После долгих и мучительных проволочек с бумагами я оказалась, наконец, в советском консульстве. Добытые кровью и потом документы, переведенные, заверенные, прошнурованные и запечатанные сургучом, лежали на столе перед консулом.
И вот он их перекладывает… перекладывает… молчит и перекладывает. У меня уже кофточка в спину влипла. Он вздыхает длинно и говорит: «Все понятно». У меня перед глазами возникает мама с ироничною улыбкой, а за нею – охающие бабки с вязаньем, а там и все остальные… Они не смеются, а смотрят с сочувствием.
А консул, сжалившись, объясняет:
– У вас тут везде написано: Германия. А надо писать – ФРГ!
– Так никто не пишет, – пискнула я.
– У вас не пишут. А вы напишите. Пишущая машинка у вас есть? Вот и припечатайте везде – ФРГ.
Так я, запихивая трясущимися руками толстые прошнурованные свитки драгоценных бумаг в пишущую машинку, занималась подделкой документов.
Наш паровоз, издавая недовольное пыхтение, наконец тронулся.
Папа, прости… Я еду.
Свадьба в черном
(1981)
Если бы вы обладали кое-каким писательским талантом и взялись бы за написание сценария комедийного сериала, а как материал для пилотных серий использовали бы подробности моей свадьбы, – вам дали бы от ворот поворот со словами: «Знаете, это уж слишком! Накрутили, накрутили!»
Посудите сами.
Жених продает самое дорогое, что у него есть (из того, что продается и покупается, конечно), – кожаную куртку и телевизор. На эти деньги ему удается нанять кораблик, который прокатит невесту и гостей по Финскому заливу, и купить шампанского и икры (разумеется, черной – русский размах не знает компромиссов).
Невеста, а также друзья невесты, распределив драгоценный груз по нескольким чемоданам, везут с собой из Германии пластинки «Битлз», кроссовки, колготки, сигареты, в обмен на которые жених покупает телятину на шашлык. Жених с невестой трясутся в маршрутке: везут мясо в шашлычную, что в городке на берегу залива, куда по плану кораблик доставит новоиспеченную пару и гостей (народ в транспорте, завидя мясо или почуяв его, уговаривает поделиться, продать хоть немножко).
Красивый костюм и рубашка с бабочкой были доставлены из Германии – а вот подходящих для церемонии ботинок у жениха не было, но, по счастью, его шурин, военный, обещал ему на выбор четыре пары форменной армейской обуви!
И даже мама невесты, наконец позволив себе настоящую авантюру, пересекла границу СССР!
Началось с того, что Митя, встречая мою маму в аэропорту и сжимая в руке истерзанный букет, от волнения произнес вместо sehr angenehm (очень приятно) – ganz annehmbar (вполне приемлемо).
А у меня случилась беда: что-то незаметное, но невыносимое попало под контактную линзу и глаз кошмарно распух. Пришлось даже ехать в больницу. Это оказалось микроскопической железкой – ну откуда?!
Наутро мы отправились выбирать ресторан, но из-за белых ночей (то прекрасное и теплое время, когда в Ленинград особенно любят съезжаться туристы) повсюду нам отказывали. Только дорогой ресторан «Националь» сжалился над нами: над симпатичным молодым человеком и его странной невестой с заплывшим глазом.
Вечером я сидела в полном одиночестве в квартире друзей, которые так мило нам ее предоставили, сидела с примочками на глазу и ждала своего суженого, который поехал на вокзал встречать друга. По дороге он должен был встретиться с шурином и забрать армейскую обувь.
Митя с другом загуляли. Хотя, надо отдать ему должное, он позвонил мне между делом. По его манере придавать уменьшительно-ласкательные значения чему ни попадя я догадалась, что он сильно навеселе. «Позвонил» – это же нужно сегодня себе представить, ведь не достал же он телефон из кармана; он вошел в телефонную будку, закрыв за собой тяжелую стеклянную дверь, поставил на пол сумку с обувью, нашел монетку, крутил диск… ждал, барабаня пальцами по железному корпусу телефонного аппарата и подмигивая другу, который там, снаружи, тактично не проявлял признаков нетерпения… Ну, наконец: але! – уверял, что скоро приедет, приписывал мне достоинства (и существующие, и которых отродясь не бывало), говорил, как меня любит, хвастался, что я теперь смогу выбрать из четырех пар обуви, и одни ботиночки – даже лаковые! И, повесив трубку, вырвался из тесной будки на свободу, совершенно довольный собою.
Так, наверное, делается перед свадьбой, думала я, глядя в заоконную белую ночь одним глазом, и старалась изо всех сил не огорчаться. Митя вернулся в третьем часу ночи, оставив сумку с четырьмя парами форменной обуви где-то… в такси. Ну, или в телефонной будке – теперь уж какая разница!!!
Загс выглядел Дворцом правосудия. Даже мама бросила на него уважительный взгляд.
Прогулочный кораблик сломался. Глаз почти не открывался. Митя одолжил ботинки на размер меньше, не оценив вполне утраты: он считал, что, уж ладно, помучается за свою глупость несколько часов, поджав пальцы. Но, к сожалению, это было только началом другой, совсем не веселой истории: за разбазаривание государственного обмундирования, а заодно за тайные связи с гражданами ФРГ, с шурина сорвали погоны и уволили из армии, а насчет того, кому достались башмаки, по каким дорогам ходили и где окончили свою жизнь, можно фантазировать, как кому заблагорассудится…
Наш паровоз несся на всех парах – и я понимала, что я в нем – не машинист.
Ну и настал, наконец, день свадьбы. Я не могла надеть контактных линз, а про очки не могло быть и речи!!! Я никогда и не носила их, ужасных, только линзы. Но на всякий случай я спрятала очки в карман своего черного вечернего платья (вдруг потребуется что-нибудь рассмотреть!). Почему платье было черным? – спросите вы (все спрашивают). До сих пор пытаюсь вспомнить, почему я купила именно его, или подобрать к этому вразумительные объяснения. Но они не находятся.
Загс выглядел Дворцом правосудия. Даже мама бросила на него уважительный взгляд. Кроме нас, бракосочетания ожидали веселые девчонки с темнокожими студентами. Под бюстом Ленина статная женщина в алой ленте через грудь никак не приступала к церемонии. Оказывается, не поняла – где невеста?! – а потом выясняла рассерженно, почему я в черном. Что за шуточки! Черный жених – хорошо, черное платье – плохо. У нас так только на похороны являются! И грозила нас не расписать! Она подошла близко, и я увидела, что она красива в гневе, а лицо ее – цвета ленты.
Гости терпеливо ждали, пока разрешится недоразумение.
Зазвучал Мендельсон. Я была в состоянии аффекта. Я плохо понимала происходящее и нерезко видела его.
Все обнимались и почему-то плакали…
Моя любимая подруга Грета, которая, презрев предрассудки, отправилась в Ленинград вместе с моей мамой, не представляя себе, куда она едет и что там встретит, но, не допуская также мысли, что оставит меня в такой интересный день без дружеского участия, тоже была очень взволнованна (хотя сентиментальных слез она не пустила бы из принципа!) и, обнимая меня, прошептала: «Ну что, старушка, на первый раз мы справились!» И я поняла совершенно точно, что под «следующим разом» она не подразумевает свою свадьбу, где я буду свидетелем (мы обещали это друг другу в детстве), а уверена в том, что у меня будет еще какой-то «раз».
В шашлычной нам одолжили ложки, и мы, голодные, ели из банок черную икру, запивая ее теплым шампанским, которое стало пеной – оно растряслось в машине и с трудом собиралось обратно в состояние напитка.
Потом поехали в Зеленогорск. Днем раньше вместо кораблика спешно наняли автобус (и деньги зачем-то отдали вперед), но он не приехал. Пришлось распределиться по всем имеющимся машинам. Шафер жениха («В-в-влад!»), близкий друг Мити, на днях стал шофером – только что купил права, и мы сели в его автомобиль. Сзади нас было четверо, считая маму. Надобно заметить, что мама была превосходным водителем. (Не то слово превосходным – она до страсти, до фанатизма любила свой автомобиль! Помнится, когда она достигла очень почтенного возраста, мы с братом пытались отговорить маму садиться за руль, тем более что правый глаз ее почти ничего не видел… на это она ответила: «Для обгона мне нужен как раз левый!», а когда маму хоронили, думали, если уж класть какую дорогую для нее вещицу в гроб – так это ключи от машины!)… Поэтому она стала нервничать, как только Влад дал г-г-газу. Но мама никогда не позволяла себе лишних эмоций, тем более высказываний. Она стала рыться в сумочке, нашла шоколад, задумав раздать по дольке пассажирам, обреченным на поездку с Владом, – для поднятия настроения. Дрожащими пальцами, сохраняя невозмутимое благовоспитанное лицо, она стала вскрывать плитку, а Влад, отреагировав на хруст фольги (мужчины – сластены!), первый повернулся к ней, бросив на ходу руль и протянув руку за шоколадом…
Приехали на берег залива и, едва стали выходить из машин, увидели бегущего нам навстречу хозяина шашлычной, который отчаянно размахивал руками и кричал что-то недоброе, как кричат: «вызовите скорую!!!» или «не подходите, взорвется!», я не сразу поняла. А он орал:
