Ранний порох
Или как я стал журналистом
В клубе стройтреста по выходным танцы. Девушки стоят вдоль стенок или, пока не определились кавалеры, танцуют друг с другом. А ты только глаза переводишь, ищешь такую, чтоб сердце екнуло, подсказало: это она!
В школе у нас бывали и свои вечера. Но какой интерес топтаться под надзором учителей, а потом провожать наших скромниц! В шестнадцать лет встревоженная душа рвалась к свободным и веселым девчонкам из строительного училища. Почти все они с Украины, приехали на целину из своих колхозов за паспортами, вольной жизнью и женихами. Не знаю, на каких конкурсах их там, на Украине, выбирали, но только от некоторых трудно было глаза отвести. Потом в жизни у меня были большие города, университеты, редакции, путешествия, а только такие красавицы, как там, в целинном поселке, нигде больше не встретились…
«Самая-самая» из них Аня Заводская. О ней сначала мне ребята рассказывали: ух, какая! Я ее, между прочим, отнял у Сашки-электрика. Парень был старше меня, к тому же не из местных, командированный из самого Кустаная. Стиляга: бутылочного цвета пальто, красный толстый шарф вокруг шеи. Но в тот вечер на танцах Аннушка стояла одна. Серые глаза на круглом лице с ямочками смеялись и звали. Сердце забилось. Подошел, пригласил. И после второго же танца позвал на улицу – что изнывать в духоте!
Стоял март, только что отшумел буран, поселок был завален сугробами. Долго мы бродили по прокопанным снежным туннелям в рост глубиной. У какого-то забора остановились. Минута отчаянная. Знал я точно и помнил, что в первый вечер к девчонке, хоть и бывалой, лучше не лезть. Правило тогда действовало неписаное, но твердое (нынче его, кажется, отменили?): поцелуи начинать не раньше, чем с третьего свидания, иначе можно и по щеке схлопотать.
Анечка, по тогдашней моде, в мужской меховой шапке, большой и пушистой, и в шубке, а я налегке, в куртке и с голыми руками. Молодечеством считалось тогда у нас ходить по морозу без шарфа и перчаток. Она увидела, что я руки в карманы прячу, а на нее лишь робко взглядываю – сама шубку свою распахнула: «Согрей руки о свитер, он пуховый, мама вязала». Помнится мне и сейчас этот свитер – какой мягкий, нежный, горячий!
Пошли свидания, каждый вечер. Заходили с ней в недостроенные объекты, и там на древесно-волокнистых плитах:
– Ну, ты и нахал! Пуговки оборвешь! Дай сама расстегну. В школе, что ли, вас этому учат?
Про школу нарочно, чтоб меня позлить.
Жил я у тети, и она уж за школьное моё успеванье забеспокоилась: девятый класс, а с физикой-химией у меня нелады, классный руководитель нажаловался. Но если вечер подходит, а с Аннушкой назначено, и вкус ее вишневой помады на губах – какая сила остановит в шестнадцать лет!
Все же крутнулись вихри враждебные! Политрук училища, свирепый наш гонитель, среди ребят звался Полковником. Сейчас-то, конечно, я могу посочувствовать ему, как представлю под своим надзором двести девчонок пятнадцати – семнадцати лет. Вишенье цветущее, белая черемуха! А шмели-осы так и вьются, так и гудят…
Полковник – он в самом деле был из военных, не знаю только, в каком действительно звании – воспитывал привычным ему порядком. В клуб и в баню воспитанниц водил по поселку строем, на воротах училища устроил КПП с дежурными, выход за территорию – с увольнительной. По периметру училища возвел глухой забор. Да все равно: то в одном, то в другом месте от забора сами собой отваливались доски и возникали лазы. В отчаянии додумался Полковник опутать ограждение колючей проволокой, грозился даже ток по проволоке пустить. Фронт есть фронт – и никакого братанья! Трудно стало встречаться. Только с танцев в субботу можно сбежать вдвоем в весеннюю темноту.
Тут и май подоспел, праздники. Гуляли мы по поселку с гитарой. И не заметили, как забрели на заповедную территорию. Встретил нас Полковник непраздничными матюгами. Выхватил гитару и вдребезги разбил об асфальт. Не стали мы связываться и ушли.
И задумал я мщение – не пацанское-хулиганское, а серьезней: написать фельетон в районную газету. Дорогу в редакцию я знал, да более того, с некоторых пор числился у них юнкором. Еще в восьмом классе, надумав выходить на широкую дорогу литературы, отправился на велосипеде в райцентр со стихами. Как сейчас вижу: тучный Жаназар Бокеевич, редактор, разглядывает меня с легкой усмешкой, подвигает пиалку с чаем, а сам берет и читает мои листки. «Вот это, про целину, можем поставить», – говорит он. Ещё бы! Я же тот стишок специально и сочинил, понимая, что элегии и мадригалы (а стихосложению я учился у классиков) мало подходят для будничных страниц районки.
– Стихи хорошо, а не хочешь ли попробовать себя журналистом? – продолжал редактор. – Написал бы, как элеватор готовится к приему нового хлеба. Возьмешься? Я позвоню директору.
На другой же день я отправился на элеватор. И директор собственной персоной показывал мне, мальчишке, бетонные амбары, рассказывал, объяснял. Целую тетрадку я тогда исписал и повез в редакцию. И снова Жаназар Бокеевич читал, посмеивался, что-то черкал. А в газете заметка вышла совсем маленькая и с чужими словами, не узнать. Это я потом понял, что в газетах язык особый, специальный, он вроде бы и похож на человеческий, но все равно какой-то другой, каким в жизни люди не говорят. Главное – вышла же, вышла заметка, под моим именем! А потом и вторая, и третья. Так забрезжил манящий свет славы.
А мне не дают видеться с Анечкой! Сердце горело, ум пылал. Взявшись за перо, я без лишнего политеса назвал установленные Полковником порядки тюремными, самого его самодуром и тираном, кажется, даже сравнил ПТУ с фашистским концлагерем. Закончил же фельетон железным выводом: муштрой и грубостью, мол, нельзя заменить сложную и многогранную воспитательную работу с молодежью, к какой призывает нас партия и комсомол. И заголовок дал беспощадный – «За колючей проволокой».
Конечно, «концлагерь, самодурство и тиранию» редакция вырезала, но всё остальное оставила. Главное – заголовок. Материал получился громовой! О нем говорили в школе. Я ходил по поселку героем. И на другой вечер, конечно же, отправился к воротам училища. Меня окружили друзья. Дежурные с интересом посмотрели в мою сторону и тут же стали накручивать телефон. Спустя минуту на КПП показался Полковник. Дружки быстро ретировались, а я остался стоять. Во мне появилось самоуважение. Полковник подошел и неожиданно протянул руку:
– Надо поговорить.
– Давайте.
– Не на улице.
Я пошёл за Полковником на территорию. Не станет же он меня теперь бить! Зашли в его кабинет, Полковник предложил папиросы. Закурили.
– Что ты выступаешь? – непривычно тихо спросил Полковник. – Кому это нужно?
– А что – неправда?
– Да не в том дело! Не мог придти, сказать по-человечески? Да знаю я, к которой ты ходишь. Ну и ходи, ты ж парень нормальный, не хулиганишь. А подлянку устроил. Из райкома звонили. На хрена мне такая летка-енька?
Я покуривал и молчал.
– Колючку я, конечно, сниму. А за девчат кто будет отвечать? Вы с Бокеевым? Перепортят всех, – озабоченно проговорил Полковник.
– А что – жалко?
Он хмуро посмотрел на меня.
– Мне что, этому добру все равно пропадать. Но порядок-то должен быть…
Молча докурили.
– Вот что, – подвёл черту Полковник. – Я как-нибудь отбрешусь, но и ты больше не дуди. С Анькой гуляйте.
Так ощутил я силу печатного слова.
Через месяц, в июне, Аня закончила ПТУ, послали ее работать в отдаленный совхоз. Уехала, почему-то не попрощавшись. Полковник дал мне ее адрес. Я послал письмо со стихами. Она ответила спустя месяц парой фраз: «Извини, но все-таки ты ещё салага. А мне жизнь устраивать надо. Выхожу замуж. Не горюй, учись хорошо, слушайся тетю. У тебя все еще впереди…»
Вот и верь после этого, что женщины падки на известность и славу!
Два Анисимова
Вечером позвонили, и кто-то малознакомый – Вадим Сергеевич так и не опознал его по голосу – сказал, что умер Анисимов.
– Прощание завтра в двенадцать. Адрес знаете?
– Не забыл, – ответил Вадим Сергеевич.
– Приходите.
Наутро он с подсказкой жены печально оделся, купил на остановке три блеклые хризантемы и отправился автобусом в нужную сторону.
«Ну, видно же, видно, что не на свидание еду», – досадливо думал, замечая женские поглядывания в свою сторону. Чего уж, в образе любовника с цветами он, седоватый, с широкой лысиной, смотрится теперь действительно уныло. Да если б в самом деле довелось ехать к женщине, то, конечно же, Вадим Сергеевич обошелся бы без этих смешных атрибутов, или, в крайнем случае, доставил букет в бауле. Впрочем, кто его знает, любовь проделывает порой с людьми забавные штуки, хотя бы и в его возрасте.
