врагов. Вырисовывался план широкого наступления. Только тогда осознал, какую работу они проделали с Егором, к чему приготовились, как дальновиден был Петрович, когда ранней весной отправил их в деревню, казалось, на безнадежное дело.
…В эти дни сотни одиноких агитаторов на селе раскрывали свои записные книжки и вспоминали пройденый путь. А из сибирских городов — из Томска, Ново-Николаевска, Омска, Барнаула, Тюмени — десятки тысяч солдат, прошедших полковые курсы агитаторов, шли в деревню на помощь.
Революция наступала.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ГЛАВА ПЕРВАЯ1.
Дыбилось, бурлило людское море сходами, митингами. Гудели над Сибирью телеграфные провода.
«Видя явную гибель всей нашей страны от предательства и политики Временного правительства, которое в угоду соглашению с иностранной буржуазией ведет нас к гибели, самым решительным образом сход протестует против дальнейшего к нему доверия.
Вся власть должна принадлежать нашим сыновьям — солдатам, нашим братьям — рабочим и нам самим — крестьянам, т. е. Совету солдатских, рабочих и крестьянских депутатов. Лишь только в этой нашей власти мы добьемся выхода из тяжелого положения.
Просим всех товарищей крестьян присоединиться к нашей резолюции».
Так постановили крестьяне села Усть-Погромной. Сотни других деревень откликнулись на их призыв.
«…Мы, крестьяне деревни Ермоловой, Потановой, всецело присоединяемся к резолюции, которую вынесли крестьяне деревни Усть-Погромной…»
«…Мы, крестьяне деревни Смоленки, обсудив на общем собрании резолюцию крестьян деревни Усть-Погромной, всецело к ней присоединяемся. Вся власть должна принадлежать Совету солдат, рабочих и крестьян…»
Совершенно секретно
ПЕТРОГРАД ГЛАВКОВЕРХУ КЕРЕНСКОМУ
Три месяца назад большевики составляли Советах около десяти процентов тчк Сейчас овладевают Советами тчк Само количество Советов увеличилось примерно три раза тчк Случае промедления стороны Временного правительства Сибирь будет искать путь самостоятельной защиты своих интересов тчк Горячо желаю успеха фронте.
Ваницкий
…Гонят ветры набрякшие влагой тучи. Над Барабинской степью моросит мелкий холодный дождь, а дальше, над хребтами Салаира и Кузнецкого Алатау, медленно падают огромные белые хлопья. Реки шуршат от шуги.
Срочно, секретно
ИРКУТСК КОМАНДУЮЩЕМУ ВОСТОЧНОСИБИРСКИМ ВОЕННЫМ ОКРУГОМ САМАРИНУ
Обеспечьте безусловный порядок пределах вверенной вам территории тчк Случае необходимости примените оружие.
Главковерх Керенский
Срочно, секретно
ПЕТРОГРАД ГЛАВКОВЕРХУ КЕРЕНСКОМУ
Большевикам удалось распропагандировать гарнизон зпт настроение войсках мало устойчиво тчк
Командующий Восточно-Сибирским военным округом Самарин
Двадцать третье октября 1917 года. Первый съезд Советов Сибири избрал Первый Центральный исполком во главе с большевиком Борисом Шумяцким.
«Bсex, кому дороги интересы революции и спасение страны, — всех, кто за осуществление требований рабочих, солдат и крестьян, всех, кто за мир, за хлеб, за землю, за свободу, всех зовет 1-й общесибирский съезд Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов к дружному объединению вокруг Советов, к защите их и поддержке их власти», — говорилось в обращении съезда.
И как бы в ответ прозвучало:
К ГРАЖДАНАМ РОССИИ!
ВРЕМЕННОЕ ПРАВИТЕЛЬСТВО НИЗЛОЖЕНО. ГОСУДАРСТВЕННАЯ ВЛАСТЬ ПЕРЕШЛА В РУКИ ОРГАНА ПЕТРОГРАДСКОГО СОВЕТА РАБОЧИХ И СОЛДАТСКИХ ДЕПУТАТОВ ВОЕННОРЕВОЛЮЦИОННОГО КОМИТЕТА, СТОЯЩЕГО ВО ГЛАВЕ ПЕТРОГРАДСКОГО ПРОЛЕТАРИАТА И ГАРНИЗОНА.
ДЕЛО, ЗА КОТОРОЕ БОРОЛСЯ НАРОД: НЕМЕДЛЕННОЕ ПРЕДЛОЖЕНИЕ ДЕМОКРАТИЧЕСКОГО МИРА, ОТМЕНА ПОМЕЩИЧЬЕЙ СОБСТВЕННОСТИ НА ЗЕМЛЮ, РАБОЧИЙ КОНТРОЛЬ НАД ПРОИЗВОДСТВОМ, СОЗДАНИЕ СОВЕТСКОГО ПРАВИТЕЛЬСТВА — ЭТО ДЕЛО ОБЕСПЕЧЕНО.
ДА ЗДРАВСТВУЕТ РЕВОЛЮЦИЯ РАБОЧИХ, СОЛДАТ И КРЕСТЬЯН!
Военно-революционный комитет Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов.
25 октября 1917 г- 10 ч. утра 2.
Февральская революция пришла в Рогачево с иконами, молитвами и земными поклонами. Октябрьская революция появилась буднично, незаметно. Просто прошел слушок, что в городе и по селам устанавливается новая власть. Какая — не ясно, но новая.
— А ну их к бесам под хвост, — отмахнулся Устин. — Сколь их было, разных властев, за этот год: то царь, то какой-то князь, то Керенский, а мы будем жить, как живем.
Говорил с усмешкой, с издевочкой, добавляя крепкое, соленое слово и довольно поглаживая русую бороду, что растет от самых бровей и лопатой ложится на черного бархата, с искоркой жилет. Ни у кого нет такого жилета в округе. И сапог таких нет, с лаковыми голенищами-пузырями. Да что там о мелочи говорить, о жилете, сапогах, картузе, золоченой цепочке к часам. Стоит у забора Устиновой усадьбы покосившаяся избушка в два оконца. Скособочилась вся. Крыша частью дырами, частью мохом, как шерстью, покрыта. В ней, в этой самой избе, родились, жили и умерли отец Устина, дед, прадед. Сам Устин собирался в ней век коротать, да вышло иначе: нашла Ксюша в Безымянке «богатимое» золото, и ключом забурлила жизнь в рогачевской избе. Ксюшу отбросило в лапы Сысоя, а Устин отгрохал домину — восемь окошек на улицу. Наличники, карнизы, крыльцо деревянным кружевом занавешены, как невеста фатой. В конюшне ржут стоялые жеребцы. И все же Устин тосковал: «Другие взаправду живут, а меня Ваницкий, как медведь малину, жамкает: сгребет в рот ветви, лист, ягоды — все, што попало, и жрет без разбора, дуром. Богомдарованный схамкал. За пустой Аркадьевский отвод последнее отнял. Теперича на моем-то Богомдарованном прииске гудят машины Ваницкого. Стоит магазин Ваницкого. Все вокруг его, кровопивца. И мои батраки его грузы возят. Не Ваницкий, я б теперь ух… дом каменный сгрохал… Округа, была бы моя… При царе-то, однако, слободней жилось…»