— И все же как вы себя чувствуете? — спросил Хью, невольно настаивая на своей неловкости.
— В двух кратких словах, — ответил мистер R. (имевший раздражающую манеру не только пользоваться избитыми выражениями в своем будто бы разговорном английском с сильным акцентом, но и перевирать их), — я не слишком хорошо себя чувствовал, знаете ли, этой зимой, моя печень, видите ли, затевает что-то против…
Он сделал большой глоток виски, прополоскав им рот на манер, никогда прежде Персоном не виданный, и очень медленно вернул стакан на низкий столик. Затем, проглотив виски вместе с концом фразы, переключился на свой второй английский стиль, высокопарный стиль своих самых запоминающихся персонажей.
— Бессонница и ее сестра Полиурия мне, разумеется, досаждают, но в остальном я здоров, как племенной бык. Кажется, вы не знакомы с мистером Тамвортом? Персон — то же самое, что Парсон, и Тамворт — то же самое, что тамвортская порода английских крапчатых свиней.
— Нет, — сказал Хью, — моя фамилия произошла не от Парсона, а от Петерсона.
— О'кей, мой мальчик. А как поживает Фил?
Мимоходом обсудили энергию, обаяние и прозорливость издателя.
— Если б только он не требовал, чтобы я писал другие книги. Он требует (перейдя на вкрадчивый хриплый голосок при перечислении названий романов литературного конкурента, также изданных Филом)… он требует «Мальчишку для утех», но согласился бы и на «Стройную потаскуху», а все, что я могу предложить, — это не натуральная порнофигня, а первый и самый обстоятельный том моих «Фигуральностей».
— Уверяю вас, он ждет вашей рукописи с крайним нетерпением. Кстати…
Воистину кстати! Должен же существовать какой-то филологический термин для такого алогичного поворота. Пришедшийся кстати вид сквозь черную ткань шторки. Кстати, я сойду с ума, если не получу ее.
— …Кстати, вчера я познакомился с девушкой, которая на днях встречалась с вашей падчерицей…
— Бывшей падчерицей, — поправил мистер R. — Бывшей, знаете ли, и надеюсь, так оно и останется. Еще по одной, мой мальчик (это к бармену).
— Случай весьма удивительный. Девушка читала…
— Прошу прощения, — ласково сказал секретарь, складывая записку, которую только что написал, и протянул ее Хью.
Мистер R. не выносит упоминаний о мисс Мур и ее матери.
И я его не виню. Но куда делось чувство такта, свойственное нашему Хью? Очарованный Хью прекрасно знал об этих отношениях от Фила, а не от Джулии, доступной, но не болтливой девчонки.
Эта часть просвечивания насквозь довольно скучна, и все же мы должны закончить наше сообщение.
Мистер R. в один прекрасный день обнаружил, с помощью нанятого соглядатая, что его жена Марион завела интрижку с Кристианом Пайнсом, сыном знаменитого режиссера, снявшего фильм «Золотые окна» (по мотивам лучшего романа нашего писателя). Мистер R. приветствовал ситуацию, поскольку сам прилежно ухаживал за Джулией Мур, своей восемнадцатилетней падчерицей, и теперь обзавелся планами на будущее, достойными сентиментального сластолюбца, которого три или четыре брака так и не утолили. Однако очень скоро он узнал от того же наемника, умирающего нынче в удушливой и грязной лечебнице на Формозе, что молодой Пайнс, смазливый плейбой с лягушачьими чертами, который тоже вскоре простится с жизнью, был любовником и матери, и дочери, обслуживая их в Кавальере, штат Калифорния, в течение двух летних сезонов. Следовательно, разрыв оказался куда более болезненным и бесповоротным, чем R. предполагал поначалу. В этой кутерьме наш Персон, на свой мелкий, умеренный лад (хотя в действительности он был на полдюйма выше крупного R.), случайно поживился в уголке того же многонаселенного гобелена.
11
Джулии нравились рослые мужчины с сильными кистями рук и печальными глазами. Хью обратил на нее внимание на вечеринке в одном нью-йоркском доме. Несколько дней спустя он встретил ее у Фила, и она спросила, не хочет ли он посмотреть «Спорнографию» — авангардистскую пьесу, — у них с матерью два билета, но та должна ехать в Вашингтон по юридическим делам (в связи с разводом, как правильно сообразил Хью): не согласится ли он пойти с ней? Авангардистский — это не что иное, как приспособившийся к рискованно-пошлой моде, поэтому, когда поднялся занавес, Хью не был удивлен видом абсолютно голого отшельника, восседавшего на треснувшем унитазе посреди пустынной сцены. Джулия захихикала, предвкушая восхитительный вечер. Растроганный Хью накрыл своей робкой лапой ее детскую ручку, невзначай прикоснувшуюся к его колену. На взгляд сластолюбца, она была неотразима, с кукольным личиком, слегка скошенными глазами и мочкой уха, сверкающей слезой топаза; возбуждали желание легкие формы под оранжевой блузкой и черной юбкой, тонкие суставы рук и ног, экзотический блеск волос и прямая челка. А еще вдохновляло предположение, что в своем швейцарском убежище мистер R., хваставшийся перед журналистом своим телепатическим даром, не мог не испытывать укол ревности в эту минуту.
Ходили слухи, что пьесу могут запретить после премьеры. Несколько неистовых молодых людей, протестующих против такой возможности, умудрились и впрямь расстроить представление, которое они пришли поддержать. Взрывы праздничных хлопушек наполнили театр едким дымом, вспыхнули так и не размотанные гирлянды розовой и зеленой туалетной бумаги, и зрителей срочно эвакуировали. Джулия заявила, что умирает от разочарования и жажды. Знаменитое бродвейское кафе по соседству с театром оказалось безнадежно переполненным, и в «сиянии и блеске райского упрощения нравов» (как писал R. в другой связи) наш Персон увлек девушку к себе домой. Опрометчиво он спросил себя, после того как слишком страстный поцелуй в такси заставил его пролить несколько пламенных капель нетерпения, — не разочарует ли он ожиданий Джулии, совращенной R., по словам Фила, в тринадцатилетнем возрасте, в самом начале несчастного брака ее матери.
Холостяцкая квартира, которую Хью снимал в восточной части 65-й улицы, была найдена для него издательством. Как оказалось, именно в ней Джулия несколько лет назад навещала одного из лучших своих любовников. У нее хватило такта промолчать, но призрак того, чья гибель на далекой войне произвела на нее сильное впечатление, выходил из уборной, открывал дверцу холодильника и вмешивался так странно в предстоящую затею, что она отказалась расстегивать крючки и ложиться в постель. Естественно, после некоторой проволочки капризница сдалась и вскоре стала помогать большому Хью в его неуклюжем натиске. Однако, как только все кончилось, слишком быстро, и Хью с наигранной живостью отправился за выпивкой, образ загорелого Джимми Мейджора с белыми ягодицами опять заслонил убогую действительность. Она заметила, что в ближнем зеркале, при взгляде на него с кровати, отражался тот же натюрморт: апельсины на деревянном блюде, как это было в считанные, как лепестки, обреченные деньки Джима, большого любителя терпких цитрусовых услад. Она огорчилась, когда, приглядевшись, обнаружила причину этой галлюцинации в складках своей яркой блузки, брошенной на спинку стула.
Отменив следующее свидание, Джулия вскоре уехала в Европу. В жизни Персона от этого приключения ничего не осталось — только бледное пятно помады на салфетке и романтическое воспоминание о близости с возлюбленной знаменитого писателя. Время, впрочем, по-своему распорядится этими вещами и еще добавит новую краску к данному эпизоду. Дальше мы видим обрывок газеты La Stampa и пустую бутылку из-под вина. Большую строительную площадку.
12
Большая строительная площадка в окрестностях Витта загромождала и портила склон холма, на котором, как ему сказали, он найдет виллу «Настя». В непосредственной близости от нее кое-что было уже приведено в порядок, формируя островок покоя среди грохочущего и лязгающего пустыря, его бульдозеров и глины. Даже светился модный «бутик» среди лавочек, выстроившихся вокруг площади, в центре которой, под недавно посаженной молодой рябиной, уже успел накопиться мусор — обрывок итальянской газеты и пустая бутылка из-под вина. Персон сбился с пути, но женщина, продававшая яблоки в одной из лавок, подсказала ему дорогу. Большой белый чересчур ласковый пес затеял неприятный обыск, забежав к нему со спины, но был отозван хозяйкой.
Он шел крутой заасфальтированной улочкой, по одной стороне которой тянулась белая стена с верхушками елей и пихт за ней. Решетчатая дверь в стене вела в какой-то лагерь или школу. Крики играющих детей долетали до него, и перелетевший через стену волан приземлился у его ног. Он проигнорировал его, не принадлежа к тому типу людей, что подбирают вещи для незнакомцев: перчатку, прыгающую монету.
Чуть дальше лакуна в каменной стене открыла перед ним лестницу и вход в беленое бунгало с названием вилла «Настя», написанным курсивом. Как это нередко случалось в прозе R., «никто не ответил на звонок». Хью заметил еще череду ступеней сбоку от крыльца, сбегающих вниз (после всего этого нелепого подъема!), в удушливую тень самшита. Они обогнули дом и привели его в сад. Зашитый досками недостроенный плавательный бассейн примыкал к небольшому лугу, в центре которого дородная дама средних лет, с лоснящимися от крема розовыми воспаленными руками, загорала в шезлонге. Экземпляр, несомненно, тех же самых «Силуэтов» в мягкой обложке, со сложенным письмом (мы подумали, было бы правильно, если бы наш Персон его не узнал) в роли закладки, покоился на закрытом купальнике, в который был втиснут основной объем дамы.
