— Это были просто подонки, которые отыщутся в Европе и Америке, уверяю вас. Это накипь, которую соскребем, как только Россия вновь затеет Большую Работу. Соединится в Большом Общем Деле. Были великие советские евреи — Зельдович, Харитон, Ландау. Они обеспечили безопасность страны. Стали героями русской истории. Вы, вместе с работающими на заводе русскими и татарами, украинцами и аварцами, — вы герой новейшей русской истории. Ощутите это, Михаил Львович.
Но близкий лоб под рыжеватой копной волос упрямо наклонился. Узкие губы сжались. На переносице большого горбатого носа набухла тревожная жилка.
— Кругом сгущается тьма. Я читаю американские экономические журналы. Там говорят о неизбежном мировом кризисе. Он срежет целый страны, испепелит целые экономики. Я думаю, Америка и Европа устоят. Возможно, устоит и Китай. Россия будет срезана. Здесь разразится неизбежный хаос, как это бывало в русской истории. Здесь будет бунт, кровопролитие, гражданская война. Я не хочу стать жертвой погромов. Не хочу пережить «русский бунт».
Ратников испытал неприязнь к болезненному человеку, который задумал побег, обосновав его близкой катастрофой России. Желал вовремя избегнуть несчастий, на которые были обречены русские. Он не чувствовал Россию своей Родиной. Не желал разделить ее судьбу. Бросал страну в роковой час.
— Мне странно вас слышать, Михаил Львович. Вы родились в России, и она дала вам все, чем располагала. Выучила, выкормила, подарила уникальные знания. Вы дышали ее воздухом, пили ее воду, вас учили ее преподаватели и профессора. Возможно, ваши предчувствия оправданы. Значит, надо не бежать, а защищать Родину. Ее могут убить безумные смутьяны, а могут расстрелять из сверхточного оружия закоренелые враги. Сверхточное оружие Америки уже создано и испытано. Уже летают ракеты со скоростями, не поддающимися перехвату. Уже созданы орбитальные группировки, способные отслеживать передвижение наших мобильных ядерных установок и уничтожать их на марше. Вы отправитесь в Америку, определитесь на работу в «Дженерал Моторс» и станете усовершенствовать это оружие. Будете спокойно смотреть по телевизору, как «умные бомбы» уничтожают Кремль и «Василия Блаженного»? Как крылатые ракеты-невидимки станут громить наш завод? Как Россия унаследует судьбу несчастной Югославии и Ирака?
Ратников испытал острую неприязнь к Блюменфельду. Их совпадение было мнимым. Затрагивало самый незначительный пласт, за пределами которого начиналось расслоение. Их ценности распадались, имели два разных истока, две разные Родины. Родиной Блюменфельда была не Россия, а загадочная библейская страна, в которой тот никогда не бывал, но которая мерцала в глубине его зеленых выпуклых глаз. Блаженно туманилась и манила. Звала своими заветами и огромными звездами. Прахом горячих пустынь, воплями и песнопениями.
«А моя Родина? — вдруг испуганно, с длинной тоскливой болью подумал Ратников, — Что будет с ней?»
Сердечная боль и мгновенный страх за страну изъяли из его сердца едкую нетерпимость.
— Спасибо, Михаил Львович, что вы предупредили меня. Об одном прошу, не принимайте поспешных решений. Я вами очень дорожу. Вы очень нужны заводу. Ваш труд, ваши открытия направлены на то, чтобы Россия больше никогда не погрузилась в кровавый хаос. Я очень в вас нуждаюсь.
Пошел вдоль стеклянных отсеков, где сидели работники. На мониторах возникали спирали и эллипсы, фантастические пирамиды и призмы, словно инопланетяне, желая быть услышанными, присылали из черного Космоса геометрические фигуры, понятные земному разуму.
Он направлялся в зал стендовых испытаний, куда должен был подойти Генеральный конструктор завода Леонид Евграфович Люлькин. Горечь недавнего разговора с Блюменфельдом не покидала его. Этой горечью обнаруживали себя глубинные страхи, которые заслонялась громогласной явью, денной и нощной работой. Двигатель был оправданием его жизни, вместилищем смыслов, результатом его стратегии. Ступая в зал, он сразу счастливым взором увидел свое несравненное детище.
За бетонной стеной находился испытательный бункер, куда готовились перенести испытуемое изделие. Перед мониторами в застекленной рубке сидели испытатели. Из бункера, где в грохоте и огне затрепещет двигатель, начнет поступать информация, описывающая многомерную жизнь агрегата. Двигатель застыл на свету, окруженный кудрявым плетением проводов, напоминавших множество разноцветных сосудов, весь в датчиках, в чутких приборах. Подвинув стул, Ратников сел перед двигателем. Персонал не решался его отвлекать, видя, как тот погрузился в созерцание.
Зрачки оцепенели, словно двигатель обладал гипнотической силой. Металлическое создание сочетало в себе такое совершенство и мощь, что было невозможно отвести глаз. В его формах струился таинственный свет, мерцали драгоценные вспышки. Сплавы источали голубое сияние, металл был источником волшебного света. Изделие, созданное для войны, было окружено золотистым нимбом, источало святость. Творение рук человеческих достигало предельного совершенства, за которым неживая материя вот-вот обретет свойства жизни. Он созерцал эту сложность, воплощавшую возможность цивилизации, и ему казалось, что перед ним инопланетный аппарат, чудом залетевший в земную реальность.
Его созерцание было подобно гипнозу. Сосредоточенное сознание переносило его на другое полушарие, в цеха американского завода, где столь же великолепный и мощный, переливался двигатель «пятого поколения». Перед изделием, с остеклянелыми в созерцании глазами, сидел его американский создатель. Поджарое, сухощавое тело, аскетическое, с острыми углами лицо, металлический бобрик волос, сильный, с пепельными морщинами лоб. Ратников на заводских совещаниях, на испытательных полигонах, в кабинетах министерства чувствовал своего заокеанского соперника. Его железную волю и целеустремленную страсть, которыми создавался двигатель американского истребителя. Той враждебной машины, с которой в воздушных боях столкнется российский истребитель. Здесь, в Рябинске, протекала невидимая миру схватка, от которой зависело русское будущее.
Ратников в своем созерцании обнаруживал в двигателе игру бесконечных форм, симфонию смыслов, смену образов. То двигатель казался ему сосудом, в котором заключена загадочная субстанция, уловленная из мирового пространства. То ретортой, в которой скопилась дремлющая мощь, способная при своем пробуждении изменить ход истории. Двигатель напоминал животворящую матку, перевитую венами и артериями, нервными волокнами и тончайшими оболочками, из которых родится небывалый младенец, — Русское Будущее. В этом объеме соединялись огонь и давление, энергия взрыва и безумные вихри, слепящая плазма и свистящая буря. Но свирепая ревущая мощь была пронизана божественным замыслом, математикой хрустальных теорий, восхищением победившего разума.
Бои, которые предстояли истребителю, будут протекать в заоблачной лазури над столицами мира. Над куполом золотого Исаакия. Над колокольней «Ивана Великого». Над кружевами Эйфелевой башни. Над готикой Кельнского собора. Самолет станет пикировать сквозь облака на равнины с горящими танками, на горы с пылающими кишлаками, на реки, перетянутые струнами железнодорожных мостов. В солнечном поднебесье, в сияющей пустоте он сойдется с соперником в смертельном поединке. Уловит его за сотни километров щупальцами радара. Срежет разящим ударом ракеты. Или сам превратится в клубок огня, рухнет на леса и долы, разбрызгивая осколки металла и капли крови.
Ратников погружал взор в оперенье турбины, в блестящее переплетение патрубков, в литую поверхность корпуса. Он ждал, что его радения будут поддержаны государством. Созданный на его заводе двигатель будет востребован вооруженными силами. Государство в своих конвульсивных усилиях, в судорожных противоречиях, вернется, наконец, к стратегическому видению мира и места в этом мире России. Отбросит иллюзии о мирном течении истории, о безоблачном будущем. Разглядит сквозь разноцветную дымовую завесу страшные, нависшие над Россией угрозы. Явится на завод с военным заказом, начнет финансировать массовое производство двигателей, насыщая полки истребителями «пятого поколения». Но государство медлило, ограничивалось визитами высокопоставленных лиц, которые восхищались заводом, пожимали руку директору и что-то выглядывали и высматривали среди драгоценных станков и компьютерной графики мониторов.
Что здесь было высматривать? Добиваясь совершенства конструкции, рассчитывая на компьютере каждый плавный изгиб, каждый микрон, каждую горсть молекул, инженеры превратили машину в шедевр технотронного века. В эталон красоты, созвучный с храмом «Покрова на Нерли» или романсом «Я помню чудное мгновение». В слиток металла, из которого удалено все лишнее, что мешает самолету лететь с тройной скоростью звука или застывать неподвижно в небе. Этот металлический слиток, преображенный в двигатель, был подобен напряженному бицепсу, созданному для глобальной борьбы. В этом великолепном изделии таились его предтечи, которые толкали стрекозиного вида бипланы, поднимали в небо гигантские птеродактили Сикорского, переносили через Северный Полюс прекрасный, самолет Чкалова. Эти великие предшественники грохотали в сумрачном небе Мадрида. Схватывались в неравных боях с фашистами в раскаленных небесах 41-го. Кидались из-за туч на горящий рейхстаг. Защищали подступы к Пхеньяну и Сеулу, отбивая атаки «летающих крепостей». Пикировали на афганское ущелье Панджшер и стреляющие чеченские скалы. В недавней кавказской войне громили ПВО грузин, разбивали в дребезги пирсы и аэродромы противника. Этот новейший двигатель останавливал наступательный порыв Америки, возвращал России ведущие мировые позиции. Что здесь было высматривать?
