книжке оне. У меня ведь и пенсия есть, слава богу, хватает.
— А сено-то продал?
— И сено не продал, — на потолок кивнул. — На вышке оно.
Зина, покуривая, закивала согласно:
— Ну вот и ладно. И молодец. Ты всегда с умом был мужик.
Оба молча курили, соображали. Зинаида ждала. А Сергуня, по правде сказать, не знал, что и думать. Как бы не было тут насмешки. И было хотя и лестно, но все же тревожно. Не очень-то ему верилось, что это сама Лучиха Зинку прислала. Неужто получше, с ушами-то, ей мужика не нашлось? И пошли его мысли дальше и дальше. Он перебрал в уме всех вдовцов-женихов в округе, потом перебрал всех невест. И оказалось невест много больше: старухи, они как-то живучее всегда, и войны их не берут, и болезни. А женихов совсем вышло мало, по пальцам пересчитать, большинство уже бог прибрал. А кто и остался, жил без избы, у зятя или у сына, или уже вовсе был хворый. И по всем этим его расчетам выходило вполне серьезно, что именно Сергуня Литяев самый самостоятельный из женихов и вовсе не удивительно, что Лучиха послала сваху к нему. А к кому же еще?.. Сергуня совсем развеселился, вообразил Александру Ивановну Лучкову хозяйкою в своей избе, возле этой вот печки, представил ее белые руки с ухватом, гору румяных ватрушек в сите и койку свою, как прежде высокую, разряженную в кружева. А что? Вполне даже возможно. И пошла бы жизнь у него, как раньше, по-семейному, все честь по чести, не хуже, чем у людей. Сам он — мужик рукодельный, хозяйский и на ногу молодой. Тут и вправду он тешил себя не зря. На много верст вокруг узнавал народ его маленькую, шуструю фигуру. Был он и прежде в колхозе мастером на все руки — где что наладить, исправить, сани ли, хомуты ли, а то и трактор. И за что бы ни брался — всегда смекнет, докопается, сделает все до стружечки чисто, до винтика аккуратно. «Что ж, — думал Сергуня, покуривая, — не тот хорош, кто лицом пригож, а тот хорош, кто на дело сгож». И уж коли они с Лучихой сойдутся, он ей и баньку новую сладил бы, да и соболя бы добыл. С такой собакой чего ж не добыть! Пускай баба носит, воротник сделает или шапку. Бабы, они это любят. Обновки разные. Вот Полинке не пришлось поносить. Не баловал он ее как-то. Или время было другое? Один только раз привез ей из Бийска резиновые полусапожки. Попутно взял, на базаре в палатке. Она стояла, счастливо и растерянно разглядывая обновку, не знала, что и говорить, потом улыбнулась: «Баловник ты, однако. Балуешь все меня», — и почему-то заплакала… «Нет, баб надо баловать, не обижать, — думал он, — от этого они лучше. Да и себе приятней».
Сергуня дымил, соображал: «Ишь ведь какая оказия подвалила… И сваха есть, все честь по чести. Не то что в молодости с Полиной. Не до свахи тогда было. Горе свело. А тут вроде как все сначала, все путем». Он раззадоривал, тешил себя хорошими мыслями о новом будущем. А у двери, в углу, положив морду на лапы, лежала его верная лайка и неотрывно следила за каждым его движением.
— Ну что ж, — с лукавством сказал наконец Сергуня и шапку поправил на голове. — Это дело возможное. Надо обдумать, — и спохватился: — Может, чайку поставить? Или чего покрепче?
Но Зина, дождавшись ответа, вдруг сделалась строгой и важной:
— Только у них, Сергей Иванович, будет одно условие, — и окурочек загасила. — Чтоб избу эту продать, и жить к ней пойдешь. А деньги за избу будут на новое обзаведение, — и, видя его недоумение, объяснила: — Одежду она тебе справит новую, кровать двухспальную купит… — Руками всплеснула: — А как же ты думал? Кровать деревянную надо? Надо, — кивнула на койку: — Никто на таких уже не спит, — и палец загнула: — А холодильник надо? Надо. — Еще палец загнула и отмахнулась: — Да мало ль чего надо в семью-то… И заживете, как голуби, на старости лет. В одно сердце. Тихо да ладно… — Вздохнула, как после тяжелой работы: — Уж будь спокоен, она тебя не обидит.
Сергуня не сразу осмыслил такие слова, но весь как-то съежился, сжался, спрятал глаза, как ребенок. Не мог больше прямо глядеть на соседку. Все вдруг обернулось совсем не так, как только что мыслилось. Выходило, что надо куда-то идти из своей избы, жить примаком. А что с ним там будет? Нет, он сроду не жил по чужим домам, всегда был хозяином. Сергуня пожевал сухими губами, опять за ножичек взялся. А Зинаида, видя, как он изменился в лице, сразу заторопилась:
— Ну это же надо! Он еще думает. Можно и ту, конечно, продать, да только эта изба чуть жива. Тут и крышу крыть надо, и нижний венец подгнил. А у Лучихи дом новый. Летось шиферу закупила, две сотенных отдала. Варакин ей привозил из Бийска. И погреб у ней цементированный.
Сергуня, конечно, слушал, но все это становилось ему все больше не по душе. А главное — сама Зинаида. И рот ее, говорящий без умолку, и толстый нос. А вроде дельная раньше баба была. Всю войну председательствовала.
— И опять же подумай здраво, — она все убедить хотела. — Дело жизни у вас под конец идет А ты никудышный, если правду сказать, сучок усохший. Заболеешь — воды подать некому. А мы на работе. А то и помрешь тут один-разъединый, не докличешься, — она вздохнула. — Вон цветы-то в горшках и те померзли.
Пока он ходил по лесам, цветы и правда замерзли. Сергуня рассердился. «Во ворона-то, каркает!..» Ему вдруг захотелось встать и погнать Зинаиду с порога, наговорить ей вдогонку всякого. Но за спиной ее сразу мысленно встала Лучиха, которая, может быть, в лучших чувствах послала к нему эту бабу, а сама сидит там, ждет, волнуется, как невеста. А эта колодина несет тут что ни попадя, и все не по делу, не к месту. Тоже сваха выискалась! Да при такой свахе и от невесты недолго отречься. И стало жалко ему Лучиху, Лучкову Александру Ивановну.
— Ладно уж, — буркнул он. — Обдумаю, сам к ней дойду. Без тебя дорога тут недолга.
Зинаида обиженно поднялась, стала шалью заматываться:
— Господи! Да нужны вы мне все, как в петров день варежки. Я как лучше хотела. — И потопала молча. Но в дверях все-таки оглянулась, не выдержала: — Э-эх, тюхтярь
