И как взлетают! Как садятся!
И, как было раньше и будет всегда, плывут под крылом облака. Глядя на них, я вспоминаю сметану.
Эйфория длиною в год…
(1982)
И еще прошел год после медового месяца, покуда мы дождались разрешения для Мити на выезд в Германию. Я сразу изобрела возможность видеться с ним: сопровождать туристов в Ленинград. Несколько раз я совершила поездки к своему законному мужу как администратор туристической группы.
В любой группе всегда находился весельчак, резонер, жалобщик и опаздывающий. Какими бы разными они ни были, эти люди, которых укомплектовывали в группы, – амплуа четверки выдерживалось с жанровой точностью комедии дель-арте, и мне доставляло несказанное удовольствие убедиться в их неизменном присутствии, ибо опаздывающий опаздывает уже на первую встречу, весельчак шутит, едва произнеся приветствие, недовольный недоволен заранее, а резонер дает не всегда приятный, но точный комментарий всему происходящему – поэтому обнаруживается последним. Лишь однажды, кроме привычных, явился особый персонаж – клептоманка. Ни один ее день не обходился без маленькой невинной кражи, и она, не скрывая своей страсти, рассказывала группе о своих подвигах и демонстрировала трофеи (о чем я узнала от жалобщика). Я думаю, что наблюдение за моими туристами придало бы моим ленинградским поездкам дополнительного колорита, но, только лишь разместив группу в гостинице и передав ее экскурсоводу, я бессовестно оставляла их, не появляясь в отеле даже с целью ночевки – о, как они меня любили! И не скрывали этого.
Я ничего не замечала. То есть мне было все равно. Я готова была сносить шутки весельчака, иронию резонера, угрозы жалобщика, взять на себя вину за опоздание опаздывающего. Зато я все дни проводила с мужем и моими новыми друзьями, и каждый день был оценен нами выше его настоящих достоинств, и каждый день казался короче, чем он есть.
Хорошее это было время! Друзей у меня все прибавлялось, разных и интересных, потому что мой муж обожал проводить время в компаниях. Больше мы не гуляли вдвоем по Ленинграду, и я об этом думала с легкой ностальгией, ведь Ленинград – вот он, за окном, только выйди – и он твой! Но наше общение с Митей вне веселой компании сводилось лишь к ночным объятиям – в том случае, если не засиживались до утра где-нибудь в гостях.
Я заметила с восхищением и ужасом, что в любых обстоятельствах, в разных кругах русские могли цитировать Гете или Шиллера, Ремарка или сказочника Гофмана. Они знали переводы из Гейне! Они просили меня петь немецкие народные песни!!! А я… Мы пели в университете, конечно, что мы там пели… Французские песенки, английские. Про американского солдата, который идет по болоту. Хава нагила. Но только не немецкие! И мне приходилось из глубин, из заветных сундуков моей памяти извлекать прекрасные песенки, которые давным-давно пела нам, маленьким, мама… В эти моменты мне казалось, что я нахожусь в правильном месте, где мне разрешено быть самой собой, что я люблю моих русских друзей всей душой, до слез умиления и благодарности…
Провожали меня в Германию известно как: долгие посиделки у В-влада на кухне, самогон, песни Высоцкого (голос его хриплый, нежный, из магнитофона да в самую душу куда-то: «Идет охота на волков, идет охотаа-а!!!..»). Лишь под утро попрощались, присели на дорожку и… Ах, я обожаю русскую традицию «присесть на дорожку»! Сборы, нервы, непрерывное поглядывание на часы, торопливые признания и неуместные обещания, не то грусть, не то желание поскорей от нее избавиться… И вдруг, в последнюю минуту, в апофеозе стресса – все расселись и умолкли. Несколько секунд тишины, в которой только часы на стене проговорят: раз, два, три…
Конец ознакомительного фрагмента.
Примечания
1
Когда русские придут (нем.).
2
Вполне приемлемо (нем.).
