ОСЕНЬ
Les sanglots longs…
Paul Verlaine[1]
Лес окрылен,веером — клен. Дело в том,что носится стонв лесу густом золотом…
Это — сентябрь,вихри взвинтя, бросился в дебрь,—то злобен, то добрлиственных домр осенний тембр.
Ливня гульбатопит бульвар, льет с крыш…Ночная скамья,и с зонтиком я — летучая мышь.
Жду не дождусь…Чей на дождю след?..Много скамей,но милой моей нет!..
СЕНТЯБРЬСКОЕ
Моросит на Маросейке, на Никольской колется…Осень, осень-хмаросейка, дождь ползет околицей.
Ходят конки до Таганки то смычком, то скрипкою…У Горшанова цыганки в бубны бьют и вскрикивают!..
Вот и вечер. Сколько слякоти ваши туфли отпили!Заболейте, милый, слягте — до ближайшей оттепели!
ЛЮБОВЬ ЛИНГВИСТА
Я надел в сентябре ученический герб,и от ветра деревьев, от веток и вербя носил за собою клеенчатый горб —словарей и учебников разговор.
Для меня математика стала бузой,я бежал от ответов быстрее борзой…Но зато занимали мои вечера:«иже», «аще», «понеже» et cetera…
Ничего не поделаешь с языком,когда слово цветет, как цветами газон.Я бросал этот тон и бросался потомна французский язык:Nous étions… vous étiez… ils ont…
Я уже принимал глаза за латуньи бежал за глазами по вечерам,когда стаей синиц налетела латынь:«Lauro cinge volens, Melpomene, comam!»
Ax, такими словами не говорят,мне поэмы такой никогда не создать!«Meine liebe Mari», — повторяю подрядя хочу по-немецки о ней написать.
Все слова на моей ошалелой губе —от нежнейшего «ax» до клевков «улюлю!».Потому я сегодня раскрою тебесразу все: «amo», «jʼame», «liebe dich» и «люблю».
В ЧЕРНОМОРСКОЙ КОФЕЙНЕ
О, город родимый! Приморская улица,где я вырастал босяком голоштанным,где ночью одним фонарем караулятсядома и акации, сны и каштаны.
О, детство, бегущее в памяти промельком!В огне камелька откипевший кофейник.О, тихо качающиеся за домикомпрохладные пальмы кофейни!
Войдите! И там, где, столетье не белены,висят потолки, табаками продымленные.играют в очко худощавые эллины,жестикулируют черные римляне…
Вы можете встретить в углу Аристотеля,играющего в домино с Демосфеном.Они свою мудрость давненько растратилипо битвам, по книгам, по сценам…
Вы можете встретить за чашкою «черного» —глаза Архимеда, вступить в разговоры:— Ну как, многодумный, земля перевернута?Что? Найдена точка опоры?
Тоскливый скрипач смычком обрабатываетна плачущей скрипке глухое анданте,и часто — старухой, крючкастой, горбатою,в дверях появляется Данте…
Дела у поэта не так ослепительны(друг дома Виргилий увез Беатриче)…Он перцем торгует в базарной обители,забыты сонеты и притчи…
Но чудится — вот-вот навяжется тема,а мысль налетит на другую — погонщица —за чашкою кофе начнется поэма,за чашкою кофе окончится…
Костяшками игр скликаются столики;крива потолка дымовая парабола.Скрипач на подмостках трясется от коликов;Философы шепчут: — Какая пора была!..
О, детство, бегущее в памяти промельком!В огне камелька откипевший кофейник…О, тихо качающиеся за домикомпрохладные пальмы кофейни.
Стоят и не валятся дымные, старыелачуги, которым свалиться пристало…А люди восходят и сходят, усталые, —о, жизнь! — с твоего пьедестала!
МОЯ АВТОБИОГРАФИЯ
Грифельные доски, парты в ряд,сидят подростки, сидят — зубрят:
«Четырежды восемь — тридцать два».(Улица — осень, жива едва…)
— Дети, молчите. Кирсанов, цыц!..сыплет учитель в изгородь лиц.
Сыплются рокотом дни подряд.Вырасту доктором я (говорят).
Будет нарисовано золотом букв:«ДОКТОР КИРСАНОВ, прием до двух».
Плача и ноя, придет больной,держась за больное место: «Ой!»
Пощупаю вену, задам вопрос,скажу: — Несомненно, туберкулез.
Но будьте стойки. Вот вам приказ:стакан касторки через каждый час!
Ах, вышло иначе, мечты — пустяки.Я вырос и начал писать стихи.
Отец голосил: — Судьба сама —единственный сын сошел с ума!..
Что мне семейка — пускай поют.Бульварная скамейка — мой приют.
Хожу, мостовым обминая бока,вдыхаю дым табака,
Ничего не кушаю и не пью —слушаю стихи и пою.
Греми, мандолина, под уличный гам.Не жизнь, а малина — дай бог вам!
МАЯКОВСКОМУ
Быстроходная яхта продрала бока,растянула последние жилкии влетела в открытое море,пока от волненья тряслись пассажирки.
У бортов по бокам отросла борода,бакенбардами пены бушуя,и сидел, наклонясь над водой, у бортачеловек, о котором пишу я.
Это море дрожит полосой теневой,берегами янтарными брезжит…О, я знаю другое, и нет у негони пристаней, ни побережий.
Там рифы — сплошное бурление рифм,и, черные волны прорезывая,несется, бушприт в бесконечность вперив,тень парохода «Поэзия».
Я вижу — у мачты стоит капитан,лебедкой рука поднята,и голос, как в бурю взывающий трос,и гордый, как дерево, рост.
Вот вцепится яро, зубами грызяборта парохода, прибой, —он судно проводит, прибою грозявыдвинутою губой!
Я счастлив, как зверь, до ногтей, до волос,я радостью скручен, как вьюгой,что мне с командиром таким довелосьшаландаться по морю юнгой.
Пускай прокомандует! Слово одно —готов, подчиняясь приказам,бросаться с утеса метафор на дноза жемчугом слов водолазом!
Всю жизнь, до седины у виска,мечтаю я о потайном.Как мачта, мечта моя высока:стать, как и он, капитаном!
И стану! Смелее, на дальний маяк!Терпи, добивайся, надейся, моряк,высокую песню вызванивая,добыть капитанское звание!
МОРСКАЯ ПЕСНЯ
